Доверие

А Фрицу Вендигу только одного и надо было, чтобы Элла неприметно провела их на заводскую территорию.

Повернув в сторону от канала, Элла уже не думала о ребенке, который последнее время был для нее дороже всего на свете. Не думала и о том, какая она сейчас толстая и отекшая. Она почувствовала себя спокойной, молодой, сильной и жаждущей радости. Ибо без радости не проживешь. Не только без мимолетной, доступной в любое мгновение крошечной радости, но и без настоящего счастья. Все долгие годы отчаяния в ее глазах светилось предчувствие радости. Даже сразу после войны, когда на этом канале она разгружала металлический лом для завода, силясь забыть свое горе.

Завод с тех пор разросся, окреп. Она любила его. Молодчики, шагающие за ее спиной, задумали что-то против завода. Ничего у них не выйдет.

Хотя она давно уже работает у Альвингера, здесь ей знаком каждый уголок. Здесь ей знакомы многие люди. Сидя по вечерам у Эндерсов, она узнавала, кто кем стал и кто кого заменил, что построили, а что нет и почему. После войны завод был разбит. Одни трубы торчали над грудами щебня. В этот завод, мощно поднявшийся из развалин, вложена была не только ее работа — разгрузка и погрузка, пусть в день всего несколько часов, но каких напряженных! Главное — ее душевные силы, убежденность, что она всем нужна, нужна будет и впредь. Эта убежденность заменяла ей счастье. И трубы вздымались теперь не над развалинами, а над крышами, изрыгая снопы искр, грозные, предостерегающие, они четко вырисовывались на фоне солнечного и на фоне звездного неба.

Элла уже давно свернула с прибрежной дорожки. Она сама избрала то направление, которое мысленно наметил Фриц Вендиг, — он точно разработал план действия, как бывало на войне перед атакой: цель — угол между набережной и каналом, тропинка с одной стороны, с другой — газон, цех, производственная школа. Отсюда видны почти все заводские трубы. Вендиг протянул руку, сдерживая своих спутников. Поведению Эллы он не удивлялся: ее муж, Шанц, знал, что делал, посылая ее с ними. Сам Вендиг был сейчас бесстрашен и невозмутимо спокоен, таким он всегда был в стане врага.

Пойдем по газону к тому углу двора, решила Элла, где меня будет слышно со всех сторон.

Ученики производственной школы почему-то не выполнили взятого на себя обязательства — разбить цветник на газоне. Элла быстро обернулась, увидела несколько лиц, показавшихся ей знакомыми, лиц, полных решимости, злобы, одержимых жаждой разрушить то, что для них не имело никакого смысла, а ей было дорого.

Неожиданно движение толпы приостановилось. Со стороны канала, возле торцовой стены школы появился какой-то человек и закричал, не обращая внимания на повелительный знак Вендига:

— Пошли скорей! У ворот уже все собрались!

Человек тут же исчез. Стало опять тихо, только привычный гул доносился из прокатного цеха. Этот гул, верно, и поглощал отдельные голоса. Элла ужаснулась: Янауш прибегал посыльным от тех! Как же он сделался таким, старик Янауш? Я была и осталась Эллой, а он вот кем сделался.

Но у нее не оставалось больше ни секунды. Чувства ей сейчас не помогут. Поможет только действие: сложить ладони рупором и громко крикнуть, как в рог, чтобы ее услышали в цехе и в школе. И она стала выкрикивать все имена, какие вспомнила, все имена, какие слышала на заводе и в кухне у Эндерсов.

Она звала всех, кто мог прийти ей на помощь, не раздумывая, кто они и что. Звала, чтобы сбежались скорей.

— Тони! Гербер Петух! Меезеберг!

Она звала и Томаса, забыв, что его теперь здесь нет. И еще звала:

— Рихард! Рихард Хаген!

Тощий парень внезапно понял, что женщина его обманула. Он грубо толкнул ее и заорал:

— За мной! Вокруг дома!

Толпа, сбив с ног Эллу, бросилась в глубь заводской территории. А Элла все еще звала, даже когда толпа уже прокатилась над ней, не ощущала, что ее топчут. Но если она вначале звала на помощь всех, выкрикивая имена, всплывшие в памяти, то под конец она уже называла имя, скрытое в глубине ее души, и, хотя сил кричать у нее больше не было, ей казалось, что она громко кричит:

— Роберт! Роберт!

Она звала, чтобы он пришел, принес наконец с собой счастье и радость.

Из окон школы стали высовываться головы. Ребята вначале и внимания не обратили на какой-то неопределенный гул. Но Тони почудилось, что выкрикивают ее имя. Она глянула вниз. Кто-то лежал на газоне. Она узнала Эллу. Что за люди идут к прокатному цеху, она не знала. Но чувствовала — что-то грозное надвигается. И, обернувшись к классу, крикнула:

— Скорей, все на улицу!

Внизу ребята быстро образовали цепь между дверью школы и входом в прокатный цех. Но Тони не было в этой цепи. Она присела на корточки возле Эллы. Никак не могла осознать того, что видела, и только молила:

— Элла! Элла!

Цементники остановились, цепь мальчишек прорвать ничего не стоило. Но пока они только кричали им:

— Дурачье вы! Предатели! Или дурачье, или предатели!

Какой-то парень из Кримчи узнал Вернера Каале, недавно переехавшего с семьей из Берлина в Кримчу.

— Ну, ты у меня попляшешь! Лучше на глаза не попадайся!

Из цеха выскочил Гербер и, обернувшись, крикнул бригадиру Меллендорфу:

— Скорей, к нам гости пожаловали!

И как только его правый глаз — левый Гербер в острый момент обычно прищуривал — приметил жест Хорста Петцольда в сторону одного из ворвавшихся, он поддался искушению, которое подавил утром: схватил Петцольда в охапку и вышвырнул вон.

— Получайте-ка еще дерьма!

— Эй, ребята, — крикнул Меллендорф, — пропустите их! Пусть все войдут! — Рабочей штангой он подцепил того, кто стоял поближе, парня из Кримчи. — Хочешь сюда? Места хватит. Может, в валках прокатать? Сок выжать? Хочешь?

Толпа раскололась. Большинство отхлынуло к каналу. Кое-кто последовал за Вендигом в проход между школой и цехом.

Элла все еще лежала на земле.

— Да разве вы не знаете ее, Эллу Буш? — причитала и плакала Тони. — Помогите же мне, помогите унести ее.

Доктором на заводе был все тот же Арнольд Фюрт. Хорошо, что дежурил именно он.

— Кто это? — спросил врач. — У нас не работает? Что ей здесь понадобилось?

Позже он спросил Тони, все еще стоявшую у дверей:

— Как звали эту женщину? Где она жила?

В кабинете Штрукса Томас застал только Боланда, заместителя Штрукса. Боланд проявлял нетерпение, потому что Штруксу уже давно следовало быть здесь. Вообще, считал Боланд, ему нельзя было уходить, руководство, как впопыхах успел сказать Штрукс Боланду, ожидало серьезных событий.

— Он хотел, ты же знаешь Штрукса, забежать на совещание, предупредить, что не сможет остаться на встречу с цеховыми профоргами. Сказал, что через минуту-другую вернется.

Сообщение Томаса Боланд тотчас передал Ульшпергеру. Тот распорядился не прерывать работы. Томас и сам бы так поступил.

Томас и Боланд, хоть оба и были очень взволнованны, посмотрели друг другу прямо в глаза, и каждый подумал: он парень порядочный. Боланд был с Линой Саксе в профсоюзной школе. Он слышал о ее дружбе с Томасом и о том, что дружба их кончилась, и о причине этого тоже.

Томас уже собирался уходить, когда Боланда попросили зайти к Ульшпергеру, если Штрукс еще не появился.

— Ты подожди пока в столовой, внизу, — сказал Боланд, — кабинет я должен запереть, а Штрукс с минуты на минуту вернется.

Между тем Вебер, покинув со своими сообщниками второй цех, наткнулся на группу Янауша. И тут же заорал на Хейнера:

— Так это ты! Теперь уноси его! Надо же, чтобы такое случилось! И в самом начале!

Они побежали дальше. Хейнер взвалил Штрукса на спину. Навстречу им никто не попался. Вот пустынная площадка. Тень генератора — точно барьер, который надо взять. И Хейнер перескакивает через него. Под навесом десятка два велосипедов, мотоциклов — владельцы их на работе. Здесь Хейнер и опустил Штрукса. Еще раз быстро оглядев его, Хейнер облегченно вздохнул. Штрукс хоть и был без сознания, но дышал. А тут его обязательно кто-нибудь найдет. И Хейнер побежал за остальными к первому, старому цеху.