Огненный лис

Потому, что прапорщик направился в совершенно противоположную сторону: поезд его, «Красная стрела», уходил на Москву только завтра.

А сегодня… Сегодня у Коваленко были ещё кое-какие дела в славном городе на Неве.

Во-первых, по назначению требовалось передать фибровый чемодан.

Во-вторых, нужно повидать начальство, доложиться и получить деньги за проделанную работу.

Ну, а потом уже личное: вещевые рынки, магазинчики, ресторан… Да и просто хотелось побородить по Питеру, полюбоваться!

Коваленко очень любил приезжать сюда, любовь эта была искренней и почти бескорыстной. Все вокруг — и Зимний дворец, и Русский музей, и тенистые аллеи Павловска, и сказочную геометрию Петергофа — он с тайной робостью провинциала считал созданным для него одного. Именно он, прапорщик из захолустья, был уверен, что как никто другой понимает и чувствовует замыслы зодчих, художественные изыски, стиль и промышленный размах этого неповторимого города.

Москва ему нравилась куда меньше. Слишком уж велика, шумна, громоздка. Все — слишком! Разумеется, если сначала пожить здесь, в северной столице… За последние годы Коваленко все чаще задумывался о переселении в Питер. А что? Почему бы и нет?

Работает он честно, как говорилось в мультике «отличается умом и сообразительностью». Глядишь, найдется теплое местечко! Надо только поделикатнее, не спешить. Доказать сначала свою полезность здесь и потом испросить ненавязчиво разрешения. Надо бы…

Коваленко подмигнул сам себе, клацнул языком и через Банковский мостик перебежал на противоположный берег канала Грибоедова.

Здесь он сбавил шаг и степенно миновал ажурные кованые ворота ставшего недавно университетом Фмнансово-экономического института. Поднялся по мраморному крыльцу, кивнул, как старой знакомой, бабушке на входе и через пару минут был уже на четвертом этаже.

Мужской туалет… В соседней кабинке кто-то невидимый кряхтя справлял нужду. Закончив, пошуршал бумагой, застегнулся, и прежде чем слить воду поставил на пол, под перегородку, точно такой же, как у Коваленко обшарпанный чемодан. Прапорщик привычно поменял его на свой и дав незнакомцу время уйти тоже занялся приведением себя в порядок.

Половина дела сделана, можно сматываться вниз.

Бессменная институтская вахтерша улыбнулась ему на прощание, как старому знакомому: вот ведь какой мужчина положительный, скрупулезный. Раз в полгода приезжает, всегда в одно и то же время… Заочник, наверное, с производства.

Или, может, лекторат контролирует.

На набережной, у тротуара, уже поджидало прапорщика такси. Водители менялись, но машина всегда была одна и та же: в первый раз, в пятый… Ничего против Коваленко не имел: конспирация!

Такси оторвалось от поребрика и по асфальту зашуршали шины. Проплыл слева Казанский собор, стайка туристов метнулась из-под капота при выезде на Невский, потом замелькали окна, пестрые вывески магазинов, рекламные щиты, троллейбусы, автомобили…

Коваленко везли к начальству. Он представил, как отчитается, получит новую порцию указаний и много денег — а потом вынужден будет, как всегда, возвращаться из всей этой красоты и строгого великолепия в забытую людьми и Богом глухую свою Тахтамыгду.

Кошмар. Не хочется даже думать об этом!

Водитель припарковал такси у гостиницы.

Швейцар, расшитый золотом, будто он и не швейцар вовсе, а гоф-маршал, учтиво распахнул дверь, вытянулся — но разглядев костюмчик и багаж прибывшего, сделал лицо попроще. И оказался прав: чаевых не предвиделось. Каваленко давно решил, что всем раздавать — никаких денег не напасешься…

Выйдя их лифта, он оказался посреди бесконечного коридора.

Мимо прошмыгнула смазливая горничная с подносом в руках.

«А размалевана-то как… шлюха!» — Осуждающе покачал головой прапорщик, но внизу живота его что-то отозвалось.

— Вам в какой номер? К кому? — Невесть откуда появился высокий скуластый охранник.

— Мне бы… это самое…

— Пропусти! Это ко мне.

В конце коридора, среди широких, мясистых листьев декоративного фикуса возникла хитрая, прищуренная физиономия.

Годы нещадно берут свое, но и Виктор Рогов сейчас без труда узнал бы этого человека: это был отставной полковник медицинской службы, авторитетный зэк со стажем Болотов.

Очень дорогой костюм скрадывал все недостатки его обрюзгшей фигуры, а мягкие туфли были из тех, что не набивают мозолей и даже не скрипнут, как их не изламывай старческая нога. Словом, респектабельная ухоженность «папы» Болотова сразу бросалась в глаза.

Коваленко поприветствовал начальство взмахом руки и, получив приглашение, шагнул в номер. Рассевшись в кресле, мягком и облегающем тело, словно руки искусной любовницы, он мельком глянул на инкрустированный столик.

Полный джентльменский набор, мечта советского пижона: импортная выпивка в красивых бутылках, закуска, деликатесы, шкатулка из черного дерева — с сигарами. Настоящими, гаванскими…

— Ну-с? Как доехали? Спалось ли в дороге, кушалось ли? — Ласково, по-докторски, начал расспросы Болотов.

— Все в порядке, Валерий Николаевич, — доложил Коваленко, понимая, что речь идет вовсе не о его самочувствии. — Доставил в целости и сохранности. До последнего грамма.

— Отлично, — потер ладони собеседник. — Грандиозную работу вы там провели. Молодцы, одним словом… И выдержки хватило.

— Как вы указывали.

— Да, вовремя… Лето на носу. У наших клиентов голодуха начинается, так что «трава» теперь на вес золота. Вдридорога купят!

— У меня, в основном, «пластилин», и…

— Знаю, — Перебил Болотов. — Вот, получи.

Он потряс перед собой туго стянутой пачкой стодолларовых купюр:

— Это вам, голубчики мои.

Коваленко взял деньги, взвесил их на ладони, прикинул и разочарованно шмыгнул носом.

— Что, милок? Что не так? — Заморгал Болотов. — Что беспокоит?

— Дык… не малолвато ли? — Прапорщик засмущался. — Наши там и без того артачатся. «Амурчанка»-то выводится, посевных площадей все меньше стало… Сложно стало качественную «дурь» собирать, да ещё сколько вы требуете.

— Это аванс, — успокоил его собеседник. — Как только реализуем, получишь ещё вдвое больше. Так что, вернешься — вразуми всех, мы же свои люди, не обидим.

— Понял, — кивнул Коваленко. — Обьясню.

— Вот и отлично… Да ты угощайся, будь как дома! Надо же твой удачный приезд отметить.

Прапорщик послушно потянулся к бутылкам, но тут только заметил, что столик накрыт на троих:

— Кого-то ждем?

Болотов отмахнулся:

— Наливай пока. Это для Булыжника, сейчас подойти должен.

— Обещал?

— Да, он тут, в соседнем номере. Прихватил мальчишечку «голубого» из бара и развлекается. Молодость решил вспомнить… — Валерий Николаевич покачал головой:

— Совсем уж старикан рехнулся! Книжонку недавно нацапрапал.

— Да вы что?

— Жиденькая такая, в мягкой обложке. Что-то насчет законности… Да ты разливай пока!

В этот момент послышался щелчок дверного замка и в номер вошел голый по пояс Булыжник. Изтатуированный торс его мог поведать искушенному человеку многое о бурном прошлом этого коренного обитателя тюрем, пересылок и лагерей.

Сейчас он жил тихо, почти пристойно. Молодость и здоровье потеряны, а сил осталось только на редкие развлечения с педиками. Впрочем, любил Булыжник и женщин, но общение с ними не давало ему всей той красочной гаммы ощущений, которые хоть на время возвращали старика в прошлое.

— Надо прожить жизнь так, чтобы жаль стало ушедшие годы, — любил он повторять, перекраивая на свой манер слова классика советской литературы…

Коваленко привстал и почтительно поздоровался.

Булыжник в ответ кивнул, выпил рюмку коньяка и загрыз яблочком:

— Ну, как тебе Питер?

— Ох, не давите на больную мозоль, — ответил курьер. — Питер — мечта моя с детства… Прямо балдею от него.

— Ничего, ничего, — покровительственно похлопал его по плечу Болотов. — Еще чуток послужишь — и к нам!

— Хорошо бы. Мне иногда по ночам даже снится… Красиво здесь. Людей вокруг тьма-тьмущая, а ни одной знакомой рожи.