Крестьянская история

Чему и как нас учили

В коммуне была организована школа крестьянской молодёжи – ШКМ. Не было ни программ, ни учебников, зато были великолепные учителя. Все занятия вели два учителя – молодая супружеская пара. Кто они такие, каким ветром занесло их в эту сибирскую глубинку, мама не знала. Были супруги из устоявшейся российской интеллигенции, грамотные, добросовестные, порядочные. Как учили? Как могли, но учили замечательно. Василит Васильевич вёл математику, естествознание, историю. Когда я, учась в школе, повторяла вслух правила по математике, решала примеры, мама иногда мне говорила: «А Василит Васильевич нам объяснял так», и оказывалось, что её учитель объяснял проще, доступнее. Историю он преподавал по отрывному календарю. Приходил на урок, брал в руки календарь, открывал очередную дату. На листке значились события, которые происходили в истории в этот день. Учитель подробно излагал суть этих событий, причины, следствия, итоги, знал героев, рассказывал очень интересно, красиво, умно. Русский язык и литературу преподавала его жена, тоже вела уроки не по шаблону, была вольна в высказываниях и оценках. То, что рассказывала она своим ученикам о Пушкине, Гоголе и других классиках русской литературы, наши учителя нам не говорили, они, вероятно, просто этого не знали. С упоением читала наизусть стихи поэтов-классиков русской литературы и, конечно, стихи Сергея Есенина, он был тогда кумиром российской молодёжи.

Из маминых рассказов я узнала, что когда поэт трагически ушёл из жизни, то даже в этом печальном событии среди молодых людей нашлись его последователи – расставались с жизнью так, как их кумир. В мои школьные годы о Сергее Есенине никто ничего не знал, его имя в программе средней школы не значилось, в советской литературе он был персоной нон грата. Знали мы Джамбула Джабаева, Кайсына Кулиева, Мирзо Турсун-Заде, Сулеймана Стальского, о Сергее Есенине даже не слышали, а мама пела песни, читала наизусть его стихи. Поэзия Сергея Есенина пронзает душу неотразимым обаянием русскости и складности, остаётся в памяти навсегда. Я была уже студенткой Барнаульского пединститута, когда однажды совершенно неожиданно обнаружила на уличном книжном прилавке солидный сборник произведений Сергея Есенина, изданный Казахским государственным издательством художественной литературы, город Алма-Ата, 1960 год. Подходил народ, покупали разные книги, солидный том с произведениями Сергея Есенина даже в руки никто не брал: не знали, кто он такой, этот Есенин. При тогдашнем-то книжном голоде! Казахи, спасибо им, издали для нас стихи нашего национального поэта! С волнением и огромной радостью купила эту ценную для нашей семьи книгу и подарила маме на день рождения. Как же она удивилась! На всю жизнь запомнились моей маме её учителя, их уроки. И запомнилось ещё вот что: учителя сами бельё не стирали, дрова не кололи, воду не носили. Они ведь были учителя!

А я вспоминаю учителей моего времени. Вместе с учениками педагоги мыли полы в классах и коридорах школы, подметали городские улицы и дворы. Осенью ездили со своими подопечными на уборку урожая, причём под расписку несли ответственность за жизнь и здоровье каждого ученика. Сами красили, белили классные комнаты за свои учительские деньги, так как у школы на это средств не было. Всё это входило в обязанности учителей, хотя никто им эту работу не оплачивал, но спрашивали строго. Во времена Ельцина моя знакомая молодая учительница (тридцать два года), отработав смену в школе, шла мыть подъезды, так как школьная зарплата была почти символическая, и ту платили не вовремя. Жила она в коммунальной квартире, в комнатке восемь квадратных метров с восьмилетней дочкой. Порой учителя даже не знали, кто они больше – учителя, дворники или уборщики. Чем только не приходится заниматься учителям-горемыкам! В деревне, чтобы выжить, они возятся с коровой, свиньями, курами, огородом. Навоз, дрова, печная зола, бесконечные вёдра с водой – времени на самообразование нет, нет его и для отдыха. За всё с учителей спрос: не успевает ученик – виновата учительница, не ходит ребёнок в школу – виновата учительница, забеременела школьница – виновата учительница.

В 1928 году мама окончила ШКМ. Девочке умной, способной, ей хотелось учиться дальше. Дальше – это в городе Барнауле, в сельскохозяйственном техникуме. Другого «дальше» она себе не представляла. Коммуна выделила ей один рубль, бабушка дала каравай хлеба, с тем и отправилась вчерашняя школьница в незнакомый город. Очень хотела стать учительницей, но не посмела, думала, что как это она, крестьянская девочка, может стать учительницей? Так не бывает. Сразу поселили в общежитие. Вступительный экзамен надо было сдавать по политграмоте. Никаких дополнительных занятий, как теперь, курсов по подготовке для поступления в учебное заведение не было. Не было и экзаменационных билетов, спросить могли что угодно. Все волновались. В приёмной комиссии чаще других задавали вопрос: «Можно ли построить социализм в одной отдельно взятой стране?» Никто не знал правильный ответ. Из экзаменационной комнаты выходил абитуриент, все обращались к нему с вопросами:

– Спрашивали?

– Спрашивали.

– Что ты сказал?

– Сказал, что можно, – говорил один.

– Сказал, что нельзя, – отвечал другой.

Подошла очередь мамы. Она так и не знала, можно ли построить социализм в одной отдельно взятой стране. Но об этом её не спросили. Задали вопрос:

– Ты комсомолка?

Получив утвердительный ответ, стали спрашивать по Уставу. Устав девочка знала хорошо, всё ответила правильно. Приняли. Жила в общежитии, платили стипендию, так и обходилась. Мать, детдомовская стряпуха, за свой труд абсолютно ничего не получавшая, ничем ей помочь не могла, радовалась и тому, что хоть дети её не голодные и под крышей, пусть и сиротского дома. В техникуме была своя столовая, кормили дёшево. Было своё учебное хозяйство – учхоз, где учащиеся техникума работали сами и которое обеспечивало столовую овощами. Мама очень любила театр, не пропускала ни одного нового спектакля. Денег на театр не было, но студентам давали контрамарки. В зрительный зал разрешалось заходить только после третьего звонка и садиться на свободные места. Девочки бесшумно впархивали в зал, тихонько рассаживались. Театралы не обижались на небольшое временное неудобство, знали, что это студенты, относились к ним снисходительно. Случалось сидеть даже в ложе. В то время была групповая система обучения. К занятиям должны были готовиться все, но во время урока отвечал только один студент. Если он отвечал хорошо (обычно всегда отвечали хорошо), зачёт ставили всей группе.

Судьба моего дяди Прокофия

Через год в этот же техникум поступил брат мамы, Прокофий. Юноша сразу же заявил о себе – паренёк с незаурядными способностями, умный, начитанный, лучший шахматист техникума, исключительно музыкально одарённый. Когда он в первый раз увидел фортепьяно, подошёл к инструменту, прошёлся пальцами по клавишам несколько раз и тут же заиграл мелодию «Наш паровоз, вперёд лети, в коммуне остановка…» – тогда эту песню пели все. Но не только эту. Мама иногда пела романсы своей юности, грустные, щемящие душу безысходным страданием: «Мой сад с каждым днём увядает, помят он, поломан и пуст, хоть пышно ещё доцветает настурций в нём огненный куст…», «Скоро ли, скоро ли кончу гимназию, скоро ли, скоро ли буду гулять, как надоело мне это учение – это учение просто мучение, ах, поскорей бы гулять…». Печальный романс «Девица бедная, сердце разбитое, милый не хочет любить…» всегда меня пугал. Или: «Соколовский хор у Яра был когда-то знаменит, соколовская гитара до сих пор в ушах звенит…». И, конечно же, «Очаровательные глазки, очаровали вы меня…». И ещё было в её репертуаре много теперь уже навсегда забытых песен. Прокофий создал в техникуме оркестр струнных инструментов, руководил которым сам. Играли «Барыню», «Вдоль по Питерской», «Камаринскую», «Коробейников», «Светит месяц» и другие ныне забытые мелодии. В группе музыкантов не хватало балалаечника, брат обязал сестру освоить этот инструмент. Мама играть научилась быстро, играла хорошо, балалайка у нас была, иногда она аккомпанировала себе, когда пела романсы.