Шёпот

Впрочем, выбора все равно нет. Встала, как канатоходец, руки в стороны для равновесия. Наверняка, неправильно делаю, но никто ведь по болоту не учил ходить. Наверное. Дотянувшись ногой до соседней кочки, слегка ткнула в нее стопой, потом надавила сильнее. Ничего вроде, держит. Замирая всем сердцем, перенесла тяжесть тела на эту притворно–надежную опору. Страшно. Но, если я так буду замирать на каждой кочке, до березы только через неделю доберусь. Твою мать! Как говорится: и не туды, и не сюды. Вроде по–быстрому надо – становится все темнее, но и торопиться нельзя, ибо болотце всосет за миг, вчмокнет, и поминай, как звали.

Еще одна кочка, еще, еще. Совсем рядом что-то противно, почти плотоядно чавкнуло, а бурая жижа ожила, закачалась. Сердце ухнуло в пятки и, дернувшись от неожиданности, я запаниковала. Нога соскользнула, и в следующий момент я плюхнулась в вонючую грязь почти по пояс.

У страха глаза велики. Мои тогда, наверное, были с тарелку. Рьяно сопротивляясь и глухо рыча от ужаса, чувствовала, как быстро теряю силы, а трясина, напротив, тянет все сильнее и сильнее. Воображение, подстегнутое паникой, услужливо нарисовало цепкие пальцы с когтями. Взвыв, в отчаянии схватилась за кочку, обняла ее, будто мать родную. Поняла, что чем больше сопротивляюсь, тем хуже. Заставила себя успокоиться. Получилось, впрочем, как всегда, но засасывать стало не так быстро. Подтянулась не резко, еще, но посильнее, а потом уж совсем кряхтела от натуги и с радостью поняла вдруг, что нижние мои параметры уже над поверхностью. Еще рывок – и одна нога свободна. Вскребясь на кочку, вытащила из жижи вторую.

Мокрая, вся в болотной грязи, босая я дрожала от только что пережитого и с тоскливой обреченностью смотрела вперед. Сумерки уже сгустились, и начинало казаться, что проклятая береза не приближается совсем, хотя вот она, рядом. В наступающей темноте кочки стали сливаться с трясиной, и я до паники боялась оступиться снова.

Наконец, запыхавшаяся и трясущаяся от напряжения и усталости, я ухватилась ослабшей, но такой родной и послушной теперь рукой за корявый ствол. Оказавшись на небольшом твердом пятачке шага в три–четыре обессиленная рухнула на сырую хилую траву и прижалась спиной к тонкому стволу. Запрокинула голову, глядя в почти ночное небо и пыталась отдышаться. В глазах защипало так сильно, что несдерживаемые уже ничем слезы полились, искажая равнодушные звезды.

Казалось, не хватает воздуха, просто катастрофически трудно дышать. Сейчас! Вот–вот проснусь. Ведь так должно быть! Открою глаза – а ничего этого нет. Зажмурилась. Открываю – все есть! И болото, уже погрузившееся в темноту, и кочки, и я с размазанной по лицу бурой жижей.

Сыро, безнадежно, гибло… Коварное место. Оно пугает своей вечной гнилостью, живет своей особенной непонятной жизнью, полной темного страха перед тем, что там, под поверхностью. Кочки казались живыми, беспрестанно двигались и волновались от газов, собирающихся то тут, то там в пузыри. Те росли, натягивались, лопались, чтоб наполнить округу тошнотворно–тухлым запахом. Ряска без просветов затягивала черные полыньи, создавая обманчивое впечатление толстых пушистых ковров. Что там, в этих омутах? Сколько жизней втянула вязкая топь? Один неверный шаг – и навеки останешься в этом бесконечно гниющем царстве.

Я заревела в голос.

Глава 5

Выплакаться не получилось. Что-то хлюпало, будто по кочкам кто-то прыгал, булькало с глухим лопаньем. Временами казалось, что слышу шипение, шорохи и вздохи, порой переходящие в стоны. Было жутко, но я успокаивала себя разыгравшимся воображением и тем, что, возможно, просто надышалась болотными парами, вот и мерещится со страху всякое.

Трясясь в ознобе и пытаясь хоть как-то согреться, поджала колени и обхватила себя руками за плечи. Почему-то особо важным сейчас казалось сидеть тихо–тихо и не дышать по возможности, потому что звуки словно сгущались вокруг, приближались, становились все различимее и громче. Желание ускорить наступление утра стало почти болезненным.

Вдруг в темноте, густой и вязкой вспыхнули небольшие огни, попарно рассредоточились по топи. Послышалось тихое хихиканье, мерзкое, издевательское. Почувствовала, как каждый нерв напрягся, волосы зашевелились, а внутри зародились липкая тревога и острое ощущение опасности. Всеми силами я гнала от себя мысли, что меняющие положение и окружающие меня огоньки уж очень похожи на глаза – яркие, прищуренные, горящие недобрым для меня огнем. Обрисовавшись, начали метаться какие-то тени, и я, поседев наверное, перестала дышать. Наступила тишина, пугающая, полная гнетущего ожидания. Я вся сжалась в комок из стянутых страхом нервов, ощущая свою беспомощность. Очень хотелось спрятаться или прикрыть спину, по которой тянуло холодом.

Внезапно раздались крики, неожиданно человеческие. Дернулась, было: ЛЮДИ! Но то, что я приняла за окрики, тут же сменилось уханьем, хихиканьем, завыванием таким, что кровь стыла в жилах. От ужаса меня прорвало. Нервно засучила пальцами выбившуюся из косы прядь. С губ слетели нелепые слова:

–Нечисть болотная, нечисть подколодная от синего тумана, от черного дурмана, где гнилой колос, где седой волос, красная тряпица, порченка–трясовица. Не той тропой пойду…

Скосив глаза и боясь остановить свой ломающийся шепот, увидела, что в том месте, где пальцы касаются волос, они светятся. Мысленно пискнув, зачастила:

–Не той тропой, не той порой поднимусь на холм священный, светлый, на капище. Зажгу свечу не венчальную, а свечу поминальную…

К моему островку, освещенному слабым мерцанием, что-то ринулось. Успела заметить лишь тень на фоне звездного неба. А вот горящие голодом глаза и острые зубы, щелкнувшие у моих ног, разглядела прям, детально. Сердце ухнуло в то, на чем сидела. Вмиг поджалась вся, скукожилась, но шептать не перестала, хоть горло и давило от непередаваемого ужаса. Потому что не казалось даже – я была уверена – как только умолкну, потонуть в трясине будет самым желанным из того, что меня ждет. Неосознанно вырвавшиеся слова каким-то странным образом сдерживали то, что рвалось в круг света, но теперь не хихикало, а утробно рычало, бесновалось по кочкам.

–той свечой поминальной помяну силу нечистую, поклонюсь Велесу могучему, чтоб прибрал души потерянные.

Нечто корчилось у самых моих ног, скреблось за спиной, сопело, хрипело, а потом взвыло так, что заложило уши, а береза затряслась ходуном вместе со мной. Снова рев не то боли, не то ярости.

–Ступаю спиной, иду вкруговой к Сварогу батюшке под небо, под солнце, в чисто поле. Ветер в поле гуляет, слова хватает, к Сварогу подымает. Сама себя заговариваю от всех колдуний, колдунов, от всех ведуний, ведунов. Кто лихо помыслит, то в лесе – лесок, в море – песок. Слова мои лепки, крепки. Крепче камня булата, горы Арарата. Слово к Сварогу мне на подмогу. От круга до круга. Гой!

В наступившей, почти звенящей тишине я слышала лишь свое сиплое дыхание. Ни стрекота насекомых, ни лягушек, ни ветра -только тишина. Тяжелая, давящая, будто только и ждет, чтобы вновь взорваться воем и улюлюканьем болотных тварей

Трясло до тошноты, до холодного пота. Я чувствовала такую усталость, что дрожала каждая жилка. Горящие глаза исчезли, даже трясина перестала хлюпать. Но я боялась перевести дыхание и расслабиться: знала, что это – временная передышка.

Дико холодно. Мокрая одежда липнет к телу, высушенное шепотом горло першит. Хочется пить, а еще спать. Я очень, очень хочу спать. Прядь волос еще светится, но уже тускло. В такой кромешной тьме даже это слабое свечение режет глаза. Скорее бы закончилась эта страшная ночь.

Сколько сидела один на один с темнотой – не знаю. Но в определенный момент ощутила, как неотвратимо слипаются глаза, и я засыпаю, уткнувшись носом в колени. Сквозь тягучую дрему слышала совсем рядом возню. Вздрагивала, чувствуя, как что-то скользкое и мокрое касается ног, лица. Вскакивала, сбрасывая сон, перебирала впопыхах волосы, но свечение было таким слабым, что я боялась – в следующий раз его не будет совсем. Спала урывками. Часто открывая глаза, обнаруживала себя лежащей у самой трясины. Быстро перекатывалась, снова садилась, хватаясь за березу, и отчаянно ждала утра.