Сияние лилии

Что я хочу? В глаза мне светили последние лучи уходящего на покой солнца — бледные, тусклые, едва ли дающие тепло. Мертвые лучи. Уходящие на покой.

— Одиночество, — проговорила я чуть слышно. — Спокойствие. Свободы от… — осеклась, потупила растерянно взгляд. Надо же, расчувствовалась!

Извозчик кашлянул в руку. Нахлобучил шляпу на голову, из уже из-под широких полов бросил хмурый взгляд.

– Обидел что ль кто?

Я взгляда на него не поднимала, и уже сожалела о вырвавшихся словах. Сейчас расспрашивать еще, не дай, нечистые начнет.

– От того и в город подалась? – подтвердил мои опасения извозчик.

Я сунула руку в карман платья и крепко сжала тонкую бумагу с неровным подчерком Хилды.

– В поселках поганцев хватает, но и в городе их не мало, — продолжал мрачно.

– Некуда мне больше, — ответила тихо.

– Ну раз некуда, – извозчик вздохнул сочувственно, размашистым шагом прошел к двери, щелкнул ключ.

Я подняла взгляд, смотря ка открывается нутро кареты, столь же мрачное что и весь её внешний вид.

Мужчина сделал приглашающий жест.

– До города довезу. Денег не нужно. На колесах все скорее доберёшься.

Я оглянулась. В сумраке чудились в лесу неясные тени, слышались шорохи. Совсем рядом хрустнула ветвь. Я смелая… Ночью до озера бегала...

Вой разнесся близко за соседними кустами. С визгом пронесся в гуще лесной гонимый зверь. У меня ладони взмокли. Нет, я трусиха! Добежать по освещённым улицам до озера смелости не нужно.

Поторапливая меня всхрапнула рядом пегая лошадь и покосилась карим глазам. Я прижала к себе сумку и направилась к извозчику. Он протянул руку помогая мне взобраться на ступень. Я вошла и на секунду зажмурилась, ослепленная ярким фонарем внутри кареты. За спиной послушался щелчок ключа. Я молниеносно обернулась. Дверь за мной была заперта.

«Во же нечистые!» — выругалась.

— Пшла, родимая — послышалось за стеной. Качнулся фонарь разбрызгивая тени по черному бархату обивки. И в груди у меня испуганно, с трепетом, застучало.

«Дура! — обругала сама себя. — Так тебе и надо будет, если не выпустят. Ишь испугалась звуков лесных! А здесь тебе теперь не страшно? И отчего чужому человеку доверилась? Хотя какая теперь разница, по приезду видно будет. Если он вообще меня в город повезет».

Я попятилась, устало опустилась на диванчик, рядом с ворохом тряпья. Вытянула ноги, хоть они отдохнут. Да и мне бы не мешало. Куда бы меня не привезли, силы понадобятся. Я прикрыла глаза и опустила голову на тряпки.

– Осторожнее! – раздраженно буркнули из-под них.

Я вскрикнула и одним прыжком оказалась на диванчике напротив, поджав под себя ноги. Усталость молниеносно пропала. Я начала шарик рукой по сидению пытаясь нащупать хоть что то чем могу себя защитить.

– Здравствуйте! – продолжили из угла.

– З-здравствуйте! – пролепетала не найдя ничего кроме собственной сумки, и от того крепко прижав её к груди.

Ворох тряпья зашевелился. Из-под него показалось худощавое конопатое лицо. Карие глаза пристально смерили меня взглядом. Потом сощурились, и тут же удивленно распахнулись. Тонкие губы растянулись в доброжелательной улыбке.

– Зак! – откинул тряпье, на деле оказавшееся серым бесформенным плащом. Протянул худую руку. – Зак Дюшон.

Я облегченно выдохнула. Совсем забыла, а ведь извозчик говорил, он везет чадо в институт. Вот это самое, рыжее, конопатое, взлохмаченное чадо.

– Найли, – не могла не улыбнуться в ответ от всего его несуразного и даже чуть диковатого вида. – Найли Сторм.

– Рад! Очень рад! – он с таким усердием тряс мне руку и заглядывал в глаза не переставая улыбаться, что я испугалась, не взыгрался ли во мне снова треклятый дар. Вот сейчас поднимется, нахлынет, и будет добродушное чадо валятся у моих ног. Вот тогда мне точно несдобровать. Горько усмехнулась, ишь как оно вышло, я практически сама загнала себя в камеру. Сбежать из запертой кареты с решетками на окнах, я не представляла себе возможным. Но тут Зак, наконец, отпустил мою руку. Начал суетливо озираться. Я облегченно выдохнула. Пронесло! Паренек встал. Роста он оказался невысокого, пожалуй, на полголовы выше меня. Он весело подмигнул мне, откинул седушку диванчика, под ним оказалась ниша, из неё он выудил полосатый платок.

– Расстилай, – подал мне с торжественным видом.

Я послушно раскинула платок на своем диванчике.

– Накрывай! — склонился над нишей доставая из неё продукты.

В руки мне легла круглая буханка хлеба. Потом кусок буженины, и головка желтого сыра. Фляжка с плескавшейся внутри водой.

У меня от одного вида еды слюна во рту появилась.

– Сейчас поужинаем, – Зак уселся напротив. — Одному кусок в горло не лезет.

Я усиленно закивала головой.

Зак вытащил из-за пояса ножик, вытер о штанину, отрезал кусок хлеба, шмякнул на него толстый кусок мяса, а сверху сыр.

– Держи! – протянул мне.

Я схватила бутерброд и вцепилась в него зубами. Но вдруг представила, как выгляжу со стороны, и покраснела. Зак не переставал улыбаться. А улыбка у него открытая и располагающая, будто мы знакомы всю жизнь. И мне стало спокойно с ним. Я отбросила всякие стеснения и с удовольствием начала жевать. Зак взял в руки фляжку, открутил крышку. И вот тут, только что откушенный кусок чуть не встал у меня в горле от удивления. Пальцы Зака стали раскалено-красными, он сжал фляжку в ладонях, а через минуту из тонкого горлышка пошел дымок. Вода забурлила! Руки Зака снова стали обычными, кожа приобрела нормальный вид. Парень спокойно разлил кипяток по стаканам.

– Как ты это сделал? — кусок все же пришлось прожевать, прежде чем спросить.

Зак отпил из кружки.

– А ты думаешь, отчего меня в этот зверский институт отправили? – откусил от своего бутерброда, начал медленно жевать.

Зверский институт? Мне стало не по себе. Интересно и что за институт такой. Спрашивать дальше было неудобно. Я откусывала от бутерброда, а сама все наблюдала за Заком. Милый, лицо доброе, а вот глаза грустные будто тоска в них глубокая и болезненная.

– Смотреть на меня отец не может… — прервал он мои размышления. — Хотя, какой он отец, – произнес горько. – Мама изменила, сама при родах умерла, так и не сказав кто настоящий родитель. Убить младенца рука не поднялась. Только чем старше становился, тем сильнее от него отличался. Все во мне не так, лицо чужое, телом не вышел. Братья у меня знаешь какие? – прозвучала легкая зависть, следом тяжелый вздох. – Разве что и есть семейного – глаза. Мамины говорят – карие. А тут ещё и «странности». Отец долго старался терпеть мое присутствие рядом. Но видимо терпелка закончилась.

— И тебя отправили в институт?

В моем голосе было слишком много удивления.

Зак посмотрел на меня изучающе.

— Ты и правда не знаешь! — проговорил чуть скриви губы. — Это не просто институт. Это институт проклятых.

— Проклятых? – собственный голос показался мне глухим.

– Их самых, – кивнул Зак. — Там таких как я учат справляться со своими «странностями».

— А если не справляются? — есть мне совершенно расхотелось. Я положила надкушенный бутерброд обратно на платок.

— Не возвращаются, — зловеще прозвучало из уст Зака.

У меня под ребрами кольнуло и дыхание стало учащенным. Как так?

— Что значит, не возвращаются?

У Зака зрачки огненно-красным полыхнули.

— Мы прокляты. Таким как я нет места среди простого народа. Правительство не позволит. Так что можно считать, отец поступил благородно. Дал мне шанс.

Я в ужасе уставилась на Зака.

— А ты уверен, что твоя «странность» — проклятие?

Мне стало совсем неуютно. Я очень ясно видела себя на месте Зака. У меня тоже есть… «странность» — которую я считаю проклятием.

– Меня никто не спрашивал, считаю я это проклятием или даром. Ты видела, как я воду вскипятил? Я научился это делать за месяц, подчинять себе небольшие вспышки. — Он с гордостью на меня посмотрел. А я съёжилась под его взглядом. Сколько силы излучали глаза Зака, мне разом места в карете мало стало. Само лицо его изменилось став непроницаемо жестким с твердой уверенностью в сведенных скулах. — Я уверен, я смогу подчинить, я научусь работать с тем, что во мне, — замолчал, еще пару секунду в суженных зрачках плескалось огненное пламя, и затухло. Я облегченно выдохнула. Чувство обитаемой в карете душащей силы пропало. Зак рассеянно улыбнулся снова стал тем самым пареньком — чуть диковатым и взлохмаченным. — А ты зачем в город? — спросил, как ни в чем не бывало.