Повести

Балтика — и наше мореплавание. Это была настоящая тема. История. Море. Петербург — Ленинград. Я должен, наверно, взяться за эту книгу. Если за нее не взялся Виктор Викторович, то должен взяться я. Нас ведь, бывших моряков, среди пишущих в Ленинграде не так уж и много, как это ни странно. И один занят своим журналом, где он главный редактор; другой — тот самый В. Пикуль — отъехал давно уже в Ригу и, судя по всему, так там и останется, превращаясь год от года, во всяком случае по тоннажу выпускаемых книг, в нынешнего Дюма; третьего — отличного моряка — в прошлом году не стало. А больше и считать некого. Так что как ни крути…

Встреча происходила в издательстве. Я начал упоминать в этом повествовании действительные фамилии и намерен продолжать это делать. Надо держать единый стиль. От пароходства присутствовали: его начальник — Борис Алексеевич Юницын, секретарь парткома — Эрнест Александрович Скопинцев и помощник начальника пароходства — Виктор Гордеевич Агашин. Практические дела вел потом Агашин. Я еще не знал, что «Виктор» — имя помощника начальника пароходства — налаживает мостик, от Виктора Конецкого к длинной череде Викторов, с которыми мне вскоре предстоит встретиться, и что это имя скоро станет для меня символом удачи. От издательства же присутствовали работники… Впрочем, те самые работники, которых надо было убедить, что уж если издавать книгу о торговой Балтике, так она должна быть книгой. И на нее надо отпустить и бумагу, и картон, и все, что полагается.

Я думал, что присутствую на первом этапе многонедельных переговоров. И сначала будет прощупывание, прикидка и прочее. Мы — шажок, они — полшажка. А решено все было за час. Я думал, что только на мое воображение действуют такие связанные с морем слова, как «дедвейт», «балкер», «Монтевидео», «фунт стерлингов» и «Багамские острова». Но оказалось — они действуют не только на меня. Издательство выразило готовность издать двухтомник. С цветными иллюстрациями. На мелованной финской бумаге. Альбомного формата. С суперобложками.

Чтобы так соглашались и так радостно шли навстречу, когда речь идет о листаже, тираже и сроках, я еще не видывал. Вскоре не окончательно выясненным оставалось лишь одно — кто будет писать. И тогда все повернулись ко мне. Бывают моменты, когда ты вдруг можешь потребовать бог знает что. Кажется, у меня в жизни так было впервые. Я постарался сделать паузу. Не знаю уж, удалось ли.

— Два условия, — вероятно, подражая герою какого-то кинофильма, сказал я. — Первое. Никакой мелованной бумаги. Никакого альбомного формата. Кто-нибудь из вас видел человека, читающего квадратную книгу?

Заведующая редакцией сделала слабый жест рукой, видимо означающий, что ей известен такой человек. Должно быть, это была она сама, поскольку шкаф в ее кабинете был наполнен именно такими книгами, выпущенными ее редакцией. Но я не дал себя сбить.

— Никаких суперобложек, — сказал я. — И второе…

Должно быть, мне удалось приостановиться. Все на меня глядели, и я ясно понял, что откажут.

— Ну так что? — спросили меня. — Что второе?

— Визу на все время работы. Право плавать на любом судне пароходства в любой из его рейсов.

Теперь я был уверен, что откажут. Все смотрели на начальника пароходства.

— Проблем нет, — сказал он. — По-моему, тоже не надо альбомов. Нужна книга для чтения. Она должна быть интересной. Это главное. И второе. Оформляйтесь. Любое судно. Любой рейс. Тут уж вообще нет вопроса. Надо же вам увидеть то, о чем собираетесь писать. Можем только приветствовать. Впрочем, мы вам и сами хотели это предложить.

— Учти, — сказал мне Конецкий, услышав о том, как пошли мои дела, — всякое море начинается не с того, с чего бы хотелось.

И он сказал, с чего, по его мнению, начинается всякое море. Переводя его слова в систему более академических выражений, можно было понять, что он предостерегает меня от поспешных выводов. Потому что всякому основательному выходу в море предшествуют мелкие и крупные формальности, и среди них нет особенно приятных. Начать хотя бы с медицины. Все встает на голову. Мы, взрослые люди, привыкли обращаться к врачам, лишь когда у нас что-то заболело, нам и в голову прийти не может скрывать от врача свои хворобы. Это естественно. Не для чего тогда было и обращаться к врачу. Здесь же все происходит наоборот: ты пытаешься уверить врача, что совершенно здоров, а он, как криминалист, ловит твои уклончивые зрачки, многократно прислушивается, используя чуткие приборы, к неясному ритму твоих внутренних органов, и, похоже, самое радостное оживление у него наступает тогда, когда вчерашние наблюдения не сходятся с сегодняшними. Еще Виктор Конецкий имел в виду, что, сдав все сведения о себе, странно сидеть и ждать, пока кто-то придет к выводу, годны ли твое тело и твоя душа к путешествию, скажем, в устье Амазонки. Но все, кто хочет плавать, ждут, и мне придется ждать тоже. А тем временем извольте сделать еще одну спецтропическую спецпрививку. И сдать спецантарктический спецанализ.

Виктор Викторович говорил мне, что ждешь моря и не знаешь, осуществится ли оно, но надеешься очень, и потому дела твои, не морские сами по себе, как бы приходят в упадок, а выход все оттягивается и оттягивается. И знакомые, которых ты давно не видел, встречая тебя, спрашивают, почему ты так скоро вернулся. И попробуй им что-нибудь объяснить. Но вы ведь, кажется, давно уже этим занимаетесь, говорят знакомые, теряя к вашей персоне значительную часть интереса, как мы теряем интерес ко всякому вруну или неудачнику.

Виктор Викторович сказал, что все эти стадии мне обязательно придется пройти и чтобы я сносил их терпеливо, потому что море никак иначе и не может начаться. Только так — и никак иначе. И Васко да Гама наверняка ходил к лекарю, чтобы тот ощупал его перед дальней дорогой, и Беллинсгаузен хотя и готовился к антарктическому плаванию, но знать не знал до самого последнего момента, будет ли дано на него монаршее «добро», и у Магеллана, конечно, спрашивали не особенно понимавшие, что такое выход в море, знакомые, почему же он все никак не отплывает — ведь пора уже открывать пролив его имени. А Магеллан все собирал чеснок да сушил в дорогу сухари.

Белый пароход и острова в пальмах — это все потом, а для того чтобы туда попасть, надо ох как покрутиться на берегу! С тем большим ощущением счастья потом уходишь.

Вот примерно что хотел сказать мне Виктор Викторович, когда сообщил, что море начинается… не сразу.

Не сразу оно и началось. Но тут мне повезло. Есть созвездие Рака. Есть Овна. Есть Стрельца. И какое-то из них якобы о тебе заботится, так что ты всю жизнь ходишь под его знаком. Выбирать тебе ничего не надо. Похоже, что с тех пор, как я дал себя уговорить Виктору Викторовичу Конецкому, надо мной взяло шефство созвездие Викторов.

Писать эту страницу мне помогает то, что повесть моя в каком-то смысле документальна, — названия, цифры и бо́льшую часть имен я оставляю такими, какие имели место в действительности. Сплетая нити повествования, я никогда бы не осмелился соединить имена в ту цепочку, в которую их сцепила реальная жизнь.

Виктор Викторович Конецкий как бы передал меня пароходству, и мной занялся Виктор Гордеевич Агашин, помощник начальника пароходства. Именно он отвел меня к Виктору Ивановичу Харченко, заместителю начальника пароходства по кадрам. Тут началось оформление моих документов на выход в море.

Виктор Иванович Харченко передал меня другому Виктору Ивановичу. Виктор Иванович 2-й передал меня Виктору Николаевичу. Виктор Николаевич, подержав сколько нужно, вернул меня Виктору Ивановичу 1-му, и Виктор Иванович 1-й выбрал для меня судно. Забегая вперед, хочу сказать, что закон продолжал действовать и дальше: на судне — это был ролкер «Скульптор Голубкина» — я попал в объятия первого помощника капитана Виктора Дмитриевича, нынешнего большого моего друга. Если забежать вперед еще дальше, то есть к моменту, когда я сижу и пишу эту страницу, то могу сказать, что и Виктор Дмитриевич поступил по правилам игры — он вернул меня через полтора месяца Виктору Ивановичу 1-му, а тот через десять дней направил меня к Виктору Константиновичу Овсянникову, первому помощнику капитана на теплоходе «Александр Пушкин». Что-то подобное с именами или фамилиями уже было описано — кажется, у Соболева, но там все же царил литературный вымысел. У меня же — клянусь — чистая правда, и все перечисленные Викторы, тьфу-тьфу-тьфу через левое плечо и десять раз костяшками по некрашеному дереву, благополучнейше здравствуют.