Страница 48 из 93
Коваленко осекся и припомнил:
— Кстати… Представляете? Я же сегодня Рогова встретил.
— Кого? — Чуть не выронил рюмку Болотов.
— Помните, был такой? Циркачем его все называли.
— Где? — В один голос рявкнули Болтов и Булыжник. Да так, что прапорщик чуть не зажмурился.
— Где ж ты видел его, милок? Говори, — первым совладал с собой бывший военный врач.
Коваленко описал, на какой улице, когда и при каких обстоятельствах встретился с бывшим осужденным.
Собеседники переглянулись.
— Значит, никуда он в мусоровозе не уехал. — Потер подбородок Болотов. — Там и остался.
— У бабы той самой, — подтвердил Булыжник. — Про которую менты говорили…
— Больше негде. — Булыжник с размаху припечатал ладонью столик:
— Бля, ведь думал же! Парадная там одна, остальные квартиры или вообще нежилые, или дома никого тогда не было.
— Участковый мог и наврать.
— Кому? Нам? За такие деньги? Это он начальству своему может мозги пудрить…
— Значит, гражданочка его спрятала.
— Давай-ка, поднимай людей! — Распорядился Булыжник и с надеждой в голосе повернулся к Коваленко:
— А куда он пошел? Не сказал? Ничего не говорил?
— Нет, — смутился прапорщик. — Мы ведь с ним как-то мельком…
— Домой он дернется, отвечаю! — Болотов уже накинул плащ и замер в дверях номера. — Слушай, Курьев твой где?
— На связи, — ответил Булыжник.
— Пусть Заболотного берет в работу, порасспросит толком! Хватит, нечего больше тянуть. Надо срочно выяснить, на кой хрен он-то со своей шоблой столько лет за Циркачом гоняется.
— Мочить придется.
— Если не расколется. А в общем… В общем, все равно живым оставлять нельзя, Курьев сам понимает. Не мальчик!
— А ты куда? — Булыжник уже взял в руки телефонную трубку.
— Я по своим каналам… Циркача надо по-любому к бабе этой его, спасительнице вернуть. Оттуда уже не соскочит.
Глава 3
Первый раз Павлик Ройтман открыл глаза, когда ночь за окном лишь немного рассеялась, разбавилась фиолетовым цветом. На город готовилось снизойти очередное хмурое утро…
Пьяный ещё со вчерашнего, он лежал на длинном студенческом столе посередине своего музея — в позе покойника и в качестве дежурного по зданию. Стол был заранее притащен из аудитории. В общем-то, именно его Ройтману всегда недоставало для полноценного отдыха — на стульях особо не выспишься, а так очень даже недурно.
Прикинув, что на часах, наверное, не больше пяти, Павел нашарил рукой початую бутылку «Столичной», откупорил, сплюнул пробку и приложился. Сделал большой глоток, потом попытался повторить, но…
Глаза Ройтмана вылезли из орбит, он весь надулся, закашлялся — и выплеснул половину обратно на пол.
— Не пошла, падла… Не пошла.
Павел отерся рукавом и чуть не заплакал.
Пил он с прошлого обеда, много и остервенело. Часам к девяти, когда в управлении кроме Ройтмана и сержанта-«срочника» никого не осталось, он уже блевал на крыльце. Лаял, ругал на чем свет стоит редких прохожих, совал кукиш в окна проезжающих мимо автомобилей, расстегивал ширинку, плясал гопака — словом, вытворял такое, на что способен только в дупель пьяный российский мужик.
В конечном итоге он все-таки отключился, унося с собой в забытье страх, больную совесть и смутное чувство, что не все вокруг чисто.
… На этот раз сон нарушил солнечный свет за окном и чьи-то приближающиеся шаги.
— А ведь подставил я Витьку! Подставил брата… — захныкал Ройтман, приподнимаясь на локтях. — И Карла тоже… хорош фрукт. Все замазаны! Все.
Мутным взглядом Павел уперся в музейную дверь — будто почувствовал, что сейчас в неё кто-то заглянет. И точно, дубовая створка со скрипом отьехала в сторону.
— Ах, это ты, старый… — хотел выговорить Ройтман, но вместо слов с губ его слетело какое-то неразборчивое мычание.
Спиригайло просунул голову внутрь:
— Ройтман, ты как, в норме? — Семен Игнатьевич осекся, приметив остекленевшие глаза подчиненного. Хмыкнул и пробурчал:
— Мн-да… Ясно.
И потопал дальше по коридору, в свой кабинет.
«Что, сволочь? Н-не нравится? — Подумал Паша. — Подожди, сейчас я тебе, старый коз-зел… Это все ты, сучье рыло!»
Ройтман попробовал встать, но потерял равновесие. Только с третьей попытки он принял вертикальное положение, отдышался и пригрозил вслух:
— Щас-с! Щас я с тобой по-нашему, по чекистски… От имени братского, бля… угнетенного чехословацкого нар-рода! Расстреляю на хер козла…
Вывалившись в коридор, Паша качнулся в заранее выбранном направлении и опираясь о стены взял курс на кабинет своего непосредственного начальника. Рука сама потянулась к кобуре, но пальцы не слушались и справиться с застежкой не было никакой возможности.
По мере движения к цели, Ройтман все замедлял и замедлял шаг, а у приоткрытой двери и вовсе остановился.
Спиригайло с кем-то на повышенных тонах беседовал по телефону.
— Перестарались, дорогой мой! Перестарались. Заставь, говорят, дурака Богу молиться…
Ройтман замер, прислушиваясь:
«Неудобно как-то сразу… Нехорошо мешать! Некорректно. — Он отер лицо ладонью и сполз по стене на корточки. Стало намного легче. — Пусть уж договорит. Пусть… А уж потом я его, гада!»
Постепенно до Павла начал доходить смысл произносимых человеком за дверью фраз и возгласов.
— А как же мне ещё реагировать? Пиккельман мертв, склад и офис разгромлены… — орал Спиригайло. — Кто? Рогов, конечно! Кто же еще… Ну при чем тут Ройтман? Он пьяный в стельку валяется, здесь, в музее. Да… Дерьмо. А Курьева с его волчатами не найти никак…
Павел взмок, пытаясь сосредоточиться, а начальник его продолжал, но уже спокойнее:
— Нет, Курьев знает только то, что ему положено.
Что-то, видимо, в тоне Спиригайло собеседнику не понравилось, поэтому Семену Игнатьевичу пришлось повторить:
— Нет, Курьев не в курсе… Исключено.
Павлу стало не по себе, но уже не от выпитой водки:
«Виктор убил Пиккельмана? Господи… А я-то? А я тогда кто получаюсь? Соучастник?»
Ужас полоснул по мозгу, словно остро отточенная бритва:
«Бежать. Срочно бежать! Но куда?»
Впрочем, ноги уже сами несли его обратно, в музей:
— Куда угодно! Закрыться, спрятаться…
Окончания телефонного разговора Павел не услышал, да ничего интересного и не прозвучало.
Положив трубку, Спиригайло ещё некоторое время простоял у стола. Потом громко, матерно выругался:
— Так твою м-мать перемать! Трепло старое.
Припомнилось — пансионат, Новый год, сугробы… Куря тогда организовал все тридцать три удовольствия: баня, водка, шашлык, девочки! Особенно та, молоденькая, с ресничками и ногами от коренного зуба. Кажется, Галя? Неважно.
Пил тогда Спирагайло наравне с молодежью, да и насчет остального всего тоже — в общем, не осрамил пограничные войска. А Куря, сволочь… Тот больше подливал, улыбался, заискивал.
Потом уже, когда размякший Семен Игнатьевич с девкой своей из парилки вернулся, разговоры начались банные, задушевные. Понесло его, распустил слюни, расхвастался: вот-вот, мол, разбогатеет, только не время еще, не срок… Мол, сперва икону надо найти, и знак на ней секретный. А уж тогда богатства будет — куда там Мавроди, куда Черномырдину! Тьфу! Икона где? Да у приятеля одного припрятана.
Спиригайло опять выругался:
— Идиот! Седина в бороду, бес в ребро. — Девке той, помнится, обещал квартиру купить, на содержание взять. Много чего обещал!
… А перепуганный Ройтман тем временем на дрожащих ногах досеменил по коридору управления до заветной музейной двери. Заскочил внутрь и заперся на защелку:
— Все! Нет меня. Нету… Уснул, сменился, умер. Понятно?
Но всего через несколько минут кто-то настойчиво дернул за ручку. Постучались, окликнули по званию, приставив губы к замочной скважине.
Паша замер, затих, как мышка, но все равно не мог узнать голос:
— Господи, пронеси… — Мысленно помолился Ройтман. — Господи, ну кто там еще?