Игра с отчаянием

Как бы Минато ни хотел этого, Акихико никак не отреагировал на его приход: ни один мускул не дрогнул на его безмятежном спящем лице. Минато пару секунд в нерешительности стоял в дверях, а затем тяжело вздохнул и вошёл в палату, прикрыв за собой. Эта картина была хорошо знакома Минато и не менялась уже в течение длительного времени. Каждый раз, когда он заходил к Акихико в палату, тот находился в постели в бессознательном состоянии, окружённый какими-то непонятными аппаратами, поддерживающими жизнь в теле. В оболочке, содержимое которой погибло, сорвавшись со стены здания. И сегодня всё было как всегда. “Значит, она ещё не нашла способ…” — с горечью подумал Минато.

Он не прекращал верить в Хиганбану — потому что без веры было бы слишком тяжело пережить всё это. Слишком много всего навалилось на плечи одного человека.

Минато обошёл кровать, а затем опустился на стул рядом и со слабой надеждой взглянул в лицо Акихико. Без изменений. Минато тяжело вздохнул. Он сцепил руки в замок, опустил голову и тихо, с болью в голосе произнёс:

— Как жаль, что ты не с нами сейчас, Санада-семпай. Твоя помощь была бы просто неоценима в такой момент, когда нам нужно сражаться за судьбу мира с Никс…

Минато на секунду поднял глаза на товарища. Ноль реакции. “Ха, было глупо надеяться, что вести о трудной битве вернут в тебя жизнь, даже при всей твоей любви к сражениям…” — горько подумал Минато и вновь с тяжёлым вздохом опустил глаза. За окном тихо падал снег, и отблески тусклого солнечного света слабо, будто бы нехотя пробивались в палату сквозь тяжёлые свинцовые тучи, морозный воздух и стекло. Торжественное, даже мрачное безмолвие царило здесь, в месте, где находились двое бывших пленников академии взаимных убийств: тот, кто выжил и вырвался, и тот, кто погиб, пытаясь найти хоть какой-то выход из Ада. И всё-таки, несмотря на тяжёлую атмосферу, на сердце Минато с каждой секундой становилось легче. Присутствие Акихико рядом будто заряжало его верой в свои силы и наполняло жаждой жить. Акихико словно делился всей своей волей сражаться с трудностями, зная, что сам пока не может её реализовать.

Думая обо всём, что случилось за это время, Минато прикрыл глаза. “Да, это ужасная ответственность, — признавал он. — Если мы не сумеем победить в этом бою, некому будет предотвратить Падение, и мир будет уничтожен. Всё: мы сами, наши близкие, наши знакомые, прохожие, просто незнакомцы с другого конца земного шара — всё исчезнет, если мы не выложимся на полную. Но мы готовы к этому. Даже если ты не сможешь сразиться с нами бок о бок, Санада-семпай, ничего страшного. Мы постараемся, и спустя некоторое время, наверное, уже после тридцать первого января, ты очнёшься и узнаешь все подробности нашей победы. Да, победы. Мы обязательно победим, чего бы это ни стоило”.

Минато открыл глаза и улыбнулся одним краешком губ. Эта едва заметная улыбка лучилась верой в светлое будущее.

“Да, я уже пережил немало всего, что здесь, что там, — подумал Минато. — Я выдержал все предыдущие испытания — выдержу и это. Надеюсь, в ваших жизнях всё сложились хорошо, Марибель, Ёшики… Хиганбана…”

***

— В полусне, я исчезла в пустынном поле осенью, в день нашего расследования.

Голос достигает моего сердца, погружая меня в сумерки…

Тихо пропев это, Марибель открыла глаза и откинулась на стуле. Затем она с болью взглянула на ту, ради кого пришла — на Ренко, обвитую паутинкой тонких проводков аппаратов жизнеобеспечения, лежащую на постели в бессознательном состоянии с разметавшимися по подушке волосами, давно отросшими сильнее своей обычной длины. Каждый раз, когда Марибель видела подругу такой, у неё обливалось кровью сердце.

Девушки находились в больничной палате, стерильно-холодной и неприветливой. У Марибель уже от самой атмосферы этого места всегда по коже пробегала волна мурашек. Не делал белый свет ламп теплее и стучащий по оконному стеклу ливень, приносящий с улицы аромат гортензий — небольшой букетик этих цветов также стоял в вазе на прикроватной тумбочке, заботливо принесённый Марибель.

Марибель тяжело, измученно вздохнула.

— Всё-таки мы с тобой те ещё неудачницы, Ренко, — с чувством произнесла она. Её голос буквально пропитывали боль и горечь, когда она едва слышно добавила: — В особенности я…

Марибель низко опустила голову и ссутулилась. Ренко ничего не ответила. Марибель прекрасно знала, что она не ответит, но всё равно упорно продолжала надеяться в глубине своей души. Однако каждый раз её надежды не оправдывались, и с каждым днём разочарование было всё более и более мучительным.

Марибель приходила в больницу к Ренко при первой же возможности уже на протяжении полутора лет. Дождь, жара, снег, тайфун, усталость после учёбы — ничто не могло заставить её не делать этого. Практически каждый день Марибель упрямо садилась на поезд и ехала на другой конец города, лишь чтобы увидеть Ренко. Она продолжала лелеять надежду, что в один прекрасный миг заметит, как дрожат веки подруги, как трепещут её ресницы — а затем миру являются лучистые карие глаза, всегда с таким интересом изучавшие его. Однако до сих пор не было и намёка на пробуждение, и Марибель продолжала терпеливо ждать. Ждать того счастливого момента, когда Хиганбана найдёт способ вернуть душу её дорогой подруги к жизни и выпустит её из плена этой проклятой академии.

С каждым днём это становилось всё сложнее.

Ожидание было лихорадочным, и его неопределённость сводила с ума. Марибель и сама чувствовала, что слишком зациклилась на нём и что постепенно оно подтачивает сваи её рассудка, но боялась останавливаться. А вдруг в тот момент, когда она откажется от своих надежд, она откажется и от Ренко? Как тогда она будет смотреть в глаза той, кто буквально наполнил её мрачную унылую жизнь смыслом?

Эти полтора года были для Марибель мучительнейшей из пыток.

Марибель тяжело вздохнула и, печально улыбнувшись, протянула руку к ладони Ренко, чтобы в следующий миг накрыть её своей и заботливо провести большим пальцем по костяшкам.

— Прости, Ренко. Я приношу всем несчастья… — вдруг с горькой усмешкой проговорила Марибель. Она быстро взглянула на Ренко — реакции не было — и с новым вздохом призналась: — Что ты, что он — все, кто пытался со мной сблизиться, сейчас находятся в этой больнице.

Марибель сжала губы, чувствуя, как к горлу подступают слёзы, и выпустила ладонь подруги из своей дрожащей руки. Затем она выпрямилась и, опустив глаза, тихо продолжила своё признание.

— А знаешь, что самое ужасное я сделала по отношению к нему? За эти несколько недель я ни разу, ни разу не навестила его. Максимум — справлялась о состоянии у медсестры, если видела выходящую из палаты… Забавно, правда? Человек, сам того не понимая буквально защищающий меня своим присутствием, из-за меня оказался в такой ужасной ситуации… Его буквально собрали по кусочкам — а я даже не соизволила зайти проведать. — Марибель горько усмехнулась. — Я просто трусиха. Жалкая трусиха, которая боится видеть последствия своих безрассудных действий…

Марибель отрывисто выдохнула и запрокинула голову назад. Она чувствовала, что в глазах собираются слёзы, но очень не хотела расплакаться прямо сейчас.

В свете лампы хорошо было видно её лицо. Под потускневшими фиолетовыми глазами залегли глубокие тёмные круги, которые уже давным-давно перестала скрывать всякая, даже самая качественная косметика, и они отчётливо выделялись на бледной, нездорово сероватой коже. Губы истончились и потрескались оттого, что их постоянно закусывали и облизывали в волнении. Длинные золотистые волосы совсем потускнели и уже не спадали по спине красивыми волнами, блестя здоровым блеском, а скорее безжизненно свисали какой-то жидковатой массой. Да и вся фигура Марибель неприятно поражала контрастом с ней прежней: девушка вся похудела, сникла и ссутулилась. Всё это случилось с ней в результате стрессов прошедших полутора лет. И сейчас в палате находились две основные причины этих стрессов.

Для глаза обычного человека это была совершенно нормальная больничная палата, пусть в ней и было чересчур стерильно и тоскливо. Однако Марибель видела то, что другим людям неподвластно. Она видела мириады алых глаз, глядящих на неё практически со всех поверхностей помещения.