Страница 8 из 16
Д. Гзгзян. Я начну с конца, с того, что посложнее. Во-первых, безусловно, согласен с тем, что это равновесие и взаимодействие двух начал – личностного и соборного, но это предполагается самим положением и самим смыслом предания. Просто невозможно, чтобы оно было сугубо личным. Более того, я тут рискнул в тексте доклада назвать предание последней инстанцией, в которой фиксируется подлинность богочеловеческого опыта, богочеловеческого бытия. А это просто немыслимо в рамках изолированной персоны. Я даже не хочу по-русски произносить слово «личность» в этом контексте. Если текст производит такое впечатление, то, вероятно, оттого, что на все объема не хватило. Но принципиально, конечно, дух предания – это обнаружение собственно церковности как таковой, это величайшая интуиция именно православия.
Что касается стилизации. Я бы начал тоже с конца. Больше всего меня смущает стилизация возрождения и обновления, гораздо больше, чем стилизация одним автором другого или самого себя. Если, конечно, Вы это имели в виду, когда говорили про написание иконы по вдохновению и «по работе». Когда «по работе», чем иконописец занимается – стилизацией? В таком случае он стилизует сам себя в качестве некогда испытывавшего вдохновение. Хотя тут я не рискнул бы вдаваться в подробности., это не совсем моя сфера, чтобы себя свободно в ней чувствовать. Риски стилизации повсеместны, но хуже всего, когда они касаются существа церковной жизни – харизматичности, мудрости, соборности, богословия. Скажем, куда девалось богословское вдохновение начала XX века? А стилизации хватает…
Свящ. Василе Грэждян. Вчера мне впервые довелось побывать в Третьяковской галерее. Прот. Георгий Флоровский говорил о псевдоморфозах православного богословия. В случае с иконой и музыкой возникает проблема между культом и культурой, особенно в наше время, в большей степени секуляризованное. Что происходит, куда изымаешь икону из ее литургического пространства, не обязательно храма, и помещаешь ее в музей? Или что происходит с церковным песнопением, исполняемым в концертном зале? На выставке или концерте все эти литургические знаки, символы, которые должны были бы побудить нас к динамике, к усилию открытости к Откровению Духа, нас, напротив, искушают, ведут к чему-то иному, к другому духу. Иными словами, есть Дух и есть духи. Суть в том, что в музее, на концерте люди уже не поклоняются чему-то, но восхищаются, аплодируют, комментируют, пишут заметки и т. д. Обсуждался ли когда-либо вопрос о действенности размещения известных икон – Андрей Рублева, Феофана Грека – на выставке? В Третьяковской галерее у меня сложилось очень неоднозначное впечатление: часовня, храм, выставка икон, выставка картин, переход от культа к культуре.
Д. Гзгзян. Вопрос отчасти риторический. Поделюсь встречным соображением. Недавно я пересматривал один сюжет, связанный с о. Сергием Булгаковым, а именно с опытом его как бы «вторичного» обращения, фундаментальным для него, которому в немалой степени способствовало его столкновение с «Сикстинской мадонной». Я нарочно вспомнил про эту картину, чтобы тонкие материи иконы больше не затрагивать. Известно., она его так потрясла., что он к ней ходил несколько раз., подолгу молился, открыл для себя целый новый мир и т. д. Через несколько лет, уже в эмиграции, он испытал опыт колоссального разочарования, но не в вере, а в Сикстинской мадонне. И, казалось бы, для православного сознания на этом надо было бы ставить жирную точку: дескать, наша духоносная иконопись победила их душевную, чувственно окрашенную живопись!.. Но известно, что на этом история не заканчивается. Она имеет многоточие, потому что о. Сергий к этому образу вернулся и нашел-таки подлинный мир и с ним, и с самим собой, и с вдохновением Рафаэля, при том что для него эта картина больше не выступала в качестве иконы, он перед ней никогда не молился, но благодарность к ней восстановил.
Это я к тому, что на вопрос «как?» ответ дается целой жизнью. Я многократно бывал и продолжаю бывать в Третьяковской галерее. Я много к чему там привык (хотя плохо, когда привыкаешь к шедеврам иконописи). И приходится совершать усилие, чтобы опыт открытия обновился. Технология его мне неизвестна. Я просто знаю, что иногда это происходит, а иногда нет. Но когда случается, это трудно с чем-то спутать. В конце концов, жизнь наша состоит и из привычек, к сожалению, и из обновления. Наверное, это немощь, но это так. Я сам всю жизнь, признаюсь, побаивался и привычек, и обновления. Я в докладе выгляжу гораздо решительнее, чем в жизни. Но мне кажется, что главное условие – это внутренний мир и открытость новому опыту, в том числе и опыту разочарования в себе (а не как у о. Сергия – в Сикстинской мадонне, он потом в этом признался).
Императив: норма, закон, заповедь, приказ, порядок, дисциплина, власть. Онтотеологическая перспектива
Себастьян Молдован
В докладе обсуждаются проблемы., которые связаны с отклонениями от нормы церковной дисциплины. Эти проблемы коренятся в различных представлениях о норме и власти в церкви. Основание церковной дисциплины автор видит в двуедином характере христианства: с одной стороны., оно наследует и продолжает культуру номотетического типа; с другой, оно есть откровение примата Духа и Любви. Для рассмотрения этой коллизии автор привлекает обширную новозаветную и святоотеческую базу, в частности творения прп. Максима Исповедника. Итог сочетания двух указанных выше характеристик христианства, по мнению автора, может быть выражен следующим образом: цель покаянной дисциплины церкви, как и всей системы церковных и пастырских норм, – это усвоение, умножение и исцеление жизни через усилие любви.
Цель этого доклада – внести вклад в обсуждение тех проблем, которые связаны с отклонениями от церковной дисциплины. Для этого обратимся к вопросу, который представляется необходимым для начала любой дискуссии, а именно: в чем основание церковной дисциплины. То, что у церкви есть нормативная база, не самоочевидно, о чем свидетельствует полемика между легализмом и спиритуализмом, пронизывающая христианскую традицию от самых ее истоков в иудаизме до сего дня. Спаситель Христос был распят именем Закона (Ин 19:7), и именно вопрос о роли Закона стал одной из основных причин разделения различных исторических ветвей христианства (отделение от иудаизма, разделение внутри западного христианства (sola gratia[7]), а также различное понимание власти в церкви в православии и папизме). Даже восточную традицию не миновали подобные разногласия (например, между административным служением и харизмой).
В настоящее время целый ряд проблем, вызывающих споры и даже подрывающих единство и мир церкви, коренится в разных представлениях о норме и власти. Например, это касается церковного календаря, юрисдикций в диаспоре, применения канонов в пастырской практике, языка богослужения, экуменических диалогов или, в более общем плане, соотношения между традицией и обновлением.
Очевидно, что христианство наследует и продолжает культуру номотетического типа, которая находит свое выражение в достаточно обширном лексиконе юридического плана: diathesis, logos, nomos, enthole, kanon, horos, taxis, akolouthia, pedalion или regula fidei, lex orandi/credendi! operandi, or do и др.
С другой стороны, столь же очевидно, что христианство чаще всего определяет самое себя как культуру духа (по выражению свящ. Рафаила Нойка, монаха из Эссекса), прощения, любви. Притча о блудном сыне (Лк 15:11–32) красноречиво свидетельствует об этой особенности христианства. В этой притче Спаситель показывает нам не только то, как сын смог преодолеть свое падение, вызванное непослушанием, но и то, как было возможно принятие его отцом по возвращении вопреки суровым правилам родительского авторитета, характерным для древнего мира.
7
«Одной (только) благодатью» (лат.) – один из пяти главных принципов первоначального протестантского богословия. Сама проблема восходит ко времени полемики блж. Августина с Пелагием (V в.). – Прим. ред.