Картограф

- Я тебя не спрашивал, откуда ты! Ты что, глухонемой?!

- Нет, я... я в порядке. Простите, что побеспокоил, - Филя, окончательно потерял присутствие духа. Он попятился к двери, сминая ковер.

- Стоять! - закричал мужчина. - Мордовцев, тащи его в пятнадцатую. Разберемся, что ты за фрукт.

В двери вмиг нарисовался дюжий мужик, по виду обычный дворник. Он схватил Филю за шкирку и поволок из кабинета.

- Ай! - закричал Филя. - Что вы делаете? Пустите! Пустите, я сам пойду.

Но дворник упрямо и молчаливо волок его куда-то вниз, по лестнице. Идти спиной в темноту по крутым ступеням было страшно, но Филя, вопреки собственным ожиданиям, не оступился. Внизу стоял затхлый мышиный запах, неприятно - жирно, с чавканьем - струилась вода. Узкий коридор заканчивался тупиком. Слева и справа были клетки, наполненные живыми людьми. При виде дворника арестанты вскочили на ноги, схватились за прутья и принялись истошно вопить. Дворник невозмутимо тащил Филю вглубь, словно вокруг стояла благодатная тишина. Они подошли к последней клети, дворник открыл дверь и втолкнул Филю внутрь. Решетка скрипнула, звякнул замок, и вдруг стало тихо. Вопли улеглись, осталось только журчание воды, приправляемое изредка невнятным гулом, как будто время от времени где-то поблизости проезжал тяжёлый железнодорожный состав.

Филя огляделся. Камера была небольшой - не больше пяти аршин в длину и ширину. У стен стояли кровати с вонючим, веками не менянным бельем. Из оконца лился унылый свет, железная решетка дробила его на доли. В углу лежал огромный узел с цветными тряпками. Филя вздохнул и брезгливо присел на кончик кровати, сдвинув матрас. Как это все произошло? Почему он оказался в каталажке? За что, за что, за что?

- Ты, красавчик, как здесь очутился? - вдруг раздался хриплый голос.

Филя обернулся. Из узла с тряпками на него смотрели человечьи глаза - блестящие, как антрацит. Цыганка!

- Не знаю, - сказал он, разворачиваясь к ней. - Бросили сюда ни за что.

- Э, - сказала цыганка. - Все так говорят! Меня тоже ни за что, веришь - нет?

Она коротко и злобно хохотнула. А Филя тем временем думал, что странно как-то оказаться в одной камере с женщиной. Он всегда считал, что если людей и сажают в клетки, то хоть делят - отдельно мужиков, отдельно благородных. А женщин вообще здесь быть не должно! Вопиющее нарушение законов империи! Эта мысль взбодрила его, он вскочил на ноги, дернул на себя прутья и закричал:

- Выпустите меня отсюда! Я не преступник! Я пришел заявление писать. Слышите меня?

- Не галди, - сказала цыганка, шурша тряпками. - Они сами за тобой придут.

- А когда?

- Бывает, через день. А порой тут и неделю просидишь, ни одна собака не сунется.

- И что же, вот так - без еды, без воды, без?.. - Филя не решился произнести при ней слово «уборная». Хоть и цыганка, а все же женский пол.

- Почему без еды? - пожала плечами та. - Дают иногда. Вечером придет уборщик, кинет миски, вот и весь разговор. Следующая кормежка утром. На баланде не разжиреешь, а жить можно. В холода я, бывает, толкну городового, плюну ему в харю, он меня сюда приведет, два дня греюсь, жру, потом опять на свободу.

Филя озадаченно смотрел на цыганку. Это было существо из другого мира. Не такое экзотичное и опасное, как краб, но все же дикое и немного жуткое в своей звериной жажде жизни. Ему захотелось разглядеть ее, по голосу было не понятно, молодая она или старая, красивая или нет. Цыганка же продолжала возиться в своем углу, укутываясь в тряпки.

С полчаса в камере стояла тишина. Вдруг цыганка поднялась и сказала Филе:

- А ну-ка отвернись!

Филя послушно повернулся лицом к коридору. По полу загремел железный таз, раздался звук льющейся воды, но не такой, как раньше, - тюремный, удаленный, а весьма близкий и недвусмысленный. Таз шваркнул по полу, и все опять стихло. От койки потянулся смрад.

Филя застыл в одной позе, как будто вся его спина превратилась в цельный кусок гранита. Он не мог найти в себе силы повернуться и снова посмотреть на цыганку, которая, судя по шуршанию, опять уселась в угол.

- Что, золотой, томно тебе? - спросила она с издевкой. - А ты не стесняйся, тоже тазик доставай. Здесь у нас все попросту, без затей.

- А отвернуться тогда зачем просили? - вскричал Филя.

- Чтоб секрет мой не увидал!

«Какой еще секрет?! Может, она тоже монстр? Скрывает под юбками чертов хвост или рыбью чешую?» - подумалось ему. Филя вздохнул, собрал в кулак все свое мужество и повернулся к ней. Запах чуть улегся, хотя дышать было неприятно. Цыганка копалась в тряпках: то ли вылавливала блох, то ли искала что-то.

- Давай я тебе погадаю! - предложила она, поднимая на него горящие темные глаза. - Даром, как соседу, всего за рублик. Вынимай кошель, знаю, у тебя есть.

Филя невольно потянулся рукой в карман, да так и застыл. Она его ограбить хочет. Потерять сестру, чемодан, свободу, а сейчас еще и с деньгами расстаться! Нет, он ей не позволит, он себя в обиду не даст.

- Не нужно мне гадать! Оставьте меня в покое!

- Ты, яхонт мой, боишься, что я тебя оберу? Ай-вэй, людям верить надо! Иди сюда, не робей, не нужен мне твой рублик. Так погадаю! Счастливый будешь, любимый будешь, жену богатую найдешь! Зара не врет.

Значит, Зара. Имя пронзило сердце Фили, как вязальная спица. Он слышал его раньше. Да что там раньше, сегодня - то ли на вокзале, то ли во сне. Он протянул цыганке руку и зажмурил глаза. Цепкие сухие пальцы стиснули ладонь, разгладили ее, прошли по бугорку, ведущему к мизинцу, пощекотали запястье. И вдруг цыганка отпустила его руку, и он пребольно ударился об угол кровати.

- Не буду я тебе гадать! - резко сказала Зара.

- Вы же сами предложили!

- А теперь не хочу. Убирайся!

- Куда же это я уберусь? - возмутился Филя.

- Куда хочешь. Поганый ты! Фу, фу!

Вот теперь он еще, оказывается, и поганый. Обижаться на цыганку было глупо, но Филя все равно надулся. Бург, манивший золотом фонарей, искрами витрин, пестротой иноземного платья, оказался неприветливым и грубым. Все ополчились против чужака, гонят его, обирают, обзывают, отнимают самое дорогое, что есть в жизни. Где в мире справедливость? Что он такого совершил? За что наказан?

Зара в своем углу шипела, как змея, сыпала проклятьями. Филя с трудом разобрал слова: «Вот еще... черт такой». Все остальное было нечленораздельной кашей свистящих и шипящих звуков незнакомого языка - вроде как даже не цыганского, а особого, клокочущего наречия Преисподней. Филя был с детства суеверен: он плевал в сторону черных кошек, перешагивал щели между плитами мостовой, старался не проходить под прислоненной к стене лестницей. И теперь, когда ему так грубо отказали в гадании, его разбирало любопытство и ужас перед неизвестной, но мрачной судьбой, начертанной у него на руке. Он механически отирал ладонь о штаны, будто пытался соскоблить дурноту с кожи.

- Простите, а все-таки, почему вы не хотите мне погадать? - осторожно спросил он цыганку. - Я скоро умру?

- Такие, как ты, всех переживут, - буркнула Зара и принялась неистово чесаться.

Звучало обнадеживающе. Смерть, вставшая было за плечами, отплыла в туманную даль глубокой старости.

- Значит, дело в другом? Я стану преступником, сопьюсь, убью много народа?

- Очень может быть, - сказала цыганка, подаваясь вперед и хватая его за руку. - Хочешь знать? Ну, смотри. Вот линия жизни - длинная, как волос, вишь, куда загибается. Жить тебе до ста лет, чтоб мне сдохнуть.

Она так смачно сказала «сдохнуть», что Филя невольно покосился на нее с опаской: вдруг и правда умрет здесь прямо в камере, а потом это на него повесят? Дескать, довел бедную женщину до смертного исхода. И тогда каторга, каменоломни, чахотка. А Настенька как? Кто ее будет вызволять из беды?

- Нет уж, вы живите, - решительно сказал Филя. - Что там дальше?

- А вот что! Глянь, тут у тебя усики такие от пальца расходятся.

В полумраке усиков было не разобрать, но Филя на всякий случай кивнул.