Страница 9 из 16
И если верно то, что по виду и убранству дома можно определить особенности людей, в нем живущих, то безалаберность батюшки, наивный «аристократизм» приехавшей родственницы, дерзкая презрительность к общественным устоям ее дочери и самоуглубленность помещичьего сына становились здесь совершенно очевидными.
Вечер вышел еще более вдохновляющим, чем представлял себе Филипп. Мосье Кактотам, на самом деле звавшийся мосье Деви, не только оказался большим поклонником музыкального искусства, но привез с собой коллекцию нот, что для мальчика было сродни бесценному сокровищу. Все не особенно многочисленные пьесы для фортепиано, оставшиеся от матери, были им заиграны до дыр. Был, конечно, в усадьбе и новомодный портативный граммофон фирмы «Патэ» с пластинками, купленный Яковом Ильичом в Петербурге и вызвавший поначалу целую бурю восторга. И лишь потом, когда улеглось первое впечатление, мальчик осознал, что это все-таки не то, что живая музыка, извлекаемая непосредственно из рояля – чудесного портала в иной мир, откуда приходят волшебные звуки.
К импровизированному музыкальному вечеру – первому в усадьбе со времен кончины матушки Филиппа – мальчик готовился, словно к первому причастию. Он заранее перебрал все ноты и тщательно размял пальцы, не желая ударить в грязь лицом перед французом. К нему присоединилась Катрин, нежным сопрано попытавшаяся исполнить несколько незнакомых романсов прямо с листа под робкий аккомпанемент теряющего голову от восторга мальчика. Никогда прежде он не был преисполнен такого чувства благодарности и единения со своей подружкой…
В последовавшую за дивным вечером ночь Филипп никак не мог уснуть. В голове звучали новые прелестные мелодии, пальцы непроизвольно вздрагивали, ища клавиши рояля, а перед глазами кружились облаком ночной мошкары ноты. Проворочавшись на вдруг показавшейся ему жесткой и комковатой перине несколько часов, он решил встать и спуститься в библиотеку.
Если погружаешься в сладкий сон в своей кровати, кажется, что в доме царит тишина, но когда начинаешь сходить вниз по довольно крутой лестнице из мезонина, где расположена детская, чуткое ухо улавливает множество доносящихся со всех сторон звуков: скрежет работы часового механизма в гостиной, сухое потрескивание деревянных панелей, самопроизвольный тихий скрип ступеней и половиц, шелест занавесок, колыхаемых сквозняком из приоткрытого окна, похрапывание старой кошки Мурки, спящей в корзинке в передней. По мере обострения слуха к этому добавляются еле заметный шорох, исходящий от стен, вероятно, создаваемый какими-то насекомыми и легкое постукивание, природу которого Филипп определить не смог. И эфемерное, скорее даже воображаемое позвякивание струн под крышкой рояля, словно магнитом притягивающее его к себе…
Мальчик почти дошел до библиотеки, как вдруг различил новый, неуместный в ночи звук – отголоски тихого разговора, идущие откуда-то из глубины дома. Насторожившись и прислушавшись, он понял, что голоса раздаются в правом крыле, куда Яков Ильич велел поселить мосье Деви, обозначив тем самым его статус скорее гостя, чем нанятого работника: людская половина располагалась в левой части дома.
Не совладав с любопытством, Филипп крадучись двинулся туда, откуда все отчетливее слышались звуки речи, и с удивлением улавливая в них батюшкины мягкие интонации и скрипучий слегка гортанный говор француза. Через минуту он уже различал отдельные слова, а затем и целые фразы, произносимые негромко и оттого звучащие еще более загадочно. Мальчик не сразу понял, что разговор касается его персоны.
– Я не понимаю, чем он так интересен, что вы приехали сюда издалека и готовы надолго задержаться? – спрашивал Яков Ильич.
– Как вам объяснить? Кто-нибудь из братьев упоминал при вас о компасе?
– Нет, но я знаю, что масонский компас – очень значимый сакральный предмет, об этом упомянуто в трудах Якоба Бёме: «Концы его стрелки объявляют о завершении бытия мира сего и о начале века Духа Святого», – свободно процитировал батюшка, за которым Филипп подобной начитанности и памятливости прежде не замечал.
– Да, вот только это не предмет, – еле слышно прокаркал мосье Деви.
– Вы хотите сказать, масонский компас – человек? – в голосе помещика чувствовалось невероятное удивление. – Как такое возможно? И на что же он указывает?
– Видите ли, досточтимый брат, примерно раз в столетие среди людей рождается один, наделенным особым, очень редкостным даром, с точки зрения братства – практически бесценным. Найти его очень сложно, но возможно, тонкостям этого процесса посвящены целые практики, о них мы сейчас говорить не будем. И, если мы не ошиблись, Филипп – как раз такой человек.
Француз умолк, видимо, давая Якову Ильичу время прийти в себя и проникнуться идеей уникальности рожденного им сына, но через некоторое время продолжил свою речь:
– Самые сложные грани мироздания – понятия Добра и Зла. Эти основополагающие категории в их абсолютном значении неспособны верно трактовать даже те, кто достиг высшего градуса посвящения, особенно не в теоретическом рассмотрении идей, а в прикладном аспекте, при возникновении ситуаций, где опасен ложный выбор. А человек-компас всегда интуитивно следует единственно верному пути.
– То есть его душа, выходит, столь стара и мудра, что постигает изначальные настройки мироздания?
– Напротив, полагаю, она так молода, что просто не успела их забыть. Но это уже отвлеченные мудрствования, а мы сейчас говорим конкретно о вашем сыне.
– Погодите… Я все никак не могу осознать! – охнул Яков Ильич. – То есть Филипп обладает такой чудодейственной способностью? Вот уж бы не подумал!
– Труднее всего порой бывает рассмотреть то, что находится слишком близко, – философски ответствовал француз, тут же следом перейдя на деловитый тон:
– За разговорами мы теряем время, а ночь почти на исходе. Вы пока осмысливайте, но пойдемте уже к вашему котловану, это дело не менее, а может и более важное.
Дверь заскрипела, предупреждая мальчика о том, что он сейчас будет обнаружен. Филипп в ужасе прижался к стене, ожидая позора и неизбежно должного воспоследовать за ним строгого наказания за проступок. Батюшка не признавал телесных истязаний. Отлично зная слабости сына, он в назидание запрещал ему определенный срок подходить к роялю, и мальчик предпочел бы любые колотушки этой воспитательной изощренности. Его сердце уже трепетало, предчувствуя лишение любимого занятия, да так не вовремя, когда француз привез столько незнакомых партитур! Но к счастью, Яков Ильич с новым учителем быстро прошли мимо, не приметив его в темном коридоре. В руках у мосье Деви был какой-то увесистый сверток. Филиппу страшно хотелось последовать за ними, но он не стал этого делать, а немедля вернулся наверх, в свою комнату.
– Как же так, – думал он, засыпая, – я только что подслушал беседу, для моих ушей явно непредназначенную. Разве такое поведение похоже на человека, всегда делающего верный выбор?
Он мысленно попросил у Господа прощения и тотчас погрузился в крепкий сон, означавший, видимо, что отпущение даровано.
Поутру Филиппа разбудил странный гул. Выглянув в окно, он увидел, как землеройная машина, бодро размахивая ковшом, засыпает вырытую яму.
Марфа, 1988
Когда же это случилось? Ей тогда было около семидесяти, значит – в конце восьмидесятых. Она все никак не решалась уйти на пенсию, продолжая преподавать в городской школе, поскольку вежинскую давно закрыли. Марфе вспомнилось, как ее бывшие ученики из родного села увлеклись краеведением и решили написать в районную газету заметку об истории местного помещичьего имения.
Они с ребятами, вернувшись из города, сидели на завалинке большой избы, бывшей школы, где ныне размещался комсомольский клуб, переехавший из обвалившейся церкви. Марфа понимала, что как учитель, она призвана поощрять любознательность и любовь к истории.