Фатум

Николь, сквозь красную пелену, застилавшую глаза видела, как удалялась спина мутанта. Он, действительно, уходил; он собирался бросить ее здесь, умирать в полном одиночестве, медленно и мучительно. Ублюдок. Вот только она не позволит ему оставить последнее слово за собой. Она его выслушала, теперь настала ее очередь говорить.

Из последних сил, использовав последний прилив энергии, подаренный адреналином, Николь удалось перевернуться на бок, точнее, ее корпусу – ноги девушки остались неподвижными – и дотянуться-таки до кулона.

- Ты…прав, – захлебываясь собственной кровью, пробулькала девушка. Она скорее услышала, чем увидела, что Малик остановился: шаги оборвались. – Ты прав, люди не стоят наших жертв, – мужчина обернулся, подстегнув Николь, которая уже балансировала на грани беспамятства, говорить дальше. – Н-никто не…с-стоит, – она подняла кроваво-красные глаза на своего палача. – Ты не стоишь, – прохрипела она и буквально швырнула камень к ногам Малика. Она не была уверена, что ей, вообще, удалось его швырнуть: она лишь знала, что ее пальцы разжались, и кулон куда-то исчез. Однако через секунду она услышала звон цепочки, встретившейся с металлическим полом, и успокоилась. На этом все. Конец. Все, что могла, она сделала.

Девушка уронила голову на пол, ее рука безвольно упала следом. Сквозь красную дымку она видела, как тяжелые сапоги Малика приблизились к камню; как мужчина присел и собственной рукой, не прибегая к помощи способностей, поднял его. Николь не могла разобрать выражение лица хранителя – перед глазами начали плавать какие-то черные пятна. Из последних сил борясь с подступающей дремотой, девушка продолжала наблюдать за Маликом, который вновь обратил свои глаза-дыры на нее. И, впервые за все время, Николь увидела, что в них вдруг промелькнуло что-то человеческое; хотя, возможно, это лишь воображение сыграло с ней злую шутку. Возможно, она уже давным-давно умерла, и то, что она видела, было нереально. И Малик вовсе не бросился обратно, и не упал перед ней на колени в лужу ее же крови; и в его глазах вовсе не было ужаса от осознания собственной ошибки; и это не его голос звучал в ее голове, отчаянным шепотом повторяя одно и то же слово, точно какое-то заклинание. Одно слово, но, на этот раз, шесть букв. Одно-единственное слово: «Николь».

====== Глава 49 Красавица и Чудовище ======

Она умерла. Это – единственное объяснение.

Николь, разлепив веки, вновь уперлась глазами тончайшую светлую ткань балдахина: натянутая под потолком, она спускалась вниз, к самому подножью кровати, отчего создавалось впечатление, будто Николь лежала на облаке, окруженном мягкой белой дымкой. Раму, на которой крепилась ткань, поддерживали две изогнутые опоры, выраставшие из подножья и изголовья колыбели: они были деревянными, с искусно выполненной резьбой. Высокое изголовье кровати было обтянуто мягкой тканью и заканчивалось декоративным завитком, изображавшим хитросплетение зарослей розовых кустов – тонкие стебельки, переплетенные в замысловатом узоре и украшенные небольшими цветками. Мебель, выполненная из дерева, была тонирована под бронзу; ткань же была белоснежно-белой, мягкой и почти невесомой. Кровать, действительно, напоминала самое настоящее облако, обрамленное золотой каймой.

Разумеется, Николь не сразу оценила всю эту красоту. Когда она пришла в себя в первый раз, она едва ли могла разглядеть хоть что-то: ее глаза все еще были подернуты какой-то мутной пленкой и отказывались работать. Второй раз стало легче, конечно, но не намного: девушка поняла, что была не в состоянии даже слегка повернуть голову, пошевелить хотя бы мизинчиком; все, что ей оставалось – тупо пялиться в балдахин, путь и небывалой красоты. Остальные вспышки сознания слились в один мутный комок воспоминаний, которые практически полностью зеркалили друг друга: та же ткань, та же комната; разница была лишь в том, что с каждым разом Николь обретала все больший контроль над своим телом. Сейчас, например, она могла спокойно вертеть головой, не опасаясь тянущей боли в шее; могла поднять руки и ноги. Правда, вставать она не пыталась. Что-то внутри подсказывало ей, что к этому она еще не была готова.

Обездвиженная, Николь могла посвятить всю себя беспокойным думам, которые никогда не заставляли себя ждать: стоило девушке прийти в себя, как сомнения, одно за другим, стучались в ее голову и, не дожидаясь приглашения, врывались внутрь, неся с собой хаос и смятение. Девушка смутно помнила то, что произошло между ней и Маликом; помнила, как потерпела сокрушительное фиаско из-за собственной мягкотелости и глупости; помнила, что умирала. Неудивительно, что первой ее мыслью было то, что она попала-таки в рай: спокойствие, нега, безмятежность. Но, благодаря все тем же сомнениям, Никки почти сразу отмела эту версию: во-первых, девушка была уверена, что в рай ей дорога заказана, ибо даже то малое время, что она себя помнила –последние три года – она косячила так, что ей впору было бы иметь именной котелок в самом пекле преисподней; во-вторых, если все же произошло чудо, и она попала в рай, то почему же ничего не происходило? Почему она не пошла дальше? Почему она застряла, буквально застряла, на каком-то островке, окруженная только тишиной и неизвестностью? Где были ангелы с лирами, сладкоголосое пение и остальные счастливчики, которые коротали бесконечность на соседних облаках? Нет, где бы Николь ни находилась, это точно был не рай. Нет, это, определенно, был ад; ад в раю, где девушка осталась один-на-один со своими воспоминаниями, сомнениями и сожалениями.

Вздохнув, Николь прикрыла глаза и отдалась на власть своим ощущениям: отключив голову, она просто наслаждалась мягкостью и шелковистостью ткани, которая ласкала ее кожу; наслаждалась приятным запахом, что витал в воздухе: Никки не могла понять, какой именно это был аромат, но ей определенно нравилось его вдыхать. Лежа вот так, с закрытыми глазами, девушка вполне могла себя представить на Земле, в своей кровати, в своем доме. Именно там, а не в комнате на «Заре», что было странно, ведь Николь не могла помнить свой настоящий дом: сначала она жила в больнице, потом в студенческом общежитии, потом в психбольнице и, наконец, на военной базе, которая, по сути, была миксом из всех предыдущих ее обиталищ. «Облако» же было иным, уютным и домашним, и путь Никки и не помнила свое бытие Николь Кларк, она была уверена, что лежа у себя дома, она чувствовала себя точно так же, как она чувствовала себя сейчас. Еще один парадокс: после всех ее злоключений, которые и привели ее на Эстас, она наконец-то нашла место, которое более всего напоминало ей о доме. Одна, на вражеской планете, Николь так и не обрела свои воспоминания, зато нашла место, где была бы не прочь остаться. Знать бы только, где, собственно говоря, она находилась…

Ее ноги опустились на прохладный пол: непередаваемые ощущения. Николь не могла вспомнить, когда в последний раз она вообще вставала и, тем более, когда она ступала по твердому, не железному полу. Невероятно.

Теперь девушка абсолютно точно знала, что по-прежнему находилась на Эстасе: трудно было и дальше пребывать в блаженном незнании и слепой вере в окончание своего земного пути, когда к тебе начал наведываться робот, трижды в день сканировавший твое тело на наличие повреждений. Это был не просто медицинский дроид – небольшой, на колесиках, с ограниченным диапазоном функций – это был человекоподобный механизм, который каждый раз здоровался, желал приятного дня и мог поддерживать разговор на любом из известных Николь языке. Этот же робот приносил девушке еду, помогал с гигиеническими процедурами, но наотрез отказывался отвечать на вопросы относительно того, где Никки находилась и почему; что произошло с того момента, как ее практически убили; и сколько, собственно говоря, с тех пор прошло времени.

- Эдди, – Николь повернула голову к своей личной «робо-няньке», – почему тебя зовут «Эдди»?

Ее давно интересовал этот вопрос: это имя было, во-первых, чересчур человеческим; во-вторых, земным и человеческим. Возможно, Никки спросила бы об этом раньше, но ее мучили некоторые мысли: если этот робот был настолько человечным, вдруг он мог обладать и каким-то эмоциональным диапазоном. Глупо, конечно – бояться обидеть робота, но, с другой стороны, он был ее единственной компанией, и она не могла его потерять.