Фатум

Николь тихонько рассмеялась: и давно подобные мысли стали для нее привычным делом? Давно ли она стала воспринимать убийства, клонирование – как нечто, само собой разумеющееся? Она уже не помнила. Она упустила тот момент, когда изменения пустили в ее душе корни, и опомнилась только тогда, когда они уже расцвели.

Она стала другой.

И дело было даже не в том, что ее клонировали, нет; метаморфозы начались задолго до этого. В тот момент, когда она очнулась в больнице, в окружении постных незнакомых лиц и с зияющей дырой внутри. Никто. Ничто. Просто какая-то пылинка на ветровом стекле мироздания, у которой не было ничего, кроме фальшивых воспоминаний и ложных надежд на светлое будущее.

По-хорошему, Николь всегда знала, что с ней было что-то не так. Еще до того, как ее положили в психиатрическую клинику, до того, как к ней пришел Стужев с его, так называемой, правдой, до того, как она стала пешкой в игре, масштабы которой она так до конца не осознала. Она начала меняться уже тогда, когда каждое утро просыпалась в холодном поту из-за несвязных кошмаров, мутных образов и видений. Они сулили только боль и какую-то непонятную тоску, но вместе с тем были такими яркими и живыми, что вскоре Николь всерьез начало казаться, что ее жизнь – это сон, а сон – настоящая жизнь. Каждый день, просыпаясь, она жила лишь тем, что дожидалась ночи; каждый день она глотала таблетки от головной боли, с которой не расставалась ни на миг, но все равно мечтала о том, как бы побыстрее окунуться в настоящий, живой мир. И так по кругу. Каждый день. Каждый день она просыпалась в слезах, с сиплым из-за ночных стенаний голосом, с опухшими глазами. Каждый день она повторяла себе, что так больше не могло продолжаться; что она больше не могла слышать эти странные голоса, видеть какие-то непонятные картинки, которые она с рассветом все равно забывала… А потом появился Стужев.

И как только он появился, ее кошмары вдруг исчезли. Как сквозняк, который рассеивается, когда поплотнее закрываешь дверь. Вот только вместо облегчения и благодарности Николь почувствовала лишь потерю. Это было настолько абсурдно, что она не осмелилась признаться в этом даже самой себе; она уверила себя в том, что Крыша помог ей избавиться от боли и страданий, которые она заменила сарказмом и полнейшим безразличием. Она стала машиной, равнодушной ко всему марионеткой. Может, именно поэтому она так спокойно приняла смерть Берга; поэтому не испытывала угрызений совести по поводу Райли и компании: в ее душе были лишь тлеющие угли. Стужев вовсе не помог ей. Он закрыл дверь, убрал сквозняк, и огню, который когда-то был в девушке, не осталось кислорода, чтобы гореть. Пламя начало гаснуть.

И оно бы, в конечном счете, погасло, если бы на сцене не появился Малик: появился и распер чертову дверь настежь. Он разбередил те несчастные угли, что мерцали во мраке души девушки, и заставил ее снова проходить через боль и смятение прошлых дней. На Эстасе Николь снова стали сниться кошмары, и если бы не режим сна, придуманный этими пришельцами, она бы просто не смогла заснуть. Чем больше времени она проводила с Маликом, тем ярче и болезненнее были видения. Раньше Николь никак не могла понять, откуда в ней взялось отвращение к огнестрельному оружию, но совсем недавно, буквально несколько дней назад, ей приснился странный сон про какого-то парня неприятной наружности, который выпустил себе мозги прямо посреди горной тропы. Этот сон снился ей так часто, что она запомнила его – такого с ней раньше не случалось. Возможно, дело было в таймере «режима сна»: умные постели не давали девушке проснуться раньше определенного часа, и если раньше Николь вскакивала среди ночи, задыхаясь от слез и ужаса, то здесь у нее не было выбора: она смотрела «фильм» до самого конца.

И эта женщина в горящем доме. Это был даже не сон, а самое настоящее видение, которое не давало девушке покоя. Она чувствовала, что знала эту женщину. Как чувствовала она и то, что эта незнакомка была мертва. И почему-то, по какой-то необъяснимой причине, это осознание причиняло Николь боль. Необъяснимую горечь.

Но то было чувство. Пусть неприятное, но настоящее, идущее не от разума, а от сердца. Чувство, которое вернул ей Малик. Ох и как же она ненавидела его за это! И была благодарна. Больше, чем могла себе представить.

Кто бы мог подумать, что их судьбы были так тесно связаны? Кто бы мог подумать, что у жизни настолько извращенное чувство юмора? Ведь получалось, что это не Малик все это время пребывал в забвении; что это не принца заколдовали, превратив в чудовище, нет, нет и нет. Получалось, что все наоборот, и это красавицу усыпили. И все это время Малик неустанно пытался открыть ей глаза, упрямо пробивался сквозь стену отчуждения и апатии, чтобы достучаться до той, которую когда-то знал. Вот только…. Малик не был принцем, а Николь – красавицей. Они оба были, скорее, чудовищами, а потому рассчитывать на счастливый финал было бы очень и очень глупо. У таких, как они, не могло быть хэппи энда; таких сказок нет.

Николь понимала это. Понимала и была готова принять свою судьбу. А вот к чему она не была готова, так это к тому, чтобы отсиживаться в сторонке, пока Маска играл с жизнью очень важного для нее человека. Пусть этот гад и уничтожил тело Арчера, но то было всего лишь тело. Арчер мог быть еще жив, и, пока Николь не убедится в обратном, она не отступит. Ни за что.

Лаборатория встретила девушку мигающим светом, каким-то шипением и многочисленными искрящими проводами: что бы Риверс тут ни творил, он совершенно не стеснялся в своих действиях. Помещение выглядело так, будто бы здесь прошло торнадо. Несколько раз. Полупрозрачные сенсорные мониторы, которые невесомо поблескивали над пультом управления, теперь искрились и потрескались. У некоторых даже были обуглены края – Николь оставалось только гадать, что можно было ними делать. Сам пульт управления больше не пестрил многочисленными кнопочками, а лишь проступал сквозь завесу дыма своим безликим серым дисплеем. Половина ламп-софитов, закрепленных под куполом пещеры, была разбита, уцелевшие же постоянно «моргали», грозясь в любой момент потухнуть. Казалось бы, лаборатория имела при себе все атрибуты кровавой бани, кроме самых главных – трупов. На месте преступления было все: разбитые стекла и техника, жуткое освещение в лучших традициях фильмов ужасов, море крови на полу и на стенах, брошенные в суете вещи, но тел не было. Ни одного.

Стараясь производить как можно меньше шума, Николь осторожно ступала по захламленному полу, сканируя глазами местность.

- Оливер, я на месте, – отчиталась девушка, памятуя о том, что Маска вывел из строя все камеры наблюдения, а потому Оливер был полностью отрезан от происходящего. – Риверса нет, – Николь еще раз обвела глазами лабораторию, и ее взгляд наткнулся на кровавое озеро, в котором она стояла. Подавив рвотный позыв, девушка аккуратненько выпрыгнула из лужи, стараясь не думать о том, как долго Сандевал оставалась в сознании, прежде чем полностью истечь кровью; было ли ей больно, или же на пороге смерти боль осталась позади, уступив место долгожданному успокоению.

- Вообще-то, тут никого нет, – продолжила отчет Николь, присев на корточки. Неподалеку от кровавого озера валялась винтовка, что тоже было странным: кто же разбрасывался оружием в такое время? Это же трофей! Не страдай Николь от непереносимости огнестрельного оружия, она бы обязательно подняла бы винтовку, наплевав даже на то, что она-таки утопала в крови. – И мне это не нравится, Оливер. Совсем не нравится.

Вероятно, кровь принадлежала Сандевал (даже если бы Арчер и очнулся, он бы вряд ли успел добежать до выхода), и ее количество не оставляло никаких сомнений в том, что девушка была мертва. Вот только на кой черт Риверс утащил ее тело? Очередное извращение, или же все-таки каким-то чудом брюнетка выжила? Николь решила ничего не говорить Оливеру, дабы не давать ему ложных надежд.

Когда тянуть время созерцанием кровавой лужи было уже невозможно, девушка встала и, взяв себя в руки, двинулась дальше. Она максимально долго оттягивала тот момент, когда ей нужно будет подняться на подиум к погорельцу и его клону, потому что не знала, как она на это отреагирует. Расплачется или взорвется от гнева? Впадет в слепую ярость или полное отчаяние? Конкретики у Николь не было, но очевидно, что зрелище, что ждало впереди, в любом случае, не оставит ее равнодушной: когда дело касалось Арчера, Малика или кем он там был на самом деле, Никки не могла здраво мыслить, в принципе.