Венок Альянса

– Дэвид?

В полумраке блеснули бирюзовые отсветы призм ночника. Света такие ночники почти не дают, просто немного помогают ориентироваться в пространстве при пробуждении среди ночи, полная темнота в домах минбарцев ночами бывает редко.

– Диус… что ты здесь делаешь?

– Мне показалось, ты кричал.

Глаза, после более светлого коридора, немного привыкли снова к темноте, начали различать обстановку. Винтари подошёл к кровати, где сидел, нервно комкая покрывало, Дэвид.

– Да, наверное… Хорошо, что я больше никого не разбудил.

– Ну, я не уверен, что больше никого. Просто комнаты Виргинии и Андреса в другой стороне, а Деленн с Райелл сегодня в храме… Тебе приснился дурной сон?

Дэвид судорожно приглаживал взлохмаченные волосы. Хотелось взять его за руку, так хотелось… И тем крепче он стискивал руки между коленями. Здесь, в бирюзово подсвеченном тёплом сумраке, висит тревожным эхом сон Дэвида - но здесь же, в выдыхаемом им воздухе из его спальни, и его сон.

– Вероятно, очень. Не помню. Точнее, ещё помню, но… всё уже как-то ускользает, не осознаётся… Мне жаль, что я потревожил тебя.

– Прекрати, пожалуйста. Те твои кошмары, о которых я не знаю, тревожат меня куда больше.

– Диус, не преувеличивай, это не так часто случается. Я просто… слишком много тревог за последнее время.

– Если ты об Офелии и Элайе, то ты, вроде бы, слышал, что сказала по этому поводу На’Тот. Земля хочет уважения к своим внутренним делам, со своими гражданами - так пусть уважает внутренние дела других миров, и признает для начала, что глупо претендовать на то, что ей никогда не принадлежало. Элайя - сын гражданки Марса и гражданина Нарна, при чём здесь Земля?

– Ты не слышал? Они настаивают на генетической экспертизе…

– Значит, у них там просто вспыхнула эпидемия сумасшествия. Они что, действительно не понимают, в чью пользу будут её результаты?

– Ты, видимо, ничего не понимаешь… Они настаивают на экспертизе на Земле. Якобы Этьену запрещены перелёты по состоянию здоровья, и… Я уверен, стоит Элайе попасть на Землю, они сделают всё, чтоб он её не покинул. Не забывай, это не просто маленький ребёнок, ради какого-то обычного младенца они и не пошевелились бы, чего б там ни хотел его отец, точнее, брошенный его матерью первый муж. Я вообще сомневаюсь, что тут хоть капля была желаний этого самого Этьена, он всё это время никаких поползновений не предпринимал, чтоб найти и вернуть Офелию… Это сила, огромная сила, скрытая в его генах. Ради этой силы они пойдут на любой риск и на любую гнусность. Они не смогли в своё время получить генетический материал Литы, Андо, но хотя бы такой, ещё более разбавленный… Всё-таки разбавленный-то телепатами самого высокого рейтинга.

– Я понимаю, о чём ты говоришь, Дэвид, поверь. Я центаврианин, я способен представить себе, на что способны жаждущие могущества и власти. Но Альянс не допустит этого, ты же слышал, ты должен поверить, успокоиться.

Фосфоресцирующие пластины ночников бывают разных оттенков, а у некоторых способны менять оттенок, вследствие сложных процессов, происходящих в их кристаллической решётке, и сейчас Винтари был бы, наверное, рад, если б у этих был какой-то другой оттенок, более тёплый. Бирюзовый отсвет в глазах Дэвида показался ему в какой-то момент чрезмерно инфернальным, он поймал себя на том, что зябко ёжится. Рядом с братом, с существом, которое ему ближе всех живших когда-либо существ?

– Я тем и успокаиваю себя, Диус. У меня дурные предчувствия… сложно сказать, чего. Я боюсь, что на этом всё не закончится.

– Что тебе снилось? Ты можешь хоть раз рассказать без долгих выпытываний, что тебе снилось?

Плечи Дэвида поникли, он опустил голову, и стало немного полегче - не видя этого инфернального блеска… Как хорошо, что центаврианам лгать не запрещено. Не придётся признаваться, что никакого крика он не слышал, он сам приотворил дверь, чтобы… чтобы опять проклинать себя за это. Успокаивая тем, что ведь это правда, Дэвиду не раз снились кошмары, и хорошо, если кто-то окажется рядом… Самый изощрённый самообман, и он почти удачен.

– Я сам виноват, понимаю. Своим постоянным беспокойством, которое ты принимаешь за осуждение, видимо… Но ведь если ты не будешь рассказывать, это не исчезнет.

– Но по крайней мере, это останется только моим беспокойством, а не и твоим тоже.

– И какой в этом смысл? Дэвид, сны - это только сны. Мы, центавриане, верим в вещие сны - и что ты мне на этот счёт говорил раз за разом? То же могу сказать и я тебе.

– Я знаю. Именно поэтому я не говорю… Зачем? Сны - всего лишь сны. Даже если бывают иногда… беспокойными. Но ни один из них не обязан быть вещим. Это только отражение наших страхов. С наступлением дня они отступают…

Страхов? Если б было именно так, шептал Винтари, бессонными глазами следя, как светлеет потолок, вслед за небом за окном. Со страхами как-то проще… Сны не обязаны быть вещими, всё верно. Не только кошмары, любые. И не было сил даже сейчас, по пробуждении, повторять себе: это было только раз, было по надобности, нет ничего правильного в том, чтобы желать испытать это снова…

Но сны не бывают правильными или нет, они просто захватывают слабое сознание, просто сталкивают лицом к лицу с самым желанным и самым недопустимым, просто возрождают в памяти тот день – на Тучанкью, в Нэлшо Экуа, когда пошёл жёлтый тучанкский снег. Такой крупный и пушистый, совсем не похожий на снег, похожий на капли солнца, льющиеся с небес. И они выбежали играть в снежки – оба весьма примерно представляющие, как это делается, получившие лишь некоторые уроки от детей Ледяного Города, и Зак смеялся, что и к игре они относятся, как ко всему неизведанному, очень серьёзно и основательно, и Дэвид, раскинув руки, ловил ртом снежинки – а ведь может быть, этот снег токсичен, они ведь не знают, что за частицы придали ему этот цвет, но невозможно удержаться от порыва ловить этот снег губами… Как во сне невозможно удержаться от порыва целовать эти губы с пьянящим вкусом сказочного, невозможного солнечного снега…

Он ведь… Он ведь именно сейчас, нельзя не понимать, сам не откажется от безумного искушения. Он горит, горит тем самым огнём юности, диких и бесформенных желаний – как смеялся он когда-то над этой борьбой смущения и любопытства вокруг инфокристалла с ксенопорнографией, как довольно улыбался, когда любопытство побеждало… Всё правильно, для чего ж ещё нужны старшие братья? Так всегда было, старший помогал младшему осознать, что у него есть тело и ему свойственно кое-чего хотеть… Чего проще – насладиться сполна этими неповторимыми моментами откровения… Но всё ли можно прикрыть благими намереньями? «Но что же ты делаешь? – шепчет пробудившееся сознание, - это у центавриан всё просто – всё, кроме того, чтоб просто жить…». Для центаврианина нормально восхищаться красотой и доблестью другого мужчины – вплоть до физических воплощений этого восхищения, для центаврианина нормально…помочь товарищу снять напряжение определённого рода, как нормально сделать это для себя. Но он – минбарец… Что это для них, привыкших воспевать не потворство желаниям тела, а самоконтроль и духовность? Но, Создатель, он – землянин… Невозможно представить, каково отношение к гомосексуализму у минбарцев, есть ли он здесь вообще, но из того, что он знал о Земле, явствует, что там – всю их историю всё было очень сложно, и рано обманываться той почти благостностью, которая установилась последние лет 50… Перед памятью человека, которого назвал отцом – можно ли так поступить с братом? Даже если это то, чего больше всего сейчас хочется – как обжигало когда-то желание, чтоб младший смотрел на него с восхищением, быть для него примером и в любви к родителям, в верности Его заветам…

Здесь, в доме, в саду – всё напоминает о проведённых вместе днях, о воплощённых вместе замыслах, здесь всё, сквозь беспечность детских лет, дышит пробуждающейся, разрастающейся страстью, ставшей основой жизни. «У него их улыбка – то его, то её, бог знает, как ему это удаётся»… «В тебе я вижу его»… Кажется, некоторые земляне утверждали, что в сексуальном влечении к родственникам нет ничего ненормального, что это естественная часть развития любого человека, и кажется, эти земляне были не слишком уважаемы за свои идеи, общественная мораль всегда порицает такие мысли…