Страница 21 из 28
Можно вспомнить один из летних дней 1945 года. За несколько месяцев до окончания Второй мировой войны (Великой Отечественной войны для нас, жителей Советского Союза) мама получила похоронку на отца. Тихо сказала: «Царство ему небесное», краем тоненького сатинового платка на голове смахнула слезинки, прижала нас с Галей к себе и долго молчала. Потом произнесла: «Ну что ж, надо работать, чтобы выживать. Тебе, Шурик, придется гусей пасти, а Галя старше – будет ходить на жныва».
Так оно и было. Гале в колхозе вначале доверили волов (быков) с телегою и деревянным кузовом – бистаркой для перевозки зерна (а сено, снопы и солому возили на телеге другой конструкции – гарбе). Бригадир Андрей Андреевич быстро убедился, что Галя, хотя и дивчына, управляется с любой работой не хуже толкового дядьки или парубка. Поэтому вскоре ей доверили пару лошадей, которые более проворно справляются с перевозкой урожая, – могут бежать рысью, а для любителей быстрой езды – и галопом. Управлять лошадками также проще, удобнее с помощью вожжей и уздечки. Упряжка лошадей в телегу осуществляется с помощью хорошо подогнанного к шее и грудине коня хомута с посторонками к баркам. А волы запрягаются парами в ярмо, которое крепится к дышлу, к их рогам привязываются веревки (налыгачи), и ездовый управляет ими с помощью кнута и слов «цоб» (поворот налево), «цебе» (поворот направо), и волы лениво это исполняют. При ответственной парковке воза волами управляют с помощью налыгача. За день работы с волами ездовый накрикивается до хрипоты и наматывается кнутом до утомления рук. Потом ночью хорошо спится. Галя особенно любила возить зерно с поля, от молотилки на колхозный ток, где его подсушивали и очищали на веялке (струя зерна обдувается ветром, и таким образом выдуваются легкие фракции мусора и семена бурьяна, которые попадают во время обмолота снопов). А еще больше Галя любила возить очищенное зерно (рожь, пшеницу, ячмень, овес и др.) в мешках на государственные зерносклады и колхозные зернохранилища. Вместо выгрузки зерна из бистарки деревянной лопатой на ток зерно в мешках по 40–50 кг и более (в чувалах весом до 103 кг) приходилось поднимать на вершину горы из этого зерна, забираясь туда по деревянной доске. С этой вершины зерно приятно растекается во все стороны, словно вода с пирамиды. Радующее душу зрелище! Однако надо иметь хорошую мышечную систему и крепкий позвоночник, чтобы подняться с мешком на спине на вершину зернохолма. Обычно это не девчачье дело. Но Гале это было посильно и доставляло удовольствие, когда односельчане подбадривали и восхищались ее физической выносливостью.
Однажды на току какую-то критику в адрес работавшей женщины начал высказывать здоровенный дядько Федир Грабар, который считался в селе самым сильным. Галя молча подошла к нему – а ростом она доходила ему по плечи! – слегка наклонилась, схватила его за бедра, подняла и со всего маху бросила в еще замусоренное зерно с половой. Он не успел опомниться, как оказался в этой полове с колючими мелкими устюками. На току работали с десяток женщин, которых эта ситуация восхитила и потешила. Они стали громко хохотать, приговаривая: «Ага, какой ты, Федир, оказывается, слабак! Мы думали, что ты у нас самый сильный. А оказалось, что наша Галя сильнее. Знай наших девчат и никогда к нам не приставай!» Оскорбленный в своем самолюбии, он громко выругался и, бурча что-то себе под нос, ретировался с колхозного тока… Как-то выезжавшая учительница подарила Гале красный берет, который стал единственным головным убором на все случаи жизни. Во время пыльной работы при обмолоте снопов и загрузки зерном бистарки Галя надевала этот берет, за что ее обзывали «наш красный партизан». Много интересных приключений случалось с Галей и односельчанами.
Очередной стресс мама и мы пережили, когда уже после объявления об окончании войны ночью вернулся домой отец – на двух костылях, с гноящимися ранами на голенях и стопах. Оказалось, что, будучи уже в Берлине, он подорвался на мине и получил множественные осколочные ранения ног и туловища. В бессознательном состоянии его отнесли в медсанбат и срочно переправили в тыловой госпиталь на лечение. Так, поэтапно, он оказался в госпитале аж в Баку. Очевидно, никаких письменных следов переправки отца в Баку в оставшейся действующей части не сохранилось, и командование взвода посчитало его погибшим. Тогда заполнили стандартную похоронку и отправили по домашнему адресу. Как потом выяснялось, нередко после похоронок, полученных родственниками, солдаты возвращались с «того света». К сожалению, несколько десятков миллионов легли на полях сражений по обе стороны фронта – как советских, так и немецких солдат и офицеров, и похоронки на них оказались достоверными.
Коротко можно вспомнить еще один день той поры, скажем, 24 июня 1945 года. Я проснулся сам около семи часов солнечного и тихого утра. Умылся и выпил чашку парного молока с кусочком черного хлеба, который мама сама выпекала в печи из смеси ржаной и гречневой муки. Сковородкой служил лист свежей капусты, он высыхал и припекался к буханке, и его съедали вместе с хлебом. После такого завтрака выламывал свежую ветку в кустарнике американского клена. После спиливания основного ствола клена на дрова ежегодно и очень быстро от остающихся в земле корней вырастали новые пагонки клена, которые служили прекрасным кнутом для управления гусями. Свежие ветки клена достаточно длинные и эластичные, ими легко пугать гусей и направлять в нужную сторону. В мои обязанности входило прогнать гусей по селу и в яр к ставку. Там они плавали и хорошели. Вечером приходилось пригонять их от ставка во двор, а днем периодически ходить к ставку, чтобы проверить гусочек и выгнать из чужого огорода, где росли колосовые – пшеница, ячмень, которые их постоянно примагничивали. Иногда прохожие односельчане напоминали: «Твои гуси в шкоде. Беги выгоняй!» Эффективность такого кленового дубчика прочувствовал и я на собственных ягодицах от возвратившегося с фронта отца.
Вечером мама объявила: «Иди, сынок, вечерять!» А я спросил, что сегодня на вечерю. Она сказала: «Молоко с хлебом». Это был стандартный весенне-летний ужин, который мне основательно надоел, о чем я и сообщил: «Надоело мне молоко с хлебом! Не буду его кушать», – и демонстративно вышел из хаты, стал за ее угол и громко разревелся. Через несколько минут, еле передвигаясь и попутно выломав кленовый дубец, ко мне подошел отец, поставил костыль к стенке хаты, одной рукой взял мое ухо, а другой вжарил дубцем по попе, приговаривая: «Перестань хныкать и сейчас же иди вечерять что дают!» Пришлось выкушать молоко с хлебом вместе со слезами. А когда лег в постель с обидными мыслями на судьбу, мечтал: «Скорее бы вырасти и уйти из дома!»
(А спали мы на полу, на коллективном лежбище для родителей и детей. Вдоль двух стен стояли лавки, на них положены доски, затем матрасы из пера домашних птиц. Укрывались зимой лижныком – самотканым одеялом из шерсти овец, а летом – одеялом из самотканого полотна. Из такого полотна шили и ночные рубашки. У меня они всегда были не по возрасту длинные, так как доставались по наследству от сестер, которые выросли из этих рубашек, а я еще не дорос. Долгое время был мелким мальчиком – в маму и ее род: дедушка Терешко не превышал 170 сантиметров, а мама и того меньше – 162 сантиметра. Я догнал дедушку в период от 16 до 20 лет плюс добавил акселерационных 2 сантиметра.)
Но до момента ухода из дома надо было еще много лет учиться в школе. Именно в школе я потом узнал, что в тот памятный день, 24 июня 1945 года, в Москве прошел легендарный Парад в честь Победы Советского Союза над фашистской Германией. Хотя Днем Победы считается 9 мая 1945 года, но к параду следовало подготовиться основательно. На совещании в Кремле лично товарищ Сталин, как Верховный главнокомандующий, предложил по-русски отметить это воистину великое историческое событие: дать обед и провести парад. В Генеральном штабе срочно собрали комиссии по подготовке обоих мероприятий. Комиссию по подготовке парада возглавил начальник Генштаба генерал армии Алексей Антонов. В нее входили люди из Комендатуры Кремля, Московского военного округа и других организаций. На подготовку парада комиссия запросила два месяца. Иосиф Сталин на эту подготовку дал 30 суток. За это время требовалось выбрать из четырехмиллионных Вооруженных сил 15 тысяч наиболее достойных, всем сшить новое парадное обмундирование и – самое главное – обучить героев войны ходить строем. Понятно, что на фронте «гусиным шагом» не очень-то маршировали. Работа нашлась всем. Даже мастерские Большого театра, которые в войну подчинялись командованию тыла Вооруженных сил, шили штандарты для наших фронтов и армий. Принимал их работу сам Сталин – и первый вариант забраковал!