Страница 4 из 16
Филипп, 1912
Филипп мог часами, сидя на пригорке, смотреть как вращается колесо речной мельницы. Звон серебристых водяных струй сливался с щебетанием птиц, дополнялся шепотом ветра, шуршащего в кронах берез, и резкими аккордами скрипящих мельничных жерновов. У мира была собственная музыка, отличная от той, что сочиняли люди, но не менее прекрасная. Научившись слышать ее, можно проникнуть в самое сердце вещей и явлений, поскольку музыка – это и есть голос сердца, так говорила матушка.
Река серебристым извилистым швом с грубоватыми стежками мостков, перекинутых косцами, скрепляла высокий откос с простирающимся до самого горизонта лугом. Полуденный диск светила отражался в воде, слепя глаза золотыми бликами. Катрин это называла «купанием солнца».
– Я знала, что мы найдем тебя у Ведьмы, – раздался из-за берез высокий девчачий голос. Речка звалась странным именем Ветьма, и дети, разумеется, сразу же переиначили это название на свой лад.
Нетерпеливая Катрин всегда начинала говорить раньше, чем приблизится на удобное для беседы расстояние. Высокая, статная, темноволосая, она, как норовистая лошадь повозку, сердито тащила за собой маленькую златокудрую Адель, дочку садовника. Та суетливо перебирала своими тонкими ножками, стараясь поспевать за старшей подругой, но то и дело спотыкаясь.
Отец Филиппа, день за днем наблюдая, как без женского глаза в доме все прочнее поселяются грязь и запустение, пригласил наконец из далекой провинции обедневшую родственницу, посулив ей роль хозяйки поместья. Катрин, появившись в имении вместе со своей строгой маменькой, быстро завоевала прочное место не только в неспешном укладе усадьбы, но и в жизни Филиппа, открыв для одинокого замкнутого мальчика прелести детской дружбы. Адель к их союзу присоединилась лишь пару месяцев назад, когда барин, увлекшись идеей модернизации усадебного парка, нанял нового старшего садовника – выпускника курсов Российского общества садоводства в Петербурге. Младше Катрин и Филиппа всего на год, она была до того миниатюрной и хрупкой, что рядом с ними выглядела малышкой.
– Я сейчас такое узнала, – зажмурившись от распиравшей ее сенсационной новости, старшая девочка без всякой элегантности плюхнулась на траву рядом с Филиппом, за что, случись такое увидать ее маменьке, получила бы резкий нагоняй. Катрин были чужды условности, хорошие манеры она считала лживой ширмой, за которой люди прячут свой истинный характер. Пелагея Ивановна тщетно пыталась привить своей своевольной и дерзкой дочери хоть каплю светской обходительности, в девочке все явственнее проступали задатки будущей феминистки.
Филипп повернул голову и улыбнулся, поощряя свою подружку к рассказу. Впрочем, ту упрашивать было не нужно, новости и так из нее сыпались, как зерно из худого мешка на мельнице.
– Я слышала, как Яков Ильич говорил с маман, велел приготовить комнату на господской половине. Твой новый учитель, мосье как-то там – настоящий француз, прибудет прямо из Франции! Барин по случаю его приезда приказал привести в совершенство весь дом, представь, он так и сказал: «привести в совершенство», – она хихикнула, забавно сморщив свой тонкий, идеальной формы носик.
Катрин считала Францию чем-то вроде очага безнравственности, и все связанное с ней вызывало в девочке жаркое любопытство. Она не раз намекала Филиппу, что его отец, несколько раз в год предпринимавший путешествие в эту страну, отправляется туда «с распутными целями». Настоящий француз в усадьбе был в ее представлении истиной сенсацией.
Мальчик сделал большие глаза, чтобы порадовать Катрин, хотя о приезде учителя знал еще вчера. Давешний разговор с отцом огорчил его, но не слишком. Пока ему дозволялось музицировать – жизнь казалась прекрасной, что бы в ней ни происходило. Переезд из шумного и веселого Петербурга в отдаленное поместье, оставшееся без присмотра после кончины старого барина, помершего в одночасье от удара, стал бы для недавно лишившегося матери мальчика серьезным испытанием, кабы не рояль, купленный когда-то для Ольги Павловны у Братьев Дидерихс. Этот чудный инструмент нашел новое прибежище в просторной гостиной особняка. Возможность ежедневно упражняться в музыке примиряла Филиппа с необходимостью оставаться в деревне. Яков Ильич, после смерти любимой супруги вместе с новорожденным младенцем, тяготея к жизни исключительно провинциальной, все свои честолюбивые устремления перенес на единственного живого сына. Он почитал музыку занятием легкомысленным и мечтал послать отпрыска, обнаружившего, по его мнению, недюжинные способности в науках, в столицу учиться на доктора. Засим и был нанят преподаватель, сведущий в латыни и естественных предметах. Новостью было только то, что новый учитель – француз, но Филиппа, в отличие от Катрин, это ничуть не взволновало. Какая, по сути, разница?
– Так что пока тебе не забили всю голову науками, пойдем запуск землеройной машины смотреть, – немного нелогично заключила девочка.
– А мне бы было интересно учиться у француза, – встряла Адель, обожавшая школьные уроки.
– Еще вопрос, чему он тебя научит, – ехидно засмеялась подруга.
– Я мечтаю сама когда-нибудь стать учителем, – не уловив смысла насмешки, продолжила та.
– Это вряд ли. Когда вырастешь, ты будешь сажать кусты, как твой отец, – отрезала Катрин.
В ее словах, произнесенных обидным язвительным тоном, была горькая правда: дочь садовника вряд ли могла рассчитывать на иной исход. Пусть даже сейчас она преуспевала в грамоте и письме куда больше, чем Катрин, а по количеству прочитанных книг почти сравнялась с Филиппом, денег на то, чтобы дочь могла продолжить учебу в городе, у ее отца не было. Скорее всего, впереди Адель ждал тяжкий физический труд.
Мальчик подумал, что Катрин, пусть она даже права, могла бы быть снисходительнее к младшей подруге, и ему захотелось утешить девочку.
– Мосье «кактотам» наверняка привезет новые книги, я дам тебе почитать, – с теплой улыбкой пообещал он.
– Правда? – воспрянув духом, Адель подняла на Филиппа большие зеленоватые глаза, и что-то в его сердце едва заметно дрогнуло.
Но Катрин не ведала жалости:
– Что ты выдумал, Филипп, у нее руки все время в земле! Она пачкает ими даже учебники, в школе ее всегда за это ругают. Разве можно давать ей чужие книги?
Адель насупилась и спрятала руки за спину – она сегодня помогала в прополке овощей, и под ногтями остались неопрятные черные полоски. Филипп, не раз таскавший своей маленькой подружке книги из домашней библиотеки, едва заметно подмигнул девочке.
– Так мы идем смотреть, или нет? – настойчиво вопросила Катрин.
Мальчик предпочел бы остаться здесь, но спорить с упрямой подружкой ему не хотелось – он очень дорожил ее вниманием. Адель же, обладавшая счастливо легким характером, уже позабыла обиду и радостно схватила за руку старшую подружку, подпрыгивая от нетерпения: так ей хотелось зрелищ! Не дожидаясь ответа, девочки вприпрыжку поскакали в сторону усадьбы. Ну чисто Звездочка и Руслик, подумал Филипп и едва не засмеялся, так это было забавно. Звездочкой звали вороную кобылу отца, а Русликом – кудлатого белого пони, купленного четыре года назад ему на восьмилетие – то были первые именины Филиппа без матушки.
– Кать, да погоди ты, – крикнул мальчик и, поднявшись с земли, неторопливо пошел следом.
Пелагея Ивановна настаивала, чтобы все называли ее дочку Катрин – на французский манер, мол, так принято в свете. В столице эта мода давно уже прошла, но здесь, в провинциальном захолустье, время словно отставало от городского на несколько десятков лет. Однако сын помещика предпочитал простое русское «Катя», и наедине часто звал ее так, а она не возражала.
Подойдя к конюшням, дети увидали, что здесь собралась вся домашняя и дворовая прислуга: обе кухарки – господская и черная, горничные, лакеи, Кучер Антип, главный конюх Никодим и его помощники Гришка с Мишкой, помощники садовника, огородницы, скотницы и так далее. Смешавшись с толпой, дружно бросившей свои прискучившие обязанности и глазевшей на невиданное техническое диво – машину для земляных работ, пригнанную специально из самого Петербурга, дети подобрались поближе. Катрин исподтишка высматривала свою сердитую маменьку, но той не было видно. Пелагея Ивановна считала прожекты своего богатого родственника бессмысленными причудами, и, не в силах им противостоять, предпочитала игнорировать. Однако вполне могла заявиться сюда, дабы разогнать дворню по местам – хозяйкой она была строгой.