Облеченные в облако

Никто им не встретился по пути, только кобыла по кличке Верная Смерть, стреноженная и пасущаяся на опушке, шарахнулась, когда подберезовики в тумане набрели на нее. Однако опомнилась и тут же забыла про них: животные, они счастливо живут, не зная, что такое завтра, легко забывая, что было вчера.

Вероятно, что таких подберезовых разведгрупп было несколько. По кочкам, огибая, канавы, обходя места, где густо росла трава, невидимками за дымкой тумана, они проникли в город и разбрелись по нему. Проявляя смышленость и расторопность, оценивая диспозицию и пути подхода основной биомассы.

Позже, когда немного развиднелось и проснулось, их видели тут и там, шныряющих, короткими перебежками от укрытия к укрытию, от избы к избе.

Известная в городе женщина, Королёва (Марго), вдова постановщика драмтеатра и сама постановщица, вдруг увидела поутру прямо у собственного порога съедобный гриб. Она удивилась, нагнулась, чтобы сорвать, но гриб уклонился от такой участи и отбежал к другим подберезовикам, усмехавшимся чуть поодаль. Вдове показалось, что он, обернувшись, ей подмигнул, словно имел на нее свои виды (несколько озорного характера). Марго (Королёва) тут же лишилась практически всех чувств, кроме одного - слуха. И, лёжа в обмороке, слышала, как грибы переговаривались между собой.

- Чего убежал? Она тебя приголубить хотела...

- А сам-то чего?

- Чего - сам? Чего - чего?

- Сам и давай, вот чего...

- Нет, она на тебя глаз положила.

Марго, чувствуя, что валяться в готовом виде в обмороке было бы против совести и естества, пришла в себя и разогнала поганцев.

После этого по городу поползли слухи. Реальных случаев миколожества не было зафиксировано. Но, учитывая нахальство и расторопность незваных гостей, ничего невозможного в этом не видели. Какие-то ведь ощущения и грибам свойственны: тепла, света, уюта, влаги, препятствий. И если препятствий со стороны объекта нет, то того и гляди.

Жители отнеслись к слухам по-разному. Одни для себя решили, что, мол, поверим, а проверим потом. Другие тут же кинулись проверять. Чтоб отделить факты от фикций, агнцев истины от козлищ вымысла и вранья.

К Верке-Щедрухе (по стечению обстоятельств, тоже вдове), объявившей о продаже подержанных, но еще годных горшков, приходил мужичок. Всё присматривался да принюхивался, зыркал по сторонам, вертел головой в шляпе. Приценивался. Потом, глядя несколько искоса, надвинув шляпу на левую бровь, предложил за горшки такую цену, что лучше бы взять их все да разбить.

То-то он показался Щедрухе наглым и подозрительным. Уж не пошли ли по домам эти ушлые подберезовики, обижая и без того вдов ничтожными ценами? Даже холодно стало спине, а дыхание замерло.

- Шля...шля... шляпу сними, - пролепетала хозяйка, в то же время обмирая от ужаса, но мужичок вдруг присел, потом невысоко подпрыгнул, напустил туману и в том же тумане исчез.

Этот кислый туман еще сутки стоял в избе, не смешиваясь с тем, что окутывал город.

Туман нисходил и распространялся порциями - видно дракон время от времени испускал из себя облачко. Эти облака различались оттенками серого - в сторону синего или сиреневого, или оранжевого, если Бог даст, да и пахли по-разному: лисичками, черными трюфелями, груздями, и при воздержании ветра могли висеть неподвижно часами.

Ближе к полудню стало темней, теплей, словно небо еще скукожилось. От сырости взялась слякоть, дороги развезло вдрызг, земля же по самые недра ненастьем насытилась. Так что плотник Петров, с женой и другой живностью вышедший, было, из города, вынужден был из-за бездорожья поворотить вспять.

С тех пор он впал во временное умственное помутнение. Что-то на него нашло, а нашедши, трансформировалось в небобоязнь. Врач ничего не признал, хотя были признаки. Платоническая любовь к абсолютному и прежде была ему свойственна. Ныне же, несколько отойдя от Платона, он стал утверждать, что идеи не обитают на небесах, а витают над нами - как стая ворон над стадом свиней. Измученное туманом, грибами, слухами, в страхе перед возможностью еще и ментальных атак, и без того невеселое население приуныло совсем.

Граждане у нас излишне доверчивые. А Петров, конечно, хороший плотник, но платоник плохой. Позже видели, как вынув из колодца Голландца, он что-то страстно ему втолковывал, тыча пальцами в небеса. Голландец же только задирал голову и ухмылялся, предпочитая считать, что это небо обдолбанное, а не он.

Вечерело, смеркалось. Мрачнело. Елевидимость сменилась полнейшей тьмой. Земля, придавленная многотонной драконьей тенью, притихла. Жизнь жителей замерла. Лишь сновидения, ровно враны, черны, заставляли их кричать и ворочаться.

Да Петров, уставившись в небо, до глубокой ночи грозил ему кулаком.

* * *

Едва рассвело, Дёму растолкал Аркадий:

- Вставай. Отправляться пора.

- На озеро? - встрепенулся солдат.

- Следуй за мной.

Аркадий двинулся вглубь пещеры, Дёма за ним. Отдохнувший, омытый сном, он готов был следовать куда угодно.

- Пещера сквозная, - объяснял по пути вожатый. - Мы сплавимся по молочной реке прямо до озера. Завтра будем там. Пока ты спал, я наломал сучьев и соорудил плот. Главное, что делать нам ничего не надо: сел и плыви. Можешь даже продолжать спать в движении. Река тебя сама в озеро вынесет. А уж как вынесет, тогда держись. Посреди озера образуется водоворот. Вернее: млековорот. Нас затянет в эту воронку. Тогда не зевай, хватай меня за пятку. А уж я к гроту выгребу.

- Охрана в гроте порядочная?

Но Аркадий сделал вид, что не расслышал вопрос.

Плотик был утлый, но довольно уверенно держал двоих на плаву. А манипулируя лопастью в кормовой его части, можно было немного лавировать.

Пещера и впрямь оказалась сквозная и изрядно извилистая, следовавшая прихотливым изгибам молочной реки. Едва они вынырнули из нее на восточный склон, как ударило солнце, засинело небо, зазеленела растительность. Этот склон вопреки западному имел более разнообразный ландшафт. Западный был сущей пустыней. Хотелось тут же забыть о нем. Солдат и забыл.

Кроме мух в воздухе парили и бабочки, и стрекозы, выше них реяли птицы, в ветвях пряталась дичь, из-за стволов казали хари какие-то существа, вначале принятые Дёмой за хамов, но это оказались широконосые беззлобные обезьяны, четверорукие и без хвостов. Из прибрежных кустов порой доносилось жутковатое чавканье. Однако зоография не исчерпывалась насекомыми и обезьянами. Попадались и другие животные.

Дёма поневоле залюбовался идиллией. Деревья, нагнувшись, щиплют траву. Жирафы и страусы щиплют деревья. Там, глядишь, хамы ощипывают страуса и уже ощипали почти.

Дема снял с себя хаки - позагорать, да чтоб издали сойти за хама, которые свою наготу не скрывали. Прометей же и без того был едва ли не гол, а отвечая на хамские приветствия с обоих берегов, и вовсе вел себя неприлично.

- Это для конспирации, - объяснил он. - Пусть за хамов нас принимают.

- А догнать они нас не могут на лодках или плотах?

- Не смеши... На лодках... Они и плота-то связать не могут. Не дано. Только соорудят - как он тут же тонет. Не способны к осмысленному ремеслу.

- А рыба в реке есть? - спросил Дёма.

- Рыба есть, отчего ж ей не быть. Да и лягушек мы запускаем в запруды, чтоб не скисало. Бывает, раки зимуют, но не всякий сезон. Речка ничего, быстрая. Чует куда течет. Раньше мы всем народом кормились возле нее. И сыр, и кефир добывали. И йогурты на десерт. А эти, - Аркадий Иваныч презрительно кивнул в сторону берега, где ковырялись хамы, - и киселя-то толком добыть не могут. Вперемешку с песком едят. Хотя на порогах молоко само сбивается в масло, ходи да скребком соскребай. А когда не разбавляют дожди, то и не молоко течет - чистые сливки. Страшно подумать, что с ними будет, если вдруг прекратится лактация. А когда-нибудь прекратится - не вечно ж дракону молочным быть.

- Так эта река дракона питает? - удивился Дёма.