Картограф

Григорий Антонович и Катя шумно возились, готовясь к выходу. Один за другим они вытащили из-под сидения пижонские кожаные чемоданы, сплошь покрытые туристическими бирками. «Почему они не сдали все это в багаж? - недоумевал Филя. - Неужели настолько не доверяют работникам дороги?» Тем временем поезд полз уже по территории вокзала, рельсы расходились по земле лучами, грозя увести вагон в сторону, к ангарам, ремонтным мастерским, вокруг которых неспешно прогуливались пропыленные рабочие. Колеса едва стучали, замедляя бег. Но вот перрон, сутолока, гомон встречающих. Мимо окна против движения поезда носильщик бодро катит свою тележку с номером «2» на бортике.

Филя помог Настеньке обуться, обернулся и увидел, что их попутчики уже вышли из купе, так и не попрощавшись. Вздох облегчения вырвался из его груди. Он все еще надеялся, что крабьи клешни лишь приснились ему. Тут его взгляд упал на пустой пакетик из под фундука, валявшийся под столом, и изморозь опять легла между лопаток. Нет, не приснилось. Был краб, был!

До багажного вагона они дошли быстро - толпа сама несла их вперед, подгоняла криками, тележками, сумками. Осоловело глянув на номерок, чумазый парень в фуражке лениво вытащил их пожитки на перрон. На боку чемодана красовался огромный шрам, видимо, при загрузке багажа щуп чиркнул по обшивке с особенной суровостью, и старый дерматин торжествующе лопнул. Филя подавил досаду и молча поволок чемодан в здание вокзала, держа Настеньку покрепче за руку. На вокзальной башне часы хлестко отсчитали десять ударов.

Пока Филя изучал карту города, Настенька осматривала витрины сувенирных киосков. Любуясь хохломскими ложками, позолоченными статуэтками, механическими птичками, она отходила все дальше и дальше к выходу из вокзала и скрылась из виду. Филя побежал за ней, цепляясь чемоданом за гнутые ножки лавок. Вдалеке мелькнуло, как хвост лисы-огневки, Настенькино оранжевое в красноту пальто. Филя поднажал и вылетел на привокзальную площадь, которая в столь ранний час неожиданно кишела людьми.

И вдруг он увидел то, чего больше всего боялся. Настенька садилась в автомобиль к незнакомым людям. Да какое там садилась, они силой затаскивали ее внутрь! Трепетнули в воздухе сапожки, хлопнула дверца, взревел мотор. Филя бросил чемодан и что есть сил побежал к автомобилю. За рулем была Катя, распустившая свои змеиные косы, а рядом с ней восседал краб Григорий Антонович. Настенька билась, как рыбка, расплющивая ладошки о стекло. Филя догнал автомобиль, не успевший набрать скорость, и рванул на себя дверцу, но та не поддалась. Скорость нарастала, а он все бежал и дергал. Наконец его мокрые от пота пальцы соскользнули, бессильно огладили автомобиль по грязному боку, оставив на нем светлые полосы, и Филя грузно упал в лужу, не удержавшись на ногах.

- Настя! - кричал он. - Наааастя!!

Кто-то рванул его за воротник вверх. Городовой, крупный, коричневый и усатый, как камышовый кот, смотрел ему прямо в глаза. Он воплощал собой порядок и мощь закона. Медная бляха на мундире ослепительно сверкала, отражая вышедшее так некстати на небо солнце. Зачем солнце, когда у человека горе?

- Порядок нарушаем? - пробасил городовой и тряхнул Филю, будто пытался добыть из бумажного кулька последнюю завалявшуюся семечку.

- Моя сестра... мою сестру... увезли, - бормотал Филя, вырываясь. - Пустите! Я догоню. Там моя сестра.

Городовой разжал пальцы-сосиски, отпуская Филин воротник. На его лице явственно читалось недоверие.

- Увезли, говоришь? А кто?

- Краб!

Городовой нехорошо улыбнулся.

- А! - сказал он. - Тогда беги быстрей, спасай сестру.

Филя оторопело смотрел ему в спину, невольно отмечая, что шов на мундире разошелся, и из него торчат белые нитки, что шея городового потная, в крупную складку. Он не поможет догнать автомобиль, он не поверил ему, принял за сумасшедшего.

- Постойте, Краб - это фамилия! А зовут его Григорий Антонович.

Городовой нехотя обернулся и протянул:

- Дрр-ругой разговор. Пройдемте в отделение, молодой человек, будем акт составлять. Найдется ваша сестра, а может, и сама прибежит.

Филя было пошел за ним и вдруг остановился как вкопанный: чемодан! Он попросил городового подождать и вернулся назад, к зданию вокзала. Чемодана нигде не было. Украли! Украли и сестру, и чемодан, и это в первый же день по приезде. Матушка и батюшка на небесах, простите, простите меня! Я все верну!

Когда Филя сказал городовому о чемодане, тот только хмыкнул:

- За вещами на вокзале глаз да глаз. Ценное было?

Филя помотал головой. Штопаное белье, заношенные платьица, ветхий отцовский костюм, галоши и зонтик. Разве что на материну соболиную муфту, остаток былой роскоши, мог кто-нибудь позариться, если был подслеповат - муфту неоднократно грыз Тузик, отчего та местами сильно облысела. Деньги и бумаги Филя держал в пальто - не из предусмотрительности, просто по привычке. Теперь подобные привычки должны стать частью его новой городской жизни.

Как же вернуть Настеньку? Не может же быть, что такого приметного господина, краснорожего и с клешнями, не найдет полиция Бурга? В два счета найдут! У них в Гнильцах, было дело, даже украденные ведра домой вернулись. Пришел урядник, задал пару вопросов и вечером уже принес ведра на опознание. А тут живой человек пропал! Филя старался преисполниться оптимизма, но уныние и страх за сестру накатывали волнами, заставляя руки плясать от мелкой дрожи. Чертов краб, чертова Катя! Настенька!

Городовой вел его по пышным улицам Бурга, но Филя уставился себе под ноги, в отчаянии кусая губы и комкая теткино письмо. Нет, все должно было быть не так! Что ж это делается-то на белом свете!

Цыганка

Филю мотало, как на качелях: он то вскакивал и хватал за рукава проходящих мимо стряпчих, то на долгие минуты погружался в угрюмое молчание. В отделении, куда его привел городовой, было многолюдно. Стоял запах пота, кофе и крепких сигарет, от этой смеси Филю тошнило. Поминутно трещали телефоны, со всех сторон комнату пронзали крики:

- Вы кого там приволокли? Опять Дусэ? Сюда его, ко мне.

- Где формуляр номер пять? Кто-нибудь видел?

- Возьмите трубку! Я занят.

- Я печатаю!

- Василия Николаевича нет, перезвоните после трех.

Филе стало жарко, по спине потекла струя. Он рванул с шеи шарф, расстегнул пальто и встал. Стул казался ему горячее адской сковороды. Городового нигде не было видно. Филя пересек приемную и вошел в первую же открытую дверь, оказавшуюся, как он узнал много позже, кабинетом околоточного надзирателя. Стены, выкрашенные в темно синий, жадно поглощали дневной свет. Напротив окна висел портрет императора в окружении дипломов, грамот, вымпелов и медалей, вкривь и вкось подвешенных на разномастных гвоздиках. За столом сидел, набычившись, неопределенного возраста толстяк в штатском. Филя пригляделся и понял, что тот крепко спит: нижняя губа отвисла, голова мерно покачивается над неисписанным листом, ручка, зажатая меж пальцев, уже готова выпасть и укатиться под стол.

Что же, заговорить с ним или потихоньку выйти? Филя совсем растерялся. И вдруг из коридора грянула цыганская песня, да так громко, что толстяк всхрапнул, как конь, и поднял на Филю мутные красные глаза, в которых читалось начальственное недовольство.

- Ты кто? - спросил толстяк.

- Я тут ... у меня сестру похитили, Настеньку! - выпалил Филя, подбираясь поближе.

Толстяк сморщился и, сжав невольно пальцы, чиркнул ручкой по листу, словно пытался его разрезать.

- Я тебя спрашиваю, кто ты!

Филя замялся. Что от него требуется? Имя, род занятий, место проживания? Из всего этого у него в наличии только одно.

- Филимон Чартков, - залопотал он по-заячьи. - Мы с сестрой сегодня приехали. Прибыли. На поезде, на паровом таком, знаете. К дяде, то есть к тете. Из Гнильцов.

Мужчина уперся в столешницу пудовыми кулаками, приподнял с усилием свое дебелое тело (при этом кресло издало премерзкий чпок) и гаркнул во все горло: