Страница 147 из 179
Странный ребенок.
Ей-богу, мозгов как у хлебушка.
Кстати, про мозги как у хлебушка.
В холле послышались шаги и голоса.
— Ну ты странная, хуле тут думать?
— А тому ли я дала?
— Да тому, он мужик нормальный, — фыркнул Финн.
— Мне опасаться того, что отобьешь? — с максимально серьезным выражением лица спросила Сильвия.
— Ох, ебать юмористка.
Плюхнувшись на диван рядом, Финн критически осмотрел Матиаса.
— А какого ты его привязал?
— Не надо завидовать моей смекалке, — отозвался я. — Драсьте, Сильвия, вам очень идет сексуальное удовлетворение. Уже не выглядите так, будто ненавидите все живое.
— Зато ты так выглядишь, милый, — коротко улыбнулась атташе. — Слепая вудистка неожиданно прозрела и поняла, что ты не похож на альфа-самца?
— Сука, — прошипел я. — Вот вы смеетесь?
— Я? Нет, я практически плачу, — сообщила Сильвия. — Привет, Матиас.
— Финн, — пискнул ребенок, выплюнув дред, который грыз.
— Засранец мелкий, — буркнул я. — Почему он выучил твое имя, а не мое?
— Потому что ты хуйло.
— Нет, ну вы посмотрите, как пагубное влияние русского матершинника сделало из интеллигентной женщины хамку.
Сильвия рассмеялась.
— Кто это? — улыбнулась она, ткнув пальцем в Финна.
— Финн, — заулыбался в ответ Матиас.
— А я кто? — вмешался я, развернув к себе ребенка.
— Бля.
— Я, между прочим, твой отец.
— Бля, — горько ответил ребенок.
— Такой маленький, а уже кроет отца матом, — хмыкнул я. — Когда пойдет в детский сад, наверное, будет бросаться на меня с ножом.
На деле же я совершенно не ревновал Матиаса ни к кому. Я видел и понимал, что он привязан к Финну, который, к тому же, имел очень простое имя для запоминания, знал, что больше всех в вилле сын любит почему-то Альдо (вот тут мне вообще не понять). Я не включал в себе буйного родителя, который перетягивает внимание и любовь ребенка на себя. Нет, ну, правда, зачем это делать?
Когда же Матиас научился делать уверенные шаги, практически не падая на пол и не вереща, как подстреленный пингвин, наши с сыном отношения вышли на новый уровень.
— Еще шажочек. И еще шажочек, — ворковал я. — Ты моя радость, неси папе бутылочку.
Сжимая ручками бутылку, Матиас уверенно топал ко мне, на голос, потому что в винном погребе было всегда не очень светло.
— Ну какой же ты молоде… так, ты что принес? — нахмурился я, рассмотрев бутылку. — Я сказал, красное полусладкое, а ты мне принес мадеру. Ты какого отца не слушаешь?
— Бля.
— Не «бля», а принеси мне красное полусладкое. Смотри, как ты лихо уже ходишь.
Развернув Матиаса к полке, я легонько его подтолкнул.
— Я воспитал ребенка, который будет помогать мне спиваться, — прошептал я. — Господи, если бы старик Сантана только мог это видеть…
— Это все, чего ты добился в жизни? — послышался ленивый голос на лестнице в погреб. — Приучить сына носить тебе бухлишко в восемь утра?
Альдо, одетый в пижамные штаны, сжимал чашку с кофе и смотрел на меня насмешливым взглядом.
— Я готовлю его к карьере сомелье, — фыркнул я. — Он станет сомелье.
— Ты имел в виду скрипачом? — ехидно ухмыльнулся Альдо.
Меня передернуло.
— Каким нахрен скрипачом? У ребенка талант. Смотри, ему весело таскать мне бутылки.
— Матиасу чуть больше года, ему весело даже лизать линолеум.
Я взял нужную бутылку и поднял сына на руки, дернув за капюшон махровой пижамы.
— Ты скучный, Альдо, — буркнул я. — Матиас, ты хочешь быть скрипачом?
— Бля.
— Устами младенца, как говорится. Не хочет он быть скрипачом, Альдо.
— А сомелье — прям работа его мечты? — проскрипел Альдо, лучезарно улыбнувшись Матиасу.
Эй, давить на ребенка нечестно. Во-первых, Матиас любит дядю, а во-вторых, ангельская улыбка Альдо Сантана могла и взрослых людей заставлять плясать под его дудку.
Я вернулся на кухню, держа сына так же бережно, как и бутылку вина.
— Новый Орлеан, стаканы, — бросил я Финну. — А вообще, Альдо, пусть кем хочет будет. Правда.
— Главное, чтоб в тюрьму не сел, — поддакнул Финн.
Если бы я был ясновидящим, святой отец, и подглядел бы некоторые события из ближайших пятнадцати лет, то отнесся бы к фразе Финна и воспитанию сына тщательнее.
— Матиас Энрике Моралес Сантана, признаете ли вы, что в ночь на четырнадцатое марта этого года, вы в компании двух своих одноклассников угнали торпедный катер с берегов Республики Куба, катали на нем проституток по Карибскому морю и читали им стихи?
— Признаю.
— Что вы можете сказать в свое оправдание?
— Это был праздник.
— Какой?
— День числа Пи.
*
Сколько месяцев прошло, я и не помню. Больше года? Кажется, да.
Говорят, счастливые часов не считают. Да, это правда.
Знаете, падре, каково это, быть совершенно счастливым человеком? Просыпаться ранним утром с лучами солнца, под шум прибоя, потягиваться на холодящих кожу простынях, осторожно, чтоб не будить спящего рядом, выйти на балкон. Покурить, глядя как бирюзовые воды тихого океана омывают песчаный берег, махнуть рукой садовникам, которые направляются к виноградникам. Спуститься, шелестя полами халата, приветливо поздороваться с горничной Адрианой, взять из библиотеки папку с документами, безо всякой спешки и паники изучать их, сидя на ступеньках у крыльца, а потом Финнеас Вейн, протянув стакан кофе, обязательно сядет рядом и начнет заглядывать через плечо. Наблюдать за тем, как няня воркует с сыном, как Альдо водит смычком по струнам виолончели, отправиться в офис, наслаждаться занятостью. Раз в неделю — разборки у мексиканской границе, и посиделки в «Борзом коне». Смотреть, как атташе Сильвия, намотав бороду бармена на пальцы, поцелует его в небритую щеку и по-хозяйски встанет за стойку, чтоб налить себе чего-нибудь крепкого. Травиться низкопробной текилой, смеяться над общими шутками, взять домой номер «Пророка». Поужинать, погулять с сыном на пляже, безучастно наблюдать за тем, как он роет ямку в песке и улыбается. Упасть в кровать совсем еще не уставшим, подвинуться к краю, смотреть в потолок и до самой ночи слушать звуки виолончели.
Если рай существует, то он именно такой для меня. Когда наслаждаешься каждым шагом, каждым вздохом, каждым взглядом и прикосновением, когда и солнце ярче светит, и белые розы пахнут сильнее, и даже материться не хочется.
А за плечами у меня Лондон. Моя семья, которая все еще искала меня. Мать, которая все глаза выплакала, отец, наверное, поседевший. Бабушка, которая переживает больше их всех.
Но мне плевать. Совершенно было наплевать, что меня ждут и за меня переживают, в этом мой самый большой грех — в эгоизме и беспечности.
Я нашел свое счастье в мафии. В ребенке от нелюбимой женщины, в беглом заключенном из Нового Орлеана, в разборках у мексиканской границы, в алкоголе разного качества и вообще в окружающей обстановке. Джимми Старлинг поглотил Альбуса Северуса Поттера: все, что осталось от старого меня — клетчатые рубашки и большие квадратные очки в черной оправе.
И я не переживал по этому поводу. Кто знает, может, я всегда был Джимми Старлингом?
— Альдо, пощади, — выл я, шагая вслед за белобрысой фигурой.
— Заткнись, урод, — рявкнул Альдо, внимательно просматривая витрины.
Поход по магазинам с Альдо Сантана — вот она, плата за мое блаженство.
Первым по бутику шел сам молодой мафиози, внимательно, со знанием дела, просматривая одежду на вешалках. За ним плелись мы с Финном: я ныл вслух, Финн терпел. За нами топали два телохранителя, обвешанные бумажными пакетами. Как оказалось, роль Финна была именно в защите нас от «ну, а вдруг чего»: телохранители были нагружены пакетами и при всем желании не смогли бы юрко вытащить оружие.
Альдо, прищурившись, прижал к моей груди вешалку с бежевой футболкой из приятного на ощупь материала и, оценив, протянул консультанту вешалку и направился дальше.
— Я это не надену, — ужаснулся я, при виде светлого пиджака с золотыми нашивками на плечах.