Картограф

- Спасибо, что подвез. Заплатить только не могу, нечем.

- Обижаешь. Кто обирает попавших в беду, будет гореть в Аду. Хороший стишок, правда?

- Очень, - соврал Филя и пожал Степке руку. Машина унеслась прочь.

Дверь была по-ночному заперта, и Филя проник в дом через окно на веранде. Как он выбрался? Как попал на набережную? Может, черт вытянул его через печную трубу и пронес над городом? Этакую скачку он бы запомнил. Нет, здесь что-то другое. Филя лег на тюфяк, вынул из трусов карту и положил ее на стол. Сон сразу же одолел его.

- Дурак ты, Филя, как есть дурак, - сказал Додон, подлетая к уху.

- Чего вы обзываетесь?

- А то! Кому было сказано не раздеваться на ночь? Отморозил культяпки?

- Отморозил, - вздохнул Филя.

- Вот! Тебе наука.

- Вы не знаете, как я там очутился?

Додон кашлянул.

- Тайна сия велика есть.

- Не мутите воду. Как? И зачем? И дома рисовать можно.

- Не все и не всегда. Есть карты, которые надо рисовать особо. Бывалые картографы это знают. Одни под крышу, к голубям забиваются, другие в дыры лезут. Тебе вот к Грифону подсуропило попасть.

- И все же, как я там очутился? Сам дошел?

Додон помялся и неохотно сказал:

- Я перенес. Не маши руками, Витязя разбудишь!

- Могли бы захватить мне пальто. Трудно было?

- Трудно! Я тебе не ломовая лошадь. Велел в пальто спать, а ты разганишался. Карту нарисовал?

- Как видите, - Филя кивнул в сторону стола.

- Вот и славно. Можешь отдыхать, картограф. Я приду на той неделе, в субботу.

- Зачем?

- Как зачем? Опять рисовать будем. Готовь пергамен.

И Додон исчез. Филя угнездил голову на подушке, а стопами уперся в остывающую буржуйку. Как бы сделать так, чтобы Додон пореже прилетал? Икону обносить вокруг дома? Чесноком натираться? Еще одна ночь на спине у Грифона, и он покойник.

Утром он не смог подняться с постели. Хребет ломило, ухало в висках, откуда-то изнутри шел нестерпимый жар.

- Что с тобой? - в тревоге спросил Витя, когда услышал сдавленный стон.

- Не знаю, - слабо сказал Филя, натягивая одеяло до ушей. - Плохо что-то. Я сейчас встану.

- Лежи, лежи! - Витя пощупал ему лоб. - У тебя опять трясуница!

- Не трясуница. Простудился я, продуло.

- Эх, говорил я, надо форточку на ночь закрывать, а ты: задохнемся, задохнемся. Болей теперь! Постой, не вертись. Сейчас принесу тебе пойло.

Витя ушел в кухню, и через несколько минут вернулся оттуда с кружкой, полной коричневой жидкости.

- Ивовый отвар, - сказал он. - Пей весь, только не торопись, кипяток.

- А аспирина нет? - спросил Филя, чуть поднимаясь на локтях.

- Вредно лекарствами травиться. Окопытишься! Давай, пей, а то остынет.

Пока Филя давился ивовым отваром, Витя подошел к столу, схватил карту и начал рассматривать.

- Это она? - хрипло спросил Витя.

- Вроде. Не знаю. Тебе видней.

- А почему она такая?

- Какая?

Витя протянул ему пергамен. Это была бы великолепная карта, если бы не одно «но». Когда Филя упал с Грифона, не успевший засохнуть рисунок смазался о его живот. Теперь можно было различить только отдельные черты той местности, которую она изображала: поле, небольшой домик на высоких сваях, реку, петлями изрезавшую местность, и огромного крота в нижнем правом углу - единственный кусок, избежавший смазывания. Одни линии были видны четче, другие слабее, но весь лист был бурым, неопрятным. Филя выругался. Изо рта полезли слова, за которые ему матушка в свое время мыла ему язык хозяйственным мылом. Халтура!

- Я перерисую, - пообещал он и попытался сесть, но от слабости завалился на бок.

- Не получится, - грустно сказал Витя. - Карта - это судьба. Стало быть, она такая.

Он свернул пергамен в трубочку и спрятал его в ножку кровати, которая оказалась полой внутри.

- Прости, - прошептал Филя.

Тюфяк покорно принял его, мысли разбрелись, в горле елозил горький комок.

«Может, у меня и правда трясуница, - уныло думал он. - Заслужил, ничего не скажешь. Хорош картограф! Не уберег рисунка. А все эта бестия, Грифон. Так бы и разбил ему морду, уроду каменному!»

Но на гнев сил не было, он устало водил глазами по потолку и наконец уснул. Через пять дней лихорадка прошла, и он уже мог без посторонней помощи совершать паломничества к ночному горшку. Рана на руке затянулась, но остался длинный рваный шрам, изредка сочившийся сукровицей. На душе было тяжко. И не только испорченная карта была тому причиной. Когда Варвара Михайловна растирала его водкой, он снял кальсоны и увидел, что ноги покрылись странной серебристой коростой.

- Что это у вас? - спросила Варвара Михайловна. - Никак, чешуя?

Испуганный Филя молча обозревал свои конечности, как будто они заявили о независимости и попросились выйти из состава тела.

- Не знаю, - проблеял он и попытался отколупнуть одну чешуйку. С тихим шелестом она отделилась от кожи и упала на простыню.

- Я вам скребок принесу, - сказала Варвара Михайловна и ушла.

Весь вечер он драл чешую с ног. Она летела во все стороны, но ее будто и не становилось меньше. Кончилось тем, что он до крови расцарапался, а все же не преуспел. Витя, вертевшийся рядом, подлил масла в огонь:

- Будет тебе! Ну чешуя, ну и что? У меня цыпки были, во втором классе или в третьем. Глянь-ка, у тебя еще одна седая прядка.

- Где? - крикнул Филя, хлопнув себя по голове в нелепой попытке удержать на ней цвет.

- У другого виска вылезла. Теперь эта, как ее, симметрия!

Филя с трудом поднялся и подошел к зеркалу. Так и есть - седеет! Скоро совсем превратится в старика - косматого, белого, как лунь. И чешуя, чешуя! Кто он? Тоже чудовище? Чего ждать - клешней, хвоста, копыт? Филя взвыл и ничком бросился на тюфяк.

- Не убивайся, девки и такого тебя полюбят. Седина в бороду - бес в ребро.

- Заткнись! - проревел Филя.

- Да, про беса - это я загнул. Ладно, отдыхай. Завтра придумаем, как отскоблить твою чешую. А волосы покрасишь. Я тебе басмы куплю. Будешь натуральный брунет.

Филя застонал. Когда же кончатся его беды, когда?

Благодетель

- Никак не пойму, что ты нарисовал, - сказал Витя, в задумчивости разглядывая карту. - Где это место? Куда ехать?

- Надо было мелким планом взять, - усмехнулся Филя.

- Да, надо было! Ты, брат, оплошал.

- Меня вообще-то никто не спрашивал. Оно само себя рисовало.

- Это как? - спросил Витя. - Взяло и проступило? А руку тогда зачем резал?

- Да нет, ты не понял. Я почти вслепую все делал. Как бы в бреду. А потом... упал и смазал.

Филя решил не рассказывать Вите про Грифона. «Это личное, - думал он. - Какой художник пускает к себе в мастерскую?» Хотя в глубине души он боялся, что Витя его осудит. Ведь обидел же он Грифона? Обидел! Кто виноват, что карта испортилась? Он, Филя!

- У кого бы узнать, где это, - бормотал Витя. - Кустики вроде знакомые, а дома такого не знаю. И что за гадина в углу?

- Не гадина, а крот. По-моему, вышло мило. Смотри, как я шерстку прорисовал. А рыльце, усики?

- Я и говорю - гадина. Смотреть тошно, - Витя зспрятал карту под матрас и принялся одеваться. - Пойду огурцов ловить.

- Кого? - моргнул глазом Филя и живо представил, как Витя прыгает по сугробам, гоняясь за шустрым огурцом, ловит его в варежку. Мышкует.

- Огурцы, - разулыбался Витя. - Это типа тебя. На остановке автобус ждут, мерзнут, я подъезжаю, дверь настежь, «здрассьте, до Студеной синюха, до Галантерейки целковик». Вот и огурцы!

Филя помолчал и как бы невзначай спросил:

- А зачем тебе карта? Что ты ищешь?

Витя обернулся:

- Много будешь знать, скоро состаришься. Ты свое дело сделал, дальше мое.

И ушел. Какие могут быть проблемы у витязей, размышлял Филя. Что ему надобно? Жену-богатырку? Молодильных яблок ведро? Сразиться со Змеем? Если последнее, то можно не трудиться: он и так тут по ночам вертится, Додоном зовут. Сшибить бы ему голову, и дело с концом. Филя почувствовал, что закипает. Этот Додон! Эта тварь летучая!