Страница 27 из 29
Как только в Москве юридически завершили все формальности относительно части наследства, отошедшего к Елизавете Шмит, доверенное лицо партии (им оказался некий С. Шестернин) сделал то, чего так ждали в Париже. Вот его слова:
«В 10 минут рысак доставил меня с Варварки (где помещалась контора Морозовых) на Кузнецкий Мост в отделение Лионского кредита, где тотчас и были сданы для перевода в Париж по телеграфу все причитающиеся на долю Елизаветы Павловны деньги».
Почему, однако, Крупская ничего не сообщает о другой половине наследства Шмита, которая перешла в руки старшей, совершеннолетней сестры, вышедшей замуж за адвоката Николая Андриканиса? Да потому, что с этой долей наследства все оказалось не так просто!
В написанной Евг. Андриканисом, сыном Екатерины Павловны и Николая Андриканиса, книге «Хозяин „Чертова гнезда“», вышедшей в 1980 году в «Московском рабочем», дело с наследством изображается довольно просто. Выполняя волю любимого брата, Екатерина Шмит передала большевикам свою долю, вычтя из 128 983 рублей деньги, пошедшие на оплату пошлины, убытков заказчиков сгоревшей мебели, а также суммы, предназначенной на нужды рабочих фабрики Шмита: пенсии инвалидам, пособия безработным…
Вот из-за этих выплат пролетариям и возникла… тяжба. «В то же время разгорелись самые ожесточенные споры по поводу того, что, помимо твердого намерения Екатерины Павловны передать эти средств большевикам, она собиралась выполнить и другую предсмертную волю брата, которая заключалась в том, чтобы из наследства была выделена часть на систематическую материальную помощь шмитовским рабочим», – пишет Евг. Андриканис.
Однако умалчивает о другой тяжбе, где с одной стороны выступал Виктор Таратута, представлявший интересы партии, а с другой – его отец, Николай Андриканис, отстаивавший интересы не партии, а семьи. Спор родственников принял ожесточенные формы, Виктор Таратута угрожает убить Николая Андриканиса. Последний жалуется в Большевистский центр «на недопустимые угрозы». И получает ответ за подписью Ленина, Зиновьева, Каменева и Инокентьева, где речь шла о товарище Викторе и о некоем Z.
«Мы заявляем, что все дело т. Виктор вел вместе с нами, по нашему поручению, под нашим контролем. Мы целиком отвечаем за это дело все и протестуем против попыток выделить по этому делу т-а Виктора». Кто подразумевается под знаком Z? Под этим шифром значился Андриканис.
Ну а что это за порученное «т. Виктору» «дело», которое контролировал Ленин и его сотоварищи, дает представление не книга Евг. Андриканиса, а книга Льва Каменева «Две партии», где проливается свет на тяжбу о наследстве Шмита.
«Большевики поручили Z попечение о деньгах, которые они должны были получить. Когда же наступило время получения этих денег, то оказалось, что Z настолько сроднился с этими деньгами, что нам, подпольной организации, получить их от него неимоверно трудно. Ввиду целого ряда условий, о которых немыслимо говорить в печати (уж не получал ли Николай Андриканис, подобно т. Игнатьеву, задание партии – жениться на Екатерине Павловне в интересах подпольной организации? – Л.К.), Z не мог отрицать прав Большевистского Центра полностью. Но Z заявил, что большевикам принадлежит лишь часть этого имущества (очень ничтожная), что эту часть он не отказывается уплатить, но ни сроков, ни суммы указать не может. А за вычетом этой части все остальное принадлежит ему, Z… Большевистскому Центру осталось только отдать Z на суд общественного мнения, передав третейскому суду свой иск. И вот здесь-то наступила труднейшая часть дела. Когда зашла речь о суде, Z письменно заявил о своем выходе из партии и потребовал, чтобы в суде не было ни социал-демократов, ни бывших социал-демократов. Нам оставалось либо отказаться от всякой надежды получить что-либо, отказавшись от такого суда, либо согласиться на состав суда не из социал-демократов. Мы избрали последнее, оговорив только из конспиративного характера дела, что суд должен быть по составу „не правее беспартийных левых“. По приговору этого суда мы получили максимум того, чего вообще суд мог добиться от Z. Суду пришлось считаться с размерами тех юридических гарантий, которые удалось получить от Z до суда. Все-таки за Z осталась львиная доля имущества».
Вот так партия билась за морозовские деньги, не останавливаясь ни перед чем. Все эти действия, по свидетельству академика Маслова, Владимир Ильич считал нравственным, поскольку такие деяния, в том числе фиктивные браки, шли на пользу революции.
…Спустя несколько лет после третейского суда в руки большевиков перешло все недвижимое имущество Морозовых (как и других фабрикантов): дворцы на Воздвиженке и Спиридоновке, в Введенском и Большом Трехсвятительском переулках, подмосковная в Горках (принадлежала жене Саввы Морозова, вышедшей после самоубийства за градоначальника Рейнбота), Кустарный музей в Леонтьевском переулке и музей новой французской живописи на Пречистенке… На капиталы Морозовых выстроены университетские клиники на Девичьем Поле, психиатрические клиники, детская Морозовская больница, родильный дом имени С.Т. Морозова (ныне – в комплексе МОНИКИ) и многие другие богоугодные заведения, в том числе прядильно-ткацкий корпус Московского высшего технического училища…
На деньги Николая Шмита, поступившие большевикам, издавалась газета «Пролетарий».
Глава третья
«Черная реакция»
Вторая эмиграция, с конца 1907 года длившаяся около десяти лет, началась, по словам Крупской, когда «в России царила самая бешеная реакция». Центральный орган партии «Социал-демократ» нашел свое определение политике царского правительства, проводимой после кровопролитного вооруженного восстания в Москве и в других городах империи, назвав ее «черным террором». Чем «черный террор» отличался от «красного террора», который развяжет правительство большевиков?
По данным «Советской исторической энциклопедии», суды империи (в ее состав входила Финляндия, часть Польши с Варшавой) в 1907–1909 годы «по политическим делам осудили 26 тысяч человек, к смертной казни приговорили 5086 человек; в 1909 году в тюрьмах находилось 170 тысяч политических заключенных». Сколько из приговоренных казнено – не указывается. Сколько из отбывавших срок сидело в камерах тюрем, жило в ссылке «в местах не столь отдаленных», – не конкретизируется. А это важно, потому что каждый, кто очень хотел, мог из ссылки совершить побег и оказаться в любом городе России, за границей, в частности, в Женеве, где русских эмигрантов насчитывалось до 6 тысяч человек.
Конечно, реакция правила бал. Она не могла не быть в ответ на вооруженные восстания, уличные бои, погромы имений, теракты, экспроприации и т. д. «Столыпинские галстуки» завязывались на горле тех, кто стрелял, кого брали с оружием в руках. Соратника Ильича, слушателя его питерского кружка рабочего Ивана Бабушкина казнили без суда, когда захватили с обозом оружия.
Но «черный террор» при всей его суровости выглядит либеральным действом по сравнению с «красным террором», начатым в 1918 году, до начала Гражданской войны, в конце лета, после выстрелов в Урицкого и Ленина. В одном Питере к стенке без суда поставили и расстреляли 500 заложников! Одномоментно за два выстрела казнено в Советской России невиновных людей больше, чем за три года «черного террора».
Итак, началась вторая эмиграция – жизнь в Женеве. В этом городе на старинной башне Молар, поднявшейся над площадью с таким названием, в 1921 году исполнили в камне барельеф, где впервые в Европе появилось скульптурное изображение здравствовавшего Ленина.
В верхней части барельефа изображена Женева в образе женщины, которая в одной руке держит щит – герб города, а другую руку простирает над лежащим на земле изгнанником. Босоногий изгнанник с лысым черепом и бородкой – не кто иной, как наш Владимир Ильич в необычной для него позе – поверженного.