Игра с отчаянием

Истерически смеясь, захлёбываясь в словах и рыданиях, она исступлённо воскликнула:

— Ты уничтожила мою правду! Ты довольна?! Давай, не медли, уничтожь теперь и меня! Убей меня, Хиганба-а-ана!

Хиганбана холодно взглянула ей в глаза: в их голубизне, так напоминающей её собственные, сейчас читалось глубочайшее отчаяние. Тау потеряла смысл своего существования, она проиграла Хине и осознала тщетность своей борьбы. С самого начала она жила лишь одной надеждой — надеждой получить одобрение отца. А отец… Ему было с самого начала всё равно.

Хина презрительно хмыкнула, а затем положила руки на плечи Тау и, не отрывая взгляда от её лица, с издевательской усмешкой произнесла:

— А ты действительно жалкая. Возможно, пойми ты всю гнилую эгоистичную натуру отца раньше, смогла бы найти себе другую цель существования. Впрочем, это уже не важно. Не после того, сколько боли ты принесла лично мне. — Хина сделала небольшую паузу, а затем чуть прищурила глаза и продолжила: — Каждый предыдущий суд заканчивался казнью. Пожалуй, этот также не станет исключением. К сожалению, я не успела подготовить декораций, так что тебе придётся умирать на сцене разрушающегося мира. М-м, как же нам назвать сие действо? — Хина невинно улыбнулась и склонила голову набок. Практически сразу она просияла и, подпрыгнув на месте, радостно объявила: — А, знаю! Давай назовём казнь так же, как наиболее подходящий ей аккомпанемент? Итак, — торжественно начала она, — время казни! Sweet dreams! Ты ведь помнишь эту песню, да, Тау? — с ухмылкой уточнила она и, набрав в лёгкие побольше воздуха, запела:

— Sweet dreams are made of this

Who am I to disagree?

I travel the world and the seven seas

Everybody’s looking for something!

В этот момент правая рука Хиганбаны скользнула с плеча Тау по её руке — фарфоровой трубе на шарнирах, лишь имитирующей человеческую конечность — а место на плече заняла левая. Пальцы Хины буквально впились в предплечье Тау, а затем безжалостно потянули руку в направлении от тела.

Хина хотела оторвать Тау руку.

Она приложила к этому все свои силы. Её собственные пальцы дрожали от напряжения, она закусила губу и нахмурила брови, не отводя сосредоточенного взгляда от лица Тау. Бесспорно, фарфоровое тело было сделано качественно, поэтому Хине было настолько сложно оторвать его часть. Однако выражение боли и страдания на лице Тау вполне окупало затраченные усилия. Хиганбана с наслаждением наблюдала, как по щекам куклы перед ней не прекращая текут слёзы, как она кусает губы, чтобы не закричать, как между её бровей появляется серая трещинка — то, что у человека было бы морщиной. “Да уж, поистине искусная имитация… — подумала Хина. — Всё-таки, несмотря на свою ничтожность как личность, отец действительно умелый мастер”.

Почти неразличимый в грохоте разрушений, раздался хруст, и Тау не смогла сдержать крика. Ещё одно усилие — и Хиганбана чуть не упала на спину, сжимая фарфоровую руку в белой перчатке. Тау в ужасе смотрела на эту картину. Всё это просто не укладывалось в голове: прямо перед ней сидит её злейший враг с выражением усталого блаженства на лице и держит её собственную конечность, которая всего мгновение назад была надёжно прикреплена шарнирами к её плечу. “Это какой-то кошмар…” — страдальчески думала она, чувствуя ужасную боль в левой половине туловища, жгучую и мучительную.

— Что скажешь, Тау? — насмешливо спросила Хиганбана, тяжело дыша. — Это тебе очень и очень скромное воздаяние за Марти. А теперь… — Хина отбросила руку на пол (гулкий стук растворился в грохоте падающих частей потолка), вновь нависла над Тау и с безумной улыбкой заявила: — Время осознать, что это — только начало!

Тау нервно сглотнула, при этом всхлипнув.

— Ты точно сумасшедшая! — в бессильной ярости просипела она.

Хиганбана криво ухмыльнулась.

— Возможно, — пожала плечами она, а затем смерила Тау долгим взглядом, и вдруг пугающе спокойно заявила: — А знаешь, меня всё-таки бесит, что твоё лицо — копия моего. Премерзкое чувство, будто я сейчас вижу перед собой своё напуганное отражение. Надо это исправить! — заключила она с невинной улыбкой и протянула руки к лицу Тау.

Тау напряжённо следила взглядом, как ладони Хиганбаны нежно обхватывают её щёки, как скользят чуть выше, как большие пальцы обеих рук касаются её век… А в следующий миг из груди Тау вновь вырвался полный боли крик.

Хиганбана поддела ногтями её веки и надавила на стёкла глаз.

Тау кричала, пыталась дёргаться, пыталась препятствовать, но её сил хватало лишь на то, чтобы жалким образом передвигать своё тело на какие-то миллиметры. Этого определённо не было достаточно, чтобы помешать Хиганбане с восторженной улыбкой безжалостно вдавливать её глаза в глазницы. Большее, что сумела сделать Тау — с отчаянным воплем выгнуться в спине и слабо дёрнуть рукой, когда кусочки бело-голубого стекла провалились внутрь её головы. На их месте теперь зияли пустые чёрные глазницы, придающие её лицу жуткий вид. Как в её самых страшных кошмарах, окружающий мир окрасился чёрным, а в ушах тем временем настойчиво звенел тихий безумный смех Хиганбаны.

— А теперь — слабое, жалкое, ничтожное подобие мести за Орхидею! — объявила она, касаясь правого плеча Тау.

Тау ожидала нечто вроде первого отрывания руки. Впрочем, она практически не ошиблась — разве что в этот раз получилось изощрённее. Хиганбана не просто тянула её правую руку — она выкручивала её, явно смакуя процесс и наслаждаясь болезненными криками Тау, которая только и могла, что тщетно пытаться сбросить её с себя. Тау больше не видела лицо Хиганбаны, но в её памяти отпечаталась полная безумия улыбка, растягивающая красно-чёрные губы в уродливую дугу, напоминающую серп. Ногти впивались в правую руку Тау, будто конец этого серпа, и ткань перчатки совсем не смягчала боль. Будь на месте Хиганбаны кто-нибудь другой, возможно, ему бы не удалось тянуть с такой силой; однако отец сделал обе руки Хиганбаны активными, поэтому нынешнюю пытку она осуществляла так же ловко, как и первую. И даже усерднее — в конце концов, речь шла о мести за смерть её самой дорогой сестры.

“Боже, пусть это уже просто закончится!” — в какой-то момент в отчаянии подумала Тау. Она уже больше не могла выдержать эту боль, пронизывающую её тело с обеих сторон: слева, где не утихли ощущения оторванной руки, и справа, где всё новыми и новыми вспышками горела отрываемая. Именно поэтому миг, когда ухо уловило знакомый хруст отделяющейся от туловища конечности, измученная Тау встретила с облегчением, а не с ужасом, как было в первый раз.

После этого Хиганбана ненадолго застыла. Она разглядывала результат своих действий. Тау лежала перед ней без рук, с пустыми тёмными дырами на месте глаз, со скривившимися от боли губами — полная противоположность той насмешливой и надменной кукле, которой она представала перед всеми ранее. Теперь от её величия не осталось и следа: униженная, изломанная, она просто валялась на троне, как старая выброшенная игрушка, и с трепетом ожидала окончательного приговора. Её палач, Хиганбана, не мог не ликовать от такого зрелища: она пришла сюда, лелея мечту увидеть своего главного врага именно такой — и вот мечта сбылась. “Жаль только, что для этого пришлось пожертвовать невинными искалеченными жизнями”, — с горечью подумала она.

Во время этой небольшой передышки у Тау было достаточно времени, чтобы окончательно осознать: для неё всё кончено. Боль и грохот смешались в одно мучительное чувство отчаяния. Лишившись глаз, Тау была полностью ослеплена, и теперь вокруг неё была лишь сгущающаяся чернота. Она будто вернулась в то ужасное время, когда её окружал враждебный мир Хиганбаны, тьма которого таила в себе бесчисленные угрозы. “Только не этот ад!” — трясясь от животного страха, думала Тау, ожидая дальнейших действий Хиганбаны.

Внезапно она ощутила лёгкое, почти нежное прикосновение в центре туловища. Тау вздрогнула всем телом и невольно напряглась. Хиганбана задумчиво водила пальцами по туловищу Тау. Наконец она небрежно, как бы невзначай проговорила: