Страница 22 из 28
Идея бросить немецкие знамена к Мавзолею Ленина также пришла в голову вождю. Об этом я читал в воспоминаниях начальника Оперативного управления Генштаба генерал-полковника Сергея Штеменко. Для этой церемонии из 900 тысяч солдат комиссия выбрала 200 наиболее представительных. Группе «бросальщиков» знамена выдали только в день проведения парада. Тренировались они с длинными деревянными стойками от армейских палаток. После парада все трофеи были переданы в фонды Центрального музея Вооруженных сил СССР. Ходила легенда, что сперва парад хотел принимать лично Сталин. Для этого он вроде бы даже начинал тренироваться в верховой езде, но упал с лошади и бросил эту затею. Командовал парадом маршал Рокоссовский на жеребце Полюс, а принимал парад маршал Константин Жуков на Кумире. Мы слушали по радио фрагменты трансляции этого парада Победы из Москвы. Телевидения в те времена не было и в помине. Иосиф Сталин наблюдал и принимал парад в мундире генералиссимуса. (К слову, кроме Сталина это высокое звание в России имели еще несколько его предшественников. Первыми русскими генералиссимусами царь Петр I назначил бояр Ромодановского и Шеина, командовавшего сухопутными войсками во время второго Азовского похода в 1696 году. Само звание Петр узаконил в воинском уставе только через 20 лет. В 1727 году, уже после смерти Петра I, титул генералиссимуса получил Александр Меншиков, с именем которого связаны многие победы над шведами. В 1740 году генералиссимусом Российской империи в результате дворцовых интриг стал Антон Ульрих Брауншвейгский, не имевший никаких особых военных заслуг, кроме разве что приглашения в Россию барона Мюнхгаузена. Пятый генералиссимус – Александр Суворов, который не проиграл ни одного сражения, – получил этот титул в 1799 году, незадолго до своей смерти.)
Итак, вся наша страна ликовала, оставшиеся в живых либо залечивали раны, либо с энтузиазмом принимались восстанавливать разрушенное хозяйство. В мои семь лет мне доверили пасти телят, за что я получил первую зарплату в виде трудодней, на которые в конце лета начисляли по 500–700 граммов жита или пшеницы и 30 копеек деньгами, которых на руки не выдавали, а погашали стоимость облигаций ежегодных государственных займов. Этих денег не хватало на выплату налога на землю и всё, что на ней росло. Налогом облагалось каждое фруктовое дерево (яблони, груши), коровы, поросята. В каждую семью приходил страховой агент и регистрировал наличие всякой живности и количество фруктовых деревьев в саду. Даже шкуру поросенка и теленка обязали сдавать государству за мизерную цену. Подавлялась всякая инициатива предпринимательства. Еще до начала войны мой отец, будучи механизатором и самоучкой-умельцем, смастерил агрегат для получения подсолнечного масла (олии). В трудные годы лихолетья, осенью, когда убирают урожай подсолнухов, мама решилась использовать эту самодельную маслобойню. Давили олию по ночам, чтобы не было лишних свидетелей. В такие ночи распространялся чудесный аромат свежежареных семечек. Однако шила в мешке не утаишь. Кто-то донес о таком частном производстве, «компетентные» органы провели обыск и нашли агрегат из дубовых досок, цилиндра, поршня и других мелочей для выжимания масла из мятых семечек. Маму наказали штрафом в 11 тысяч рублей. Пришлось активизировать работу самогонного аппарата. Брагу делали из сахарной свеклы. Самогонкой наполняли медицинские резиновые грелки. Две-три таких грелки подвязывали на талии и пешком проходили 25 километров в город Ромны, где сдавали оптом эту самогонку перекупщицам. Вот так мама собрала штрафную сумму и передала «государству».
В такой семейной и общественной обстановке проходили мои дошкольные годы.
Вторая ступенька
Учеба в Артополотской семилетней школе
(1944–1951)
Осенью 1943 года, когда мне было шесть лет с небольшим, очень захотелось пойти в школу. К этому времени я уже научился считать до 100, читать по слогам (заглядывал в домашние задания сестрички Гали, которая ходила в старшие классы). Жажду знаний стимулировало общение с поселившейся по соседству молодой учительницей по биологии Чечет Марией Ивановной. Она была очень спокойная, флегматичная и добрая, однако так и не вышла замуж, прожив в пришкольной однокомнатной квартире до своих 80 лет. (Во время ежегодных школьных каникул и отпусков всегда ходил к ней побеседовать, подарить конфеты, чай, иногда интересные книги о животном мире планеты.) В школу принимали только с семи лет, поэтому я ходил в первый класс де-факто, в списках не значился. Учительница Надежда Покушалова – молчаливая, неулыбчивая женщина – иногда позволяла мне отвечать на поставленные ею перед классом вопросы.
Я почти всегда тянул руку, зная ответы на вопросы. Она ставила отличные оценки на листочке с моей фамилией. Из-за отсутствия тетрадей мы писали на газетной бумаге или на светлых полях газет.
В школу ходил босиком до появления первого снега в декабре. Ручку с пером, чернильницу и аналоги тетрадей носил в самодельной, самотканого полотна сумке с длинной – через плечо – ручкой. Почему-то называли такие сумки «шанька».
Артополотская семилетняя школа
Послевоенная семья собралась вновь (слева направо): сестра Маруся, отец, я, мама и сестра Галя
Помнится, к празднику Великой Октябрьской социалистической революции (7–8 ноября) в школу передали три букваря и объявили, что выдадут отличникам. Я не сомневался, что букварь достанется и мне. Однако учительница буквари выдала другим, а мне сказала: «Тебе пусть сестры купят» (Таня и Маруся учились в училищах г. Ромны). Мне стало очень обидно; придя домой, я объявил, что больше в школу не пойду и Покушалиху видеть не хочу. Сказано – сделано… Правда, иногда хотелось пойти с первоклассниками, которые утром с шумом шли в школу мимо нашей хаты. Учительница тоже ходила в школу и домой мимо нас. Если я ее замечал, то прятался в кустах, в саду за хатой. Не мог ее понять и простить.
Родители меня поддержали, в школу не отправляли и даже рады были дождаться моего «совершеннолетия» для первого класса.
В сентябре 1944 года я законно пошел в первый класс со своим соседом Володей Скачко. Учительницей нашей была односельчанка Вера Петровна Самычка-Юрченко: строгая, формальная и, как мы считали, ябеда, так как, будучи соседкой (через хату) Володи Скачко, докладывала его матери о наших мелких шалостях в школе (то подставим ножку бегущей девочке, то подергаем за косу, ущипнем за талию и т. п.). А мама Володи – шумная, невротичная – сразу доносила моим родителям, которые никаких мер не принимали, однажды мама так отреагировала на это: «Собака лает, ветер носит»…
В первом классе оказалось три тезки, три Шуры, но две из них были девочки. Если сзади кто-то обращался «Шура», я оглядывался, и если это относилось не ко мне, то огорчался. Через месяц пребывания в школе так часто повторялось ложное реагирование на имя Шура, что я дома родителям устроил «истерику». С обидой заявил: зачем меня назвали женским именем? Что, не было лучшего, мужского? Мама и сестра Галя стали успокаивать, что это хорошее историческое имя – Александр (Македонский, Невский, цари России Александр I и II и много хороших людей), а уменьшительных – много вариантов: Саша, Саня, Алик и даже Алек-Саша. Мама рассказала, что раньше имена выбирали по святцам. Папа, например, родился в именинный день Онисия. Разъяснение меня успокоило.
Я уже упоминал один инцидент этого периода, касающийся однообразной еды: постного борща и молока с хлебом (тюри), – и как однажды за ужином устроил забастовку: «надоело, есть не буду!». Получив дубця по спине и попе, пришлось есть это молоко, разбавляя слезами, и вспомнить, что мы были из Общества чистых тарелок.
На фоне такой еды с радостью шел в школу и ждал обеда. Напротив школы жила кухарка Вера Мукиевна, ей помогала моя двоюродная тетя Ольга Протасовна Скоромец, работавшая в школе уборщицей, что по-украински звучит «техробкой». Женщины варили традиционный суп с запахом свежего мяса (сала), мы к ним бежали после второго урока и за несколько минут уплетали приготовленную еду – обычно только первое с кусочком хлеба и сразу третье – компот из домашних сухофруктов, чай или кофе с молоком, сваренный из молотого жареного ячменя, цикория и молока для цвета. Подкрепленные, бегом мчались в класс (в первом классе нас училось человек 20). В перерыве между уроками бегали на улице, никто нас не останавливал. Хуже приходилось в непогоду, в дождь: в большом коридоре нас заставляли вести себя тихо, по очереди бегали в уличный туалет (метров 40–50 от здания школы). Зимой на улице играли в снежки.