Страница 2 из 16
Посетитель? Она была удивлена, но не слишком. Местные жители ее не навещали, да и вообще наверняка забыли о существовании живущей на отшибе древней старухи. Но мало ли кого из ее многочисленных потомков могло принести мимолетом к постели умирающей. Однако в бесстрастном сообщении сиделки ей почудилось что-то, указывающее на экстраординарность происходящего. Она кивнула, соглашаясь принять визитера. Как-никак этому человеку, выходит, отведена в ее жизни особая роль: он последний, кто увидит ее живой, поговорит с ней, посмотрит в ее затянутые мутной патиной старости глаза. Кто бы это мог быть, подумала она без любопытства.
В комнату вошел высокий светловолосый юноша. Хотя лица она была не в силах рассмотреть, но сразу стало ясно, как он молод – легкая походка и порывистость движений выдали его юный возраст. С утратой одних способов восприятия всякая божья тварь начинает развивать другие, и теперь Марфа по размытому силуэту, по пятнам цвета, по поступи и жестам умела вычислить целостный образ. Она быстро уверилась, что незнакома со своим нежданным посетителем.
Юноша приближался, постепенно обретая резкость, но не становясь от этого ни яснее, ни уместнее. Подойдя к кровати почти вплотную, он неожиданно опустился на колени, и до ее ушей донесся взволнованный полушепот:
– Наконец-то я тебя нашел!
Глава Первая Дитя и волшебство
Иван, 2016
Не могу представить более неподходящего места для начала этой поразительной истории, чем туалет ночного клуба «Десять негритят», источающий непередаваемую смесь миазмов, недвусмысленно напоминающих обо всех вариантах последствий злоупотребления дешевыми алкогольными коктейлями. Должен признаться, я только что внес свой вклад в букет местных ароматов, и теперь, склонившись над раковиной, при помощи холодной воды пытался придать своей физиономии хоть сколько-нибудь пристойный вид. Заранее испытывая отвращение, я неохотно поднял глаза к зеркалу, чтобы оценить результат.
Эффект получился воистину ошеломляющим – из перевернутого мира за стеклом на меня смотрело чужое лицо – лицо глубокого старика. В его чертах, возможно, было что-то общее с моими, но жухлая седина волос, грязно-желтые кляксы пигментных пятен и неровные борозды морщин исключали возможность того, что это мой облик так преобразился, сколько б перед этим я ни выпил. Я обернулся, ожидая увидеть за спиной незнакомца, но там никого не обнаружилось. Вновь повернувшись к зеркалу и встретившись глазами с отражением, я с отвращением и страхом отметил, что неизвестный за стеклом в точности повторяет мои движения. Открыв воду, я резко сунул голову под кран, мучаясь подозрением, что на сей раз перебрал-таки конкретно.
Потратив пару минут на водные процедуры, я вновь поднял глаза и с опаской взглянул в зеркало. Покрытая амальгамой поверхность отразила мой привычный вид, должен признать, в данный момент весьма жалкий: короткие светлые волосы слиплись в неопрятные колтуны, глаза красные и воспаленные, ворот мятой рубашки испачкан чем-то мерзким. Но все же это был, несомненно, я. Испытав немалое облегчение, я еще раз тревожно оглядел все помещение туалета и его отражение в широком зеркале, убедившись, что и там, и тут оно абсолютно пусто, не считая меня самого. Адреналин схлынул, вернулись более насущные проблемы, и я снова был вынужден склониться над умывальником.
Доведение собственного организма до такого плачевного состояния обычно мне не свойственно, но вчера произошла особенно жуткая автомобильная авария, и наш приемный покой (какой чудак назвал его покоем?), без того бывший не самым милым местечком во вселенной, превратился в филиал преисподней – кровь и неописуемые страдания.
Закончил я дежурство полностью измочаленным. Заступившая на смену санитарка Петровна, всеми даже в глаза именуемая Сфинксом, проворчала:
– И нафига тебе, молодому парню, почти уже доктору, эта канитель?
Прозвище свое она получила не из-за того, что работала в этой больнице целую вечность и даже не по причине монументальной физической и душевной конструкции – ее лицо один в один напоминало знаменитую египетскую скульптуру. Только облик Большого Сфинкса долго уродовали прицельным огнем пушки армии Наполеона, а с лицом Петровны в одиночку управился парой ударов кулаком ее муж-алкоголик.
Петровна проводила меня анекдотом:
– Вань, зацени: санитар умирает, попадает в ад. И только через два дня понимает, что он не на работе. Хо-хо-хо!
Я уже собирался выходить из туалета, когда дверь распахнулась, впустив в помещение какофонию звуков – коктейль из громкой безвкусной музыки и пьяных криков неистовствующей на танцполе толпы. В туалет, поддерживая друг друга, ввалились двое парней. Я знал обоих, хотя мы не были знакомы. Не далее, как накануне я стал свидетелем их дискуссии о медицине, вызванной впечатлениями от практики в неонатологии, для многих неофитов довольно крышесносной.
– Ты смотришь в полные отчаяния глаза родителей умирающего малыша и делаешь все, чтобы его спасти, – говорил высокий блондин с узким несимметричным лицом. – Но если бы мы думали о глобальных последствиях наших решений, многих проблем можно было бы избежать. Мы попираем законы Мироздания, выхаживая нежизнеспособных новорожденных, продляя жизнь изначально обреченным, давая возможность размножаться генетически ущербным. Спасая тех, кого отбраковывает Природа, мы ослабляем собственный биологический вид, и рано или поздно это приведет к вырождению человеческой расы. Разве ты не согласен?
Второй – симпатичный зеленоглазый шатен – качал головой:
– Твои рассуждения мне понятны, но человек – это нечто большее, чем биология. И это «нечто» важнее, чем уважение к законам Природы. Глаза родителей умирающего ребенка на весах за пределами зримого мира перевешивают возможные последствия для человека, как вида.
– Это потому, что мы не способны видеть целостную картину. Спасая нескольких, мы, возможно, потенциально губим миллионы, – азартно заспорил блондин.
– А ты что скажешь? – обратился он ко мне, вероятно, прочитав в моих глазах одобрение и решив придать веса своим идеям. Вне стен института возрастная иерархия почти полностью стиралась, но все-таки мнение старшего товарища кое-чего стоило.
Я не мог их порадовать, поскольку ни одного мнения не разделял. А улыбался потому, что мне было отрадно слышать, как будущие врачи обсуждают нравственные проблемы. Я знал, что многие из них скоро перестанут задаваться подобными вопросами – выбранная профессия рождала столько этических сомнений, что рано или поздно включался внутренний брандмауэр. Но раз уж вопрос был задан, следовало на него ответить.
– Мы действительно не способны предвидеть все последствия своих поступков, и потому должны руководствоваться простыми принципами. Жизнь священна для любого, не только для врача. Если можешь ее спасти – делай это и не раздумывай о мироздании.
– Банально, чувак, – не получив поддержки, расстроился блондин.
– Истина, произнесенная вслух, как правило, банальна, – вздохнул я.
Этот фрагмент разговора и всплыл в моей памяти при виде парочки, появившейся в дверях туалета заведения, на вывеске которого вычурным шрифтом было написано «Десять негритят». Не могу представить, чьей идеей было дать ночному клубу название шедевра Агаты Кристи, где каждого героя ждала расплата за тайные грехи…
Впрочем, грехов – как тайных, так и явных – здесь хватало. Вон тот рыжий парень с мучнисто-белым лицом ловко, почти незаметно обменивает всем желающим шуршащие бумажки на пакетики с цветными капсулами. Меня угнетала мысль, что он, вероятно, мой будущий коллега: сегодня здесь тусовались почти исключительно студенты меда. Кто-то жаждет спасать жизни, кому-то нужен доступ к таблеткам. C’est la vie, как говорится. Но все равно тошно.
А вот в изящных позах примостились к барной стойке привлекательные юные нимфы, но если попробовать к ним подкатить – получишь сперва быстрый внимательный оценивающий взгляд, а затем резкий отпор. Малообеспеченные студенты таких не интересуют, они здесь типа на охоте. Явились, не зная, что сегодня в клубе гуляет лечфак. Но главное – не понимают, дурочки, что дичь куда чаще имеет охотника, чем это принято считать. На дежурстве в приемном отделении я много перевидал подобных неумелых охотниц, привозимых на «Скорой» со следами побоев и различными интимными травмами, порою весьма затейливыми. Жаль девчонок, но против наивной дурости нет иного лекарства, кроме как горький опыт. Да и он – увы – не панацея…