Шёпот

–Что видела?

–Тени, глаза… зубы. – Передернуло от воспоминаний.

–Значит, по тебе тот вой был.

Старуха задумалась, а потом долго смотрела на меня, будто хотела разглядеть что-то, понятное только ей. А глаза у нее такие ясные, как у молодой, мудрые, затянутые сеткой морщин, уставшие.

–Как отбилась то?

–Сама не поняла. – Голос сорвался на придыхание. – Шептала что-то. Вернее, оно само … шепталось. А потом все стихло.

Снова взгляд испытующий, удивленный даже. Женщина вдруг отвернулась, якобы для того, чтобы пошевелить угли. Но я заметила, каким настороженным и напряженным стало ее лицо. Возможно, мне показалось, но отчего-то я была уверена, что видела именно это.

–Кто это был, бабушка? Там, на болоте?

–Кто был? Анчутки, прихвостни Болотника.

Я мысленно застонала: что за бред?!

–Они только ночью из трясины вылазят, огнями играют, заманивают в трясину. Питаются страхом, а жрут все, что движется.

–Болотник? Анчутки?

–Видать, не здешняя ты, горлица. Говор, вроде наш, да другой, одежда чудная и вещей простых не знаешь. – Она уселась поудобнее и стала объяснять. – Болотник -то угрюмец с рыбьими глазами и бородой из тины и травы болотной. Хозяин здешних мест. Обернется стариком, а то и парнем пригожим, заманивает путника то стоном, то хохотом, то окриком жалобным, а потом топит, затягивая на дно. А для того, чтоб сподручней морочить да губить людей, замыслил огни блуждающие да чарусы.

–Что это, чарусы?

Я устало прикрыла глаза. В голове посветлело, видимо, от травяного взвара. Температура стала спадать, но при этом сильно клонило в сон.

–Чарусы -то полянки зеленые, дюже красивые с цветами да ягодами. Распознать их легко: всегда возле леса мертвого стелются да у сухостоя болотного. Глаз радуют, что сказать, да борониться их надо, стороной обходить. Не поляны это, а настил морочный. Ступишь на чарусу – вмиг провалишься, и засосет жижа топкая.

А еще, бывает, и Болотница морок насылает: песни поет, манит голосом сладким, телом белым, очами ясными. А как подойдешь ближе, тут же облик свой истинный кажет – зубы острые да лапы когтистые. Только поздно уже: разойдутся кочки под ногами, и спасенья нет от трясины прожорливой.

Уж не знаю, от чего удача тебе была, да как по топи до берега добралась, одно скажу – повезло тебе. Редко кто вырвется.

Я промычала что-то сонно.

–Ладно. – Вздохнула старуха и потерла ладонями колени, собираясь вставать. – Утомила я тебя своими байками. Да и нечего силу нечистую к ночи поминать. Спи! Все силы из тебя повысасывали. Да и Ворогуша постаралась лютая – вон как в груди хрипит. Ну, ничего. Я тебя быстро на ноги поставлю.

–Вы доктор? – Спросила, не открывая глаз, потому что не могла уже бороться с накатившей дремотой.

Бабуля, скорее всего, не поняла вопроса, но ответила в тему:

–Согдой зовусь. Хотя, кто как величает. – Старушка подложила в очаг хвороста. –Кто ведьмой, кто знахаркой, кто каргой старой.

Усмехнулась сама себе, заглянула в котел.

–Хвори я лечу разные, но приписывают мне и другие силы. Кривые языки чего только не скажут. Нет у меня сил, только травы мои.

Неправда, подумала я, чувствуя, что женщина лжет. Было в ней что-то такое, что ощущалось даже на расстоянии. Тихое, спокойное. То, что приходит с годами, мудростью и опытом. Большое и сильное, способное, как погубить, так и возвысить, вызывающее чувство суеверного страха и благоговения одновременно. И к этому мне почему-то очень хотелось прикоснуться: толи из любопытства, толи из … сопричастности.

Согда встала со своего места. Кинув быстрый взгляд на пришлую, убедилась, что та спит. Выпрямив старую спину, женщина потянулась к развешенным пучкам. Вода в котле давно закипела, и он утробно клокотал, требуя продолжения. Старуха отобрала нужные травы, растерла поочередно в сухих ладонях и друг за другом побросала в кипящую воду. Та вмиг покрылась бурой пеной, которая становилась все гуще, поднималась все выше и готова была вот–вот пролиться через край. Но Согда, не теряя времени, отлила из небольшого кувшина немного темной жидкости и, сделав глоток, остатки плеснула в котел.

Варево тут же перестало булькать. И хоть огонь в очаге горел, как и раньше, пена осела, словно растворилась, а взвар вдруг стал светлым и прозрачным. Знахарка прикрыла глаза. Губы ее беззвучно зашевелились, и через некоторое время поверхность варева пошла расходящимися кругами. Но старушка тут же провела ладонью над котелком, и отвар стал спокойным, как зеркало.

Согда открыла глаза и, не переставая что-то говорить, заглянула в котел. Долго смотреть не пришлось. Ибо уже через пару минут старая женщина, глянув на пришлую, вынесла свой вердикт:

–Ох, и запутал Сварог судьбу твою, горлица. И такую же дорожку под ноги выслал. Где сил то возьмешь на такое?

Глава 7

Высокие стрельчатые окна в обрамлении светлых портьер. Стены отделаны панелями из красного дерева, украшены гобеленами тонкой работы. На каменном полу большой толстый ковер. Я сижу на нем в пестрых подушках и пою. Тихий мотив струится непонятными словами. И мне так хорошо, спокойно. Кажется, я даже счастлива.

Высокий сводчатый потолок теряется во мраке, но здесь на ковре светло от теплого мерцания свечей и большого камина…

ПРОСЫПАЙСЯ!

Подхватилась. Странное сильное чувство толкнуло с незатейливого ложа.

–Куда собралась, горлица?

Я растерянно, еще не отойдя ото сна, посмотрела на старушку. Щурясь заспанными глазами, увидела, как спокойно без спешки, она собирает в холщовый мешок еду, бутыль с квасом, травы.

–Не знаю. Но, кажется, мне идти надо.

– Куда?

Пожала плечами, даже головой тряхнула, но убежденность не пропала: НАДО.

–Прям так пойдешь? – С тихим смешком Согда уложила в торбу хлеб и вяленое мясо.

Я охнула, сообразив, что совершенно голая. Тут же натянула на себя меховое одеяло. Старушка, не обращая внимания на мое смущение, подошла, обхватив ладонями голову, оттянула нижние веки. Присмотрелась. Потом положила руки мне на лоб и констатировала:

–Слаба ты еще.

Я упрямо поджала губы.

–Не пущу, сказала.

Отошла, но котомку собирать продолжила. Перехватив мой вопросительный взгляд, пояснила:

–Завтра пойдешь.

Я осмотрелась в поисках своей одежды, и старушка махнула рукой в сторону двери.

–Во дворе. Высохла давно уже.

–Спасибо.

Как была в одеяле, так и пошлепала к выходу. Ноги противно подрагивали, а в голове шумело от слабости, но я мужественно прошагала к двери и выглянула наружу. Как, оказалось, было далеко за полдень. Выйдя из избы оглянулась. Та с виду была совсем маленькой, почти землянкой. Врытая в землю по самое окошко, с двускатной крышей, она, непонятно каким образом, представлялась гораздо просторнее изнутри.

Взгляд окинул небольшую полянку перед домом, низенький тын, а за ним почти сразу – лес. В центре поляны лицом к избе возвышался деревянный идол, этакий дедок с бородой. У его подножья в ладанке курились дымком какие-то корешки, а на голове божка красовался васильковый венок.

Возле хатки, обложенный камнями бьет родник. Маленькая струйка кристальной воды, собирается в небольшую ложбинку и по подложенной Согдой коре, стекает прямо в глиняный кувшин. Сразу захотелось пить. Горло мгновенно зашлось от ледяной воды, заломило зубы, но я никак не могла напиться и прикладывалась к кувшину несколько раз. Казалось, такой вкусной воды я никогда не пила. Она пахла свежестью, ветром и землей одновременно, а во вкусе чувствовались луговые цветы.

Напузырившись, я подошла к тыну, на котором была развешена моя одежда и, поснимав по–быстрому свое безразмерное барахло, пошла в избу одеваться. На столе уже исходила паром упревшая в котелке каша с мясом, лежал нарезанный большими ломтями хлеб, пенился в деревянных кружках квас. Желудок вмиг отозвался настойчивым урчанием. Потому быстренько одевшись и, завязав узлом косы, с молчаливого приглашения Согды, я села за стол.