Страница 99 из 108
Вернувшись в свои покои, я жадно припал к амфоре с вином. В этот момент ко мне пробралась Сарра. Вероятно, она собиралась утешить и ободрить меня, потому что прямо на ходу принялась стягивать с себя одежду...
— Нет, — пробурчал я, — оставь меня в покое.
— Может быть, тебе прислать ту молодую девушку, ныряльщицу за губками?
— Нет, — повторил я, — оставь меня в покое.
Я выставил её из комнаты и опять вернулся к амфоре, чтобы утопить своё горе в вине. Но едва я собрался припасть к ней губами, как охрана доложила о приходе Манолиса.
Всё во мне протестовало против него, я готов был обрушиться на него с бранью, даже собрался было отказать ему. Однако мало-помалу я успокоился и велел пригласить верховного жреца.
Манолис упал передо мной на колени, несколько раз униженно коснувшись лбом пола.
— Что это значит? — грубо бросил я.
— Ты знаешь, достойнейший повелитель, что во многих местах вспыхнули мятежи. Крестьяне и ремесленники, не говоря уже о заключённых и рабах, взбунтовались... Побережье, горы и долины охвачены восстанием.
— В чём же причина? — спросил я, разыгрывая неведение.
— Ума не приложу... по-моему, на Крите нет человека, который не ценил и не любил бы тебя, который не был бы готов отдать за тебя жизнь. Повсюду благословляют твоё имя...
— Прекрати ломать передо мной комедию, — сурово оборвал я Манолиса. — Сборщики налогов обирают народ, да и вы, жрецы, ничуть не лучше. Горе арендатору, который не в состоянии расплатиться с вами. Вы не менее жестоки, чем надсмотрщики и прочие чиновники. Ты глубоко разочаровал меня, Манолис! С того дня, как я отказался дать тебе рабов, которых ты просил, ты начал строить мне козни. Почему ты не стал моим союзником в восстановлении Крита? Если я что-то сделал не так, честно скажи мне, что именно. Я хотел бы иметь человека, критянина, с которым мог бы поделиться своими заботами, который давал бы мне добрые советы, направленные на благо всех критян. Было время, когда я надеялся, что таким человеком будешь ты!
Я заметался, как затравленный зверь, но всё же, взяв себя в руки, продолжил уже более спокойным тоном:
— Я собирался выслушивать о горестях, нуждах и чаяниях несчастных и гонимых от них самих, поэтому отказался от твоей цензуры и не последовал твоим советам. Я хотел, чтобы виновные были наказаны, а к пострадавшим проявляли чуткость и восстанавливали попранную справедливость. Может быть, всё это было моей ошибкой?!
— Народ недоволен, государь...
Я прервал его:
— Разве мало критян, которые опять счастливы? Торговля процветает, многие зарабатывают на этом, на рынках есть овощи, фрукты, мясо.
— Купить всё это могут только те, кто живёт в достатке. Те же, чьи поля не приносят урожая, голодают. Пять десятков голодающих способны взбунтовать всю округу. Согласись, одна ядовитая змея может отправить на тот свет целую деревню! Ты дал людям работу и пропитание. Однако крестьяне трудятся до изнеможения. Тот, кто раньше обливался потом на полях с восхода до заката, сегодня вынужден приходить за час до восхода и заканчивать работу спустя час после захода солнца. И хотя труд его стал более изнурительным, из-за чрезмерных налогов он остаётся голодным. Ты строишь города и прокладываешь дороги и не видишь, что многие крестьяне продолжают жить в нужде. Раньше существовал обычай, чтобы каждый десятый день у людей было время посетить могилы близких и побеседовать там с тенями предков. Сегодня это стало невозможным. Прежде работа на улицах и площадях, на колодцах и в лесах засчитывалась в налог, а сегодня всё это приходится делать безвозмездно, да ещё и платить налоги. Это плохо, государь...
— А как мне быть? — удручённо спросил я. — Я хочу добиться владычества Крита на Средиземном море. Возрождение требует немалых жертв. Разве ты смотришь на это иначе?
— Ты приказываешь мне отвечать?
— Да, приказываю.
— Верни опять людям каждый десятый день. Распорядись, чтобы они трудились только с восхода до заката, позволь им и впредь бесплатно работать на богов.
— В таком случае вы, жрецы, снова получаете особые права. Разве вы важнее государства? Моя борьба за возрождённый сильный Крит идёт на пользу всем критянам. У тебя есть глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать. Оглянись кругом, прислушайся — ведь мы уже кое-чего добились. Мы должны продолжать идти этим путём вдвоём — ты как жрец, и я как царь!
— Пойми меня, благородный Минос, — ответил Манолис. — Если люди будут меньше трудиться, у них останется больше времени для служения богам. Только боги в состоянии поселить в их душах мир. Если боги будут каждый день слышать молитвы, они опять станут милосердны к критянам. Боги карают и воздают, отбирают и даруют. Мы, жрецы, призванные указать путь к богам, должны требовать от людей усерднее молиться и приносить больше жертв...
Возмутившись, я остановил его:
— И это поможет победить голод?! Всё это одни пустые слова, — воскликнул я, — далёкие от правды, это спор о Загрее и Зевсе!
— Смотри на вещи трезво, Минос. Мы опекаем и исцеляем, учим детей, показываем крестьянам, как лучше обрабатывать землю и выращивать скот. Мы стремимся сформировать человека. Ведя людей к богам, мы открываем им глаза и делаем свободными. Крестьянин, приобщившийся к богам, будет трудиться лучше, чем тот, кто затаил в сердце ненависть. Религиозный человек, вверяющий свою болезнь в руки богов, выздоравливает быстрее — и это не выдумка жрецов. Рабочий, который носит в душе богов, обнаружит в руднике больше руды, чем тот, кто тупо копается в земле подобно зверю, — и это не ложь во спасение, поверь! Только этим путём можно привести Крит к счастью, Минос!
Он испытующе посмотрел на меня, словно желая удостовериться, что я уже вполне спокойно восприму то, что он ещё хочет сказать. Я догадался, что он приготовил для меня дополнительный весомый аргумент, и не ошибся.
— Человек, испытывающий радость, трудится лучше. Я провёл на землях, принадлежащих одному из храмов, несколько опытов. К десяти рабам, занятым рыхлением земли, я велел приставить музыканта, поручив ему подбадривать их. Оказалось, что под музыку они работают лучше и не так быстро устают.
— Это правда? — удивился я.
— Истинная. Я повторял свои эксперименты на кожевниках, красильщиках и гончарах. Все они трудились с большим подъёмом.
— Вы можете позволить себе такую роскошь, потому что отовсюду получаете подарки.
— Почему ты всегда так настроен против жрецов? — спросил он, недоброжелательно взглянув на меня.
— Потому что вы не помогаете мне. Именно вы препятствуете сотрудничеству. Почему меня не поддерживают, по крайней мере, умные и порядочные жрецы? Почему боги позволяют некоторым жрецам, рвущимся к власти, так злоупотреблять доверием людей?
— Не надо так говорить, Минос. Тебе известно, что немало жрецов самоотверженно служат богам, а значит, и людям. Есть сильные и слабые люди и, следовательно, сильные и слабые жрецы. Согласись, Минос, что после хаоса, вызванного большим наводнением, нам, жрецам, всё же удалось вновь зажечь во многих людях свет веры в могущество богов! — Некоторое время он сидел задумавшись, а затем продолжил: — Пусть светильники не блещут чистотой, а налитое в них масло распространяет зловоние, тем не менее они дают свет, без которого люди жили бы во мраке и дикости.
Я понял намёк верховного жреца и ответил:
— Я тоже не хочу угасания божественного света. Пусть и впредь жрецы будут оплотом веры в богов и опекают людские души. Но только надо, чтобы и они отдавали государству то, что ему причитается, и — в этом наши с тобой представления расходятся, — не были государством в государстве. Религиозные законы распространяются на всех — столь же обязательными для всех должны быть и законы государства. Нельзя допускать, Манолис, чтобы жрец избегал суда за совершенное преступление. Не должно существовать особых прав ни для кого, будь то чиновник или крестьянин, ремесленник или жрец. Каждый критянин стремится к счастью. Но пути достижения этой цели столь же различны, сколь не похожи друг на друга и сами люди. У каждого собственное представление о счастье. Я как царь обязан быть выше всего этого, быть справедливым и следить за тем, чтобы никому не оказывалось никаких предпочтений.