Страница 26 из 29
«В этой смерти есть нечто таинственное, – писал друг Саввы Максим Горький. – Савва Морозов жаловался на свою жизнь: „Одинок я очень, нет у меня никого. И есть еще одно, что меня смущает: боюсь сойти с ума. Это знают, и этим тоже пытаются застращать меня. Семья у нас – не очень нормальна. Сумасшествия я действительно боюсь. Это – хуже смерти…“»
Прежде чем выстрелить в себя в «Рояль-отеле», Савва застраховал жизнь на сто тысяч рублей и завещал эту сумму… красавице актрисе Марии Андреевой, в те годы гражданской жене Максима Горького. Компания выплатила страховку за самоубийство. Эти сто тысяч Мария Андреева передала ленинской партии, в которой тайком от друзей-актеров пребывала, превратив номер в гостинице, где жила с Горьким, на углу Воздвиженки, в пиротехническую лабораторию и склад боеприпасов.
Эта очаровывавшая поклонников талантом и красотой дама писала:
«В квартире у меня была организована лаборатория по изготовлению так называемых болгарских бомб. Делать их учил Эллипс, учил он множество народа – всех не упомню, но в том числе и Черта, и дядю Мишу, и Николая Павловича Шмита-краснопресненского. Лаборатория была в узенькой комнате позади кабинета Алексея Максимовича, с выходом только в этот кабинет».
На такой пороховой бочке сидел и творил в 1905 году «Буревестник революции».
Но сто тысяч Саввы Морозова – не самая крупная сумма, попавшая от Морозовых в руки партии Ленина. Савва Морозов познакомил однажды Максима Горького с племянником, студентом Московского университета Николаем Шмитом, внуком Викулы Морозова, чьи капиталы унаследовал молодой человек, учившийся делать бомбы.
Его особняк и квартира, фабрика на Пресне стали явками, базами первой русской революции. Николай Шмит вооружил дружину, купив на двадцать тысяч рублей маузеры, незаменимые для уличных боев, которых не было у московской полиции.
«Помню переданные мне Н.П. Шмитом десять тысяч рублей на боевое дело. Это было на квартире А.М. Горького», – пишет член МК РСДРП А. Войткевич. Подобные эпизоды рассыпаны на страницах разных воспоминаний.
Владел внук Викулы Морозова первоклассной фабрикой художественной мебели, которая была поставщиком двора его величества, выполняла заказы, в частности, сахарозаводчика Харитоненко. Подобную мебель из красного дерева сегодня в Москве никто делать не может.
Квартира Николая Шмита служила явочной квартирой Марата, так звали руководителя московских большевиков Вергилия Шанцера. Здесь он часто ночевал. Днем писал воззвания, статьи, принимал единомышленников…
При встречах с Лениным в Питере Марат рассказал о фабриканте-большевике, который платил партийные взносы несметными суммами, вооружил рабочих, создал на своем предприятии партийную организацию, нанимал мастеров не по квалификации, а по партийной принадлежности, платил жалованье секретарю партийной ячейки, ничего не делавшему за верстаком.
– Это замечательно, просто замечательно. Информируйте меня почаще об этой необыкновенной фабрике, – сказал Марату Ленин, как пишет сестра Николая Шмита Екатерина Павловна, о которой сейчас пойдет речь.
В свою очередь, и Ленин произвел на Николая Шмита неотразимое впечатление. Как свидетельствует сестра, брат определил лидера большевиков словами:
– Гениальный человек!
Последовав настойчивому его призыву и взявшись за оружие, фабрикант и рабочие славно постреляли, разоружили городовых на Пресне. Николай Шмит, к изумлению полицейских, лично заявился с дружинниками в участок, изодрал висевший на стене портрет императора.
Фабрика ощетинилась баррикадами. Отсюда велась стрельба по войскам. Вместо мебели делали гробы для погибших дружинников.
На просьбу военных очистить фабрику от восставших хозяин ответил отказом, после чего заговорили пушки. В огне пожара сгорел особняк, фабрика с мебелью, запасами красного дерева на сотни тысяч рублей, множество икон, для которых краснодеревщики делали оклады.
Хозяин «чертова гнезда», как назвали городовые фабрику юного Шмита, попал вполне заслуженно в Бутырскую тюрьму, откуда его возили смотреть на пепелище фабрики, убитых рабочих. Он то давал показания, то отказывался от них. Через 14 месяцев, когда Шмита собирались выпустить на поруки до суда, он разбил в палате тюремной больницы окно и, по официальной версии, осколком стекла покончил с собой, перерезав горло.
В истории морозовского рода появилась еще одна загадочная смерть, о которой спорят по сей день. Самоубийство это или убийство тюремщиков?
Так или иначе, но еще в мае 1906 года Николай Шмит передал из Бутырки заверенное у нотариуса тюрьмы завещание (интересно, есть ли нотариус сегодня в сем заведении?), поручив сестре Екатерине Павловне распоряжаться всем его имуществом, делать всякие платежи. А при личной встрече поручил ей передать капиталы партии Ленина.
Дальше начинается история, где, кроме Екатерины Павловны и ее младшей сестры Елизаветы Павловны, на сцену выступают их мужья, а также вожди нашей партии во главе с Владимиром Ильичом.
За невестами, сестрами Шмит, ухаживали молодые люди: за Елизаветой – Виктор Таратута, секретарь МК партии, ведавший кассой и издательством. За старшей Екатериной ухаживал член партии Николай Андриканис, помощник присяжного поверенного, защищавший интересы ждавшего суда Николая Шмита.
Завязывается плотный, тугой, запутанный клубок отношений, где переплелись смерть (самоубийство или убийство, что маловероятно), любовь молодых людей, членов партии большевиков, к богатым наследницам и жгучий интерес партии к деньгам фирмы Морозова, нежданно-негаданно свалившимся на голову ее вождей.
Распорядительница наследства брата Екатерина Павловна доставшуюся ей сумму в четверть миллиона рублей поделила пополам между собой и сестрой Елизаветой.
Последняя была к тому времени несовершеннолетней и распоряжаться наследством не имела права. Выйти замуж за Виктора Таратуту она желала, но тот находился на нелегальном положении, жил по чужим паспортам, пребывал под наблюдением полиции, которая могла в любой день его арестовать, а заодно наложить арест и на деньги юной жены.
Что делать? Передаю, как всегда, слово Надежде Константиновне Крупской:
«Младшая сестра Николая Павловича – Елизавета Павловна Шмит – доставшуюся ей после брата долю наследства решила передать большевикам. Она, однако, не достигла совершеннолетия, и нужно было устроить ей фиктивный брак, чтобы она могла располагать деньгами по своему благоусмотрению. Елизавета Павловна вышла замуж за т. Игнатьева, работавшего в боевой организации, но сохранившего легальность, числилась его женой – могла теперь с разрешения мужа распоряжаться наследством, – но брак был фиктивным. Елизавета Павловна была женой другого большевика, Виктора Таратуты. Фиктивный брак дал возможность сразу получить наследство, деньги переданы были большевикам».
Кто такой Виктор Таратута? Крупская сообщает, что, приехав из Москвы за границу, он взял на себя хозяйственные партийные дела, переписку с заграничными центрами «в качестве секретаря Заграничного бюро ЦК Центрального Комитета». Его избирали на лондонском съезде кандидатом в члены ЦК.
Это не мешало вождю смотреть на него как на сутенера, совершившего финансовый подвиг.
«Тем-то он и хорош, что ни перед чем не остановится, – говорил соратнику Ленин. – Вот вы, скажите прямо, могли бы вы за деньги пойти на содержание к богатой купчихе? Нет? И я не пошел бы, не мог бы себя пересилить. А Виктор пошел. Это человек незаменимый».
Не все в партии так смотрели на Таратуту. Некоторые считали его провокатором, пришлось т. Виктору одному из недругов, члену ЦК Богданову (партийная кличка – Максимов), писать:
«…Максимов знал другой факт, не менее показательный, но известный лишь тесному кружку. Он знал, что я передал в партийную кассу сумму денег, превышающую во много раз плату самых крупных провокаторов. Я не могу здесь назвать цифры, но Максимов знал, что тут были единовременные передачи в сотни тысяч, что эти суммы приходилось лично мне выручать от всяческого полицейского риска. И все эти суммы (во много раз превышающие личное благосостояние не только мое, но и всех моих близких) хранились и передавались мной…»