Сияние лилии

Хилда поднялась. Вытерла ладонью слезы с моего лица, поцеловала в щеку. Я не выдержала, порывисто обняла сестру.

— Уходи через задний двор. – напутствовала меня уже на пороге. — В посёлке двуколку не нанимай, по дороге с попутчиком до города добирайся, — быстро заморгала, на глаза накатились слезы. — Дай бог, все у тебя хорошо будет. А я свечку за тебя поставлю, и молится буду, — еще раз на прощание порывисто обняла и подтолкнула к ступеням.

Я слезы стоявшие в горле проглотила, едва смогла благодарно прошептать:

— Спасибо, Хилда. И прощай!

После чего бегом бросилась к западному лесу. Уже заходя в деревья оглянулась. Тихий поселок, с небольшими одно и двухэтажными домика, с ухоженными двориками и довольно дружелюбными людьми. Синие крыши домов, лазурные берега озера. Сердце защемило, невыразимо боль сдавило душу. Сердце тоскливо стукнуло в ребра. В тяжелом предчувствии я махнула поселку рукой.

«Прощай, я буду скучать».

Развернулась и скрылась в деревьях.

***

День клонился к закату, когда я вышла к дороге. Оставалась слабая надежда поймать проходящую в город двуколку или на худой конец припозднившуюся телегу, идущую с поселковой ярмарки. Я посмотрела по сторонам и никого не увидев, побрела по краю дороги. Ветер теребил мне волосы, покачивал ветви огромных многовековых сосен разгоняя птах. Солнце сонно клонилось к горизонту, светило рассеянными закатными лучами, окрашивая в розовый низкие кучковатые тучи. Чем ниже опускалось светило, тем быстрее был мой шаг. Я боязливо посматривала на затухающий горизонт. Дороги Девана славились мрачными историями. И были они отнюдь не о разгулявшихся в лесах разбойниках. Рассказывали поселковые про жутких монстров, выходящих из глубоких нор, о птицах, несущих за собой гром и молнии. Поговаривали о встающей по ночам нежити, жадной до плоти, о страшных упырях, желающих крови. И много еще чего, чему верить можно было с большой натяжкой. Куда как с большей вероятностью можно было наткнуться на дроу или озлобленного гоблина. Хотя и эти со времен правления семьи Киллиан поутихли, дороги находились под надзором стражей, а с приходом последнего наследника крови, лорда Истера, по поселкам потянулись дозорные. Он и сам не редко заглядывал в местные угодья. Его я помнила хорошо. Высокий мужчина с властными карими глазами, огненно-рыжим волосом и твердой уверенной походкой. Было в нем нечто не просто заставляющее трепетать, но даже испугано прятать взгляд. Странная словно волной следующая следом грозная мощь. Боялись нынешнего императора, если и были какие разговоры о нем, то только шепотом и в кругу семьи.

Я вздохнула. Какой бы порядок в стране не наводил правитель Киллиан, а мне было страшно. Нет, я не ожидала, что на меня вдруг нападут, и уж тем более не думала о нечисти, возможно, прячущейся за тенями деревьев. Я впервые оказалась так далеко от родного поселка, одна. Да еще и ноги разболелись. Сквозь тонкую подошву замшевых туфель чувствовались острые придорожные камни. Я шла хромая, проклиная любвеобильность Мика и свой темный дар. Если бы не последний… Интересно, кто из родителей наградил меня им. А может это и не дар крови, а чье-то злое проклятие? Тогда почему оно передалось мне? Что сделала я, или мои родители? За что наказана?

Я прислушалась к себе, кроме усталости в ногах, чувствовала я себя вполне даже бодро. И это пройдя пешком не менее десяти миль. А ведь любая другая поселковая барышня уже легла бы в лесу от усталости. Но я иду. Вздохнула. Лучше бы тело грызла боль и от жара ломило суставы, но это бы происходило дома. В уютном кресле, с чашкой терпкого успокаивающего чая настоянного на травах и сладкой плюшкой выпеченной Хилдой. А что теперь? Дорога в чужой город, к дядюшке, которого я почти не помню. В кармане лежала записка Хилды, но мне это уверенности не придавало. С какой стати он должен принимать некую дальнюю родственницу? По просьбе дочери? Той самой с которой он общается не больше года? Нет. Не верилось мне, что я найду у дядюшки приют. И как то нехорошо сжималось в предчувствии сердце. Ведь если я права, то иду я никуда, и не найду я там для себя ничего. А все от того, что никому не нужна. Я даже носом шмыгнула. Осталось слезу пустить. Но та не наворачивались на глаза, не застилала взор, а застреляла горечью в горле и там стояла. Я даже как нормальная барышня выплакаться не могу. От самобичевания меня отвлек медленный перестук копыт позади.

Двуколка? Телега?

Я обернулась радостно обернулась. И тут же испуганно шарахнулась на обочину.

Две пегих лошадки понуро тянули черную словно гроб, зарешеченную, карету.

— Тпру! — извозчик, мужик в темной шляпе и черном плаще, натянул поводья останавливая копытных напротив меня. Цыкнул в седую бороду.

— В город? — проговорил на грубом северном диалекте.

— В город, — я на всякий случай посторонилась. Жутковатый вид был и у кареты и у извозчика. Последний, почувствовал мое замешательство, почтительно снял шляпу обнажая лысую голову. Кивнул и улыбнулся, во рту блеснули железные зубы. Ком стоящий у меня в горле провалился в желудок и оттуда испуганно икнул. Я отступила еще на пару шагов, запуталась в юбке и рухнула на землю

Улыбка у извозчика пропала, он шустро соскочил с козлов и одним широким шагом приблизился ко мне.

– Что же вы так неосторожно, барышня! — протянул крупную ладонь помогая мне подняться, – Вы меня не бойтесь, я только внешне страшный, — на красном лице снова растянулась улыбка, чуть растерянная.

Я молчаливо поднялась. Вблизи извозчик и правда не казался страшным, было в его лице даже что-то добродушное.

— Издалека? — продолжал он, неловко пытаясь помочь мне отряхнуться.

Я не ответила. Мало ли. Может меня уже ищут.

— Да, впрочем, мне все равно, — махнул он. — И так вижу, издалека, — сделал приглашающий жест в сторону траурно-черной кареты.

— Садись, подвезем!

— Не-не-надо!.. — голос мой задрожал. И в голову полезли самые малоприятные мысли. Я покосилась на карету, с ужасом представляя его пассажира.

Извозчик за моим взглядом проследил. И рассмеялся открытым, добрым смехом.

— Не кусается он, совсем безобидный. Как бы ты сама его не покусала. В город, в институт везу.

Я глаза недоверчиво сузила.

— А решетка зачем?

Извозчик потер усы и направился к повозке.

— Чтобы не сбег. Родитель желает, чтобы чадо училось.

— А чадо не желает? — тут уж я усмехнулась, разглядывая крепкую карету и толстые прутья решетки.

Извозчик похлопал пегую лошаденку по толстому крупу. Та головой качнула будто спрашивая «Чего стоим?». Мужик ко мне обернулся, почесал в затылке.

– Кто его знает, чего нынче молодежь желает, а чего нет. Вот ты чего хочешь?

Я растерялась. Промелькнули разом сквозь призрачные воспоминания все прожитые годы. Вечно недовольная Инди. Синяки от её побоев. Заступающаяся за меня Хилда, и иногда, по той же причине, тоже ходившая с синяками от тяжелой руки матери. Я, корчившаяся на полу в гостиной, ехидный смех Инди.

— Сдохнешь со своим даром, как и родичи твои!

Хилда плакала, поливала меня водой из старого ведра, накладывала мокрые тряпки на пылающее огнем тело.

А потом была первая жертва лилового дыхания. Нет, я не убила. Едва тронула. Какой-то заезжий, нечаянно встретившийся в переулке, он даже не заметил.

Зато заметила тетушка. Дикая злоба на её перекошенном лице, когда я вошла вся обновленная с сияющей кожей, и пылающими лиловым зрачками.

– Глаз-то не было, чтобы видеть с кем повелась! Дура, мать твоя… – с ненавистью выплюнула она мне в лицо. И просто ушла, сжав руки в кулаки и трясясь от бессильной злобы. Это бы единственный раз когда Инди смогла сдержать ярость. Я машинально коснулась пальцами ребер, сколько раз по ним прошлись кнутом, поленом и всем что попадало под руки Инди. Оставались тонкие рубцы, неровные шрамы. Они проходили, стоило мне позаимствовать хоть немного чужой силы. Вот только проходили они с кожи, а в душе так и оставались, кровоточили и разрастались в один большой багряный рубец.