Небесный огонь

И подернутое пасмурными тенями небо откликнулось! Ниспадающая над Дирингом туча внезапно окрасилась желтым. Засияла, как отдраенная песком медная посудина, и прорвалась! В прореху, полную чистой синевы, на Олджуну хлынул солнечный поток. Она зажмурилась, отмирая, вздернула ладони к лицу.

Ноги Соннука ожили. Схватив ее за руку, повернулся и едва не сбил с ног человека, замершего в том же столбняке. Кинтей, а это был он, опомнился, помотал зачумленной головой и открыл рот, но крик потонул в мычании Мохолуо.

Сообразив, что сейчас упустит остальную добычу, ящерица поторопилась сглотнуть. По всей длине шеи, вытянутой, как древесный ствол, волнисто прокатился вздутый ком… А как только с Топпотом было покончено, тварь бросилась грудью на край обрыва.

Берег рушился кусками и глыбами, в хлещущие волны падали кусты. В бездонную пучину увлекло труп Водяного быка с отбитыми рогами. Вывалился второй бык без рогов. Обнажились рога третьего – того, над которым несколько мгновений назад трудился с топором злосчастный Топпот.

Три человека неслись, ничего не видя кругом, а за ними гнались рев и грохот, точно позади, стуча копытами, мчалось стадо свирепых Водяных быков.

За время лихорадочных сборов не перемолвились ни словом. Не сговариваясь, побежали к мысу, где ждала снаряженная лодка. Соннук тащил наспех скрученные в шкуры пожитки.

Кинтей, ненадолго отлучившись куда-то, догнал беглецов и неотступно сопел за спиной. Он тоже нес что-то большое в медвежьей шкуре и пару вьючных конских сум, переброшенных через плечо. На поясе его болтался меч.

Распяленные икринки грешных Сюров прильнули к мутным стенкам Сордонгова самострела.

– Куда бежишь, сытыганская дочь? – застонали души родичей. – Покидаешь нас?!

Безумный взгляд полных горя глаз Кэнгисы чувствовала Олджуна напряженной спиной. Не помня себя, проскочила березовую рощу. Полетела вперед, ловя воздух горячим ртом. Дальше от ужаса, от Диринга, Сытыгана, дальше, дальше, с закрытыми глазами и трепещущим сердцем. На четверть пути опередила парней. Добралась до залива и плашмя опрокинулась на песчаную гряду. Оплавленные легкие отказывались дышать, слабые пальцы скребли сипящую грудь. Сердце теснилось в горле, грозило лопнуть и залить гортань кровью… Больной вдох все же пробился.

«Спасена!» – заплакала сухими глазами Олджуна. После того, как Йор убрался из нее, она страстно полюбила жить.

Соннук перегнал долговязого, менее проворного Кинтея. Взгромоздил на себя спрятанную в кустах лодку, согнулся под ее бременем. Непослушные ноги заюлили зигзагами, страх выходил из них протяжной дрожью. Хрипя, влачился не пыткою тела – из остатков упрямства. Спустив судно на воду, бросил в него скарб и лишь тогда перевел дух. Подал ладонь Олджуне – не смогла встать, подползла на коленях. А как упала на днище, так и осталась лежать лицом вниз. Хотя знала теперь, что Мохолуо, водяная жительница, по земле не ходит…

На берегу, шатаясь под ношей, появился Кинтей. Силы его были на исходе, но отчаянным рывком зашвырнул за борт вещи и сам мертвой хваткой вцепился в корму.

Соннук собрался огреть надоеду лопастью весла. Олджуна умоляюще взмахнула рукой: не надо, пусть, пусть… Парень, по пояс в воде, подтянулся, перекинулся внутрь. И все молчали, только дышали громко и сипло.

Тяжело груженная лодка наконец отчалила. Огибая мыс, поплыла под сенью кустов. В выходе из залива река подхватила ее. Береговые волны копили у отмелей взбаламученный половодьем мусор. Задумчиво оглаживая осевшие борта, словно прикидывали, не прибить ли лодку с приливом к песчаной косе. Весло разметало волны и открыло путь к водному простору.

Соннук навис над кормой, подставил лицо под россыпь водяной пыли. Остылый речной ветер долго не мог охладить горящее тело. Хотелось перегнуться с борта, сунуть голову в студеную волну и поймать лицом течение – будь что будет.

Олджуна лежала, крепко стиснув в кулаке ременную привязь лодки. Пальцы затекли, но не выпускала. Хоть с малым бременем в руке, а будто бы надежнее. Слушала, как успокаивается, реже и тише стучит пугливая птичка сердца. Страшно было высунуться. Боялась, что не удержится, начнет вглядываться в глубь, где непременно померещатся смутные пятна-глаза. Без того чудилось: вот-вот захлестнет восставшей волной и в фонтане брызг и придонного песка взовьется замшелая колода с несыто разинутой пастью… Что, если железочешуйчатая ящерица все-таки выбралась из Диринга и поплыла за ними?

Плечо Олджуны соприкасалось со спиной Кинтея. Парня колотили безмолвные рыдания.

– Эй, лодку утопишь! – прикрикнул Соннук, и непрошеный попутчик, судорожно всхлипнув, утих.

Маковка Каменного Пальца еще маячила, но времени прошло довольно. Впереди простиралась бескрайняя даль. Без всякой помощи весла лодка перышком скользила по прибитым ветром волнам. Скулы ее делили реку белым ребристым пробором. Курчавые гребни волн стелились и гасли по бокам пенными стежками. Зябкое речное дыхание дуло в корму.

У Олджуны окоченели руки, не так от холода, как от неподвижности. Отбросив ремень, растерла пальцы. Задремавшая кровь проснулась с болью, потекла быстрее. Женщина привстала, и в глазах на миг стало темно, а едва прояснело – испугалась большой текущей воды.

Изредка рядом с лодкой выныривали изуродованные ледоходом черные деревья. Олджуна насилу подавляла желание вытолкнуть криком душный ужас. Соннук спешил отпихнуть коряги веслом. У него тоже не сразу прошло жуткое ощущение кишащих в бездне невнятных груд.

Округлая лопасть весла ловила отражение закатного солнца. Лучи кропили Большую Реку золотыми брызгами. Одинокая лодка плыла в звонкой тишине меж двух вечерних глубин – темно-синей речной и розовато-синей небесной. С обеих сторон, теряясь вдали узорными опоясками, катились назад скалистые берега.

Олджуне грезилось, что никакого течения нет и река хитрит, удерживая суденышко на месте. Будто на самом деле лодка стояла, а от нее без остановки бежали вспять бесконечные утесы. Но порою женщина дивилась бешеной скорости мрачного движения волн. Казалось, течение с самовластной настойчивостью мчит ее во мрак и пустыню. Несет все дальше от берега, где осталась половина пристывшего к Элен сердца дочери Сытыгана.

Ранняя луна ощупала лодку холодными скользкими лучами. Настала пора подумать об ужине и ночлеге. Направились к устью светлой речки, что весело ниспадала с гор.

Упиваясь свежей прохладой, Соннук дышал глубоко и свободно. Гигантская ящерица осталась далеко, измельчала и потускнела. Потеря джогура стала казаться незначительной, волшебный камень – не столь уж необходимым. Атын мнился чужим человеком, от жизни и смерти которого нисколько не зависели жизнь и смерть Соннука.

Тоскливый взор Олджуны блуждал в скрытых сумерками верховьях реки.

«Ничего, пусть погрустит, – думал Соннук. – Тем приятнее будет прийти туда, где нас ждут». Он не однажды склонялся к мысли, что судьба, творя его с Олджуной будущее, недаром мучила и терзала обоих. На Орто ничего не дается легко, а за высокое счастье и плату приходится отдавать высокую.

Соннук был благодарен Элен за свитое в ней гнездо. Но долина, населенная чванливыми людьми, не сумела сделать счастье полным. Зато теперь каждое мгновенье приближало к стране, где ждал пророческий сон. Олджуна убедится в правоте своего человека-мужчины. Их юрта наполнится плещущим через край счастьем… Подумав об этом, Соннук распрямил устало согнутую спину. В душе сразу водворились спокойствие и уверенность.

Приятные мысли прервал глухой стон. Кто-то стонал в медвежьей скатке. Соннук повернулся, и в сердце его словно что-то оборвалось. Человек?..

– Кто это?

– Невеста моя, – буркнул Кинтей.

Соннук перевел дух. Ему почему-то почудился голос Атына.

Олджуна язвительно хмыкнула. Она-то давно поняла, что в шкуру закатана украденная девушка. Вгляделась в представший берег. С горы к нему спускался беспросветный бор. Черноту леса смягчала тонкая березовая кайма. В дюнах топорщились кусты краснотала. Место было почти такое же, как на Бегунье, где Олджуна впервые познала мужчину…