Венок Альянса

– Извини… Я просто, наверное, так и не привыкла, что могу быть кому-то нужна…

– Ну ты даёшь! А кто мне будет жрать готовить? Я сама не способна, у меня это наследственное. Мамаша как-то рассказывала, осталась она одна где-то в летнем домике, что ли… решила сварить картошку. Так кинула её в кипящую воду и ждала, когда всплывёт… Думала, она как яйца же варится… Вот так и у меня. Оно конечно, ничего страшного, многие великие люди были никудышные кулинары, президент Шеридан, говорят – герой, икона, но на кухню его пускать было нельзя… Но есть-то охота иногда! Ну, успокойся. Нашла, из-за чего, честное слово.

– Не смотри на меня, я страшная сейчас…

– Перестань. Красивая ты. Всегда красивая. Что у моего брата, вкуса, что ли, не было?

По возвращении в свою комнату Винтари обнаружил, что ему оставлено письмо. Письмо обычное, написанное, не звуковое, и это удивило. Почерк был знаком, от центаврианской вязи сперва неприятно кольнуло в груди – подумалось про мать… Ерунда, зачем бы мать писала ему письмо, вместо того, чтоб просто позвонить? И почерк был не матери.

«Здравствуйте, мой прекрасный принц… Когда вы вернётесь и прочтёте это письмо, меня на Минбаре уже не будет. Как жаль, что возможности письма так малы, и мне не передать с ним ни своего тепла, ни своих слёз, всего того, что хотелось отдать вам… Но ведь и лично я никогда не решилась бы это сделать. Уже и это письмо было невероятной дерзостью, однако, приученная к честности своим воспитанием, и зная, как цените честность вы, я не могла не быть с вами честной теперь. Я не смогла бы уехать, не прощаясь, после всего того неоценимого добра, что вы для меня сделали, но говоря вам о своей благодарности, о своей признательности, я не могу говорить лишь полслова, не могу не сказать, как много вы в действительности значите для меня. И вы могли бы сказать, как не странно б было подумать, что это романтическое увлечение девушки, выросшей в глубокой провинции, вашей красотой, вашим титулом… Я могла бы бесконечно говорить о том, как прекрасны вы, внешне, как и внутренне, как чисты, благородны, отважны и как покоряете с первого взора… Если какого-то мужчину и называть солнцем – так это вас… Но это было бы эгоизмом с моей стороны, потому что это едва ли нужно вам, не с моей стороны… За время, проведённое с вами рядом, я успела это понять. Я возвращаюсь на Тучанкью, и выхожу замуж за доктора Чинкони – его любовь ко мне, в течение многих лет, стоит того, чтоб поступить именно так. Зная, что не нужна вам, лучшее, что я могу сделать – дать счастье тому, кому нужна… Я хотела бы написать, что искренне желаю счастья ей, той счастливой, что занимает ваше сердце… если б не предполагала, как всё обстоит. Ещё и поэтому я не могу дольше оставаться здесь, чтобы не поставить вас в неловкое положение, чтобы вам не пришлось искать, как ответить – о, не мне, нет – почему вы не хотите – о, даже не жениться на мне, имя моё слишком скромно для того, чтобы можно было всерьёз рассматривать такую вероятность, но по крайней мере, иметь со мной роман, что было бы уже ожидаемо… И не загадывая, увижу ли я вас ещё однажды – но зная, что не забуду – я прошу вас об одном – я хочу слышать, хотя бы иногда, когда новости будут долетать до нашего тихого края – что вы живы, здоровы и счастливы, что вашим желаниям, вашим целям сопутствует успех… Если вы однажды будете гостем в нашем скромном доме – это будет вершиной моего счастья. Теперь Тучанкью будет членом Альянса, чего вы так желали, частью мира, который вы любите больше, чем родной… И мы, кому было разрешено здесь остаться, тоже станем его гражданами. Это будет хотя бы как-то объединять нас, а о большем и мечтать грех…».

Винтари уронил руки с письмом на колени. Краем сознания, какая-то чужая мысль, говорила ему, что ведь можно ещё задержать, можно приехать, можно успеть до того, как состоится эта свадьба, что может быть, именно этого она хотела, когда писала это письмо, молилась об этом… Он знал, что не сделает этого. Не солжёт. Она права, кругом права… Насколько же он потерял контроль, что даже она знает, не хуже его, а может, и лучше – почему… Насколько сияющая бездна захватила его.

Эти две следующие ночи в Ледяном городе, дрожа в своём спальнике едва ли от холода как такового, он совсем не о ней думал… И не вспоминал он о ней. И слыша, как тихо ворочается в своём, высохшем наконец, спальнике Дэвид, он думал об одном – как долго можно сопротивляться притяжению, когда знаешь, что оно взаимно? Днём каждый момент, каждый новый сделанный шаг, несмотря на все старания, приближал их именно к этому, пронзая тела маленькими шустрыми молниями любовного восторга. Слишком красивым было всё вокруг, этот мир, который казался их собственным – ведь никого больше не было вокруг, ни одного голоса, кроме их голосов… Снег, и проглядывающее сквозь тучи солнце, и крики невидимых в вышине птиц, и гордый рельеф ледяных торосов у пролива, и яркие фрески на стенах – интересно, оставят их Братья Тишины, или сведут, или завесят чем-нибудь, чтобы не отвлекали? Некоторые довольно-таки… Фривольных сюжетов… И тепло печи – выстывшее жилище не позволит расползтись по разным углам, оно радо дать повод сесть поближе… Остаться бы здесь, жить в одном из этих домов, рисовать на тех стенах, что пока остались пустыми, вышивать, переписывать книги, ловить рыбу, встречать редкие корабли… Теперь, как никогда, понимаешь – это место хранит память счастья…

Он отложил письмо, закрыл руками лицо. Письмо пахло духами Рузанны, теперь руки пахнут ими, да только если б чем-то это могло ему помочь! Если б действительно ему пришлось бодаться с матерью и другими старшими рода из-за такого-то сомнительного выбора – девушка, выросшая в провинции, мелкая бедная дворянка, к тому же родившаяся в рабстве… правда, теперь владеющая фамильным особняком Моллари… Насколько б всё было просто…

За истёкшие полчаса Андрес несколько раз успел испугаться, что перепутал время и место и увериться, что выглядит он здесь совершенно по-идиотски, хотя смотреть на него могли разве что птицы из-под незримых снизу балок да древние жрецы со старинных фресок.

Наконец из глубины храма послышались шаги. Андрес встрепенулся и отступил в тень, впрочем, это не слишком-то имело смысл – ученики, тихой светлой стайкой просеменившие к выходу во внутренний дворик храма, были телепатами, и присутствие его почувствовали, но минбарская деликатность не позволяла сколько-нибудь явно дать ход любопытству и оглянуться на него.

Алион шёл последним, провожая учеников доброй улыбкой. Андрес вышел ему навстречу.

– Как хорошо… Значит, ничего я не спутал, а то ведь с меня бы сталось. И так чуть не заблудился по дороге…

– Андрес… Что-то случилось? Я ведь… Я собирался к вам послезавтра…

– Ну, я этого точно не знал, и к тому же… - прежде, чем минбарец успел раскрыть рот от удивления, Андрес сунул ему в руки букет, - тут ведь дело случая. Я и не представлял, что тут можно подобное найти. Да, вот… Конечно, это, если на то пошло, и примитивно, и стереотипно, и возможно, не очень-то прилично, может выставить нас обоих в весьма странном свете и… Ну, я постарался не слишком попадаться здесь на глаза… Но так у нас на Земле выражают любовь и восхищение. Это настоящие, голландские… Как же их довезли-то сюда такими свежими?

Алион покачнулся, задрожавшими руками принимая букет роскошных цветов. Конечно, не стоит и говорить, что он подобного не ожидал. В минбарской культуре тоже очень много посвящено цветам, в том числе дарению цветов, но их случай мало подходил к какому-либо из касающихся двух мужчин…

– У нас тоже, но, Андрес… Не отказываюсь, и не хочу, чтобы это воспринималось как нечто обидное, но… не чрезмерное ли это?

– После произошедшего? Думаю, что скорее недостаточное. Чёрт побери, тут всё будет недостаточным, будет выглядеть плоским и глупым, но не плевать ли. Мне захотелось это сделать. Чаще всего, когда я что-то хочу сделать, я это делаю. Всё то, что меня переполняет, всё равно невозможно облечь ни в какую вразумительную форму, вот, пусть будет невразумительная… Эта ночь была одним из лучших событий в моей жизни, после такого, честно говоря, немного страшно жить, потому что ждать от жизни чего-то столь же яркого было б уже слишком…