Страница 213 из 286
На всякий случай он свернул не влево – к главному входу, который был обложен сейчас лесами, - а вправо,и пошел к низенькому зданию, где располагались кельи. После начавшейся реконструкции монастырь покинули все монахи, кроме престарелого брата Хесуса. Брат Хесус был слеп, и жил только на хлебе и воде, изредка соглашаясь на овощную похлебку. На службы в монастырь не ходил, а только сидел в своей келье, молился или, бормоча что-то под нос, плел соломенную обувь. Мама когда-то рассказывала, что в середине прошлого века брат Хесус был первым красавчиком Мадрида, приближенным королевской семьи и даже собирался жениться на дальней родственнице королевы, но за несколько дней до свадьбы заболел и потерял магию, и таким образом его участь была решена.Кто-то говорил, что дела обстояли еще хуже – родственница королевы оказалась беременна, и брата Хесуса, потерявшего магию, насильно женили на ней, а затем попытались убить, дабы не позорить ни даму, ни ее род. Тот, однако, вовремя скрылся в монастыре, и никто бы так и не узнал, что с ним стало, если бы спустя десятки лет кто-то, знавший его, не отправился на богомольев окрестности Толедо. Было это или не было, в любом случае вряд ли кто-то мог сейчас, сотню лет спустя, счесть брата Хесуса красавцем. На исхудалом, с криво прилепленной козьей бородкой лице почти не было морщин, зато глазницы вместо глаз заполняли уродливые шрамы. Правый глаз вообще отсутствовал, а на месте левого в вертикальный разрез изуродованного века высовывалось что-то белое, создавая впечатление весьма пугающее. Неудивительно, что некоторые матери пугали своих отпрысков: «Будешь плохо слушаться, брат Хесус тебя заберет».
Баронесса относилась к брату Хесусу очень уважительно, и Ромулу еще совсем маленьким ребенком ходил с ней к старому монаху «за травами». Травы у того и впрямь водились – висели по всем стенам кельи, и Ромулу не раз задавался вопросом – что это вообще за травы, откуда они у слепого человека, который явно не мог собрать их сам, и чем они так отличаются от любых других, которые мать могла бы купить в аптеке. В детстве Ромулу почему-то чувствовал себя не вправе совать свой нос в чужие дела, а во взрослом возрасте тем более, и вопрос этот так и остался нераскрытым. Когда мать отправилась в изгнание, походы «за травами» прекратились, зато Ромулу порой, в отсутствие занятий, сидел у старика часами, на сундуке в углу, молча, просто наблюдая. Тот его не гнал, спокойно делая свои дела и молясь, и замечал Ромулу, казалось, лишь тогда, когда приходила пора ужина. Тогда брат Хесус уходил ненадолго и возвращался с миской фасоли или чечевицы, протягивал ее Ромулу, брал свой кусок хлеба и читал над ним молитву. Потом они молча ели, и Ромулу пялился то на жилистые руки, которые, несмотря на худобу, почему то казались очень сильными, то на толстую свечку, которая неизменно торчала на краю стола. Иногда он задавался вопросом, зачем слепому свет, но, разумеется, у него хватило такта не задавать его вслух. После ужина за Ромулу обычно приходил Эрнесто, Ромулу очень любил этот момент – он сползал с сундука, благодарил брата Хесуса, и они с Эрнесто шли бок о бок через двор, внутри дома поднимались один за другим по лестнице, тихонечко прошмыгивали в кабинет Грегориили, если тот был занят, отправлялись в маленькую гостиную, где уже, как правило, около камина сидели сестры. По дороге они не перекидывались ни единым словом, но вся она была моментом странного, тихого, почти ежевечернего счастья.
Как мало порой надо ребенку, чтобы почувствовать себя любимым. От воспоминания заколотилось сердце. Бросив взгляд на толстую дубовую дверь в келью брата Хесуса, Ромулу ускорил шаг. Тот может знать, когда вернется Грегори, и, в любом случае, поскольку это обычно происходит во второй половине дня, следует поторопиться. Он постучал, легко, как делал это всегда, но обычного «Входите с миром» не дождался. Подумав, что, может, брат Хесус не хочет прерывать молитву, Ромулу прошел еще несколько шагов и заглянул в низенькое, решетчатое окно –нет, похоже, тот не молился. Старик не стоял, как обычно во время молитвы, на коленях, а сидел за столом, низко наклонив голову, и рука его поглаживала кружку. В самой его позе, какой-то слишком расслабленной, было нечто странное. Озадаченный Ромулу окликнул его через открытое окно, сначала негромко, потом в полный голос, но брат Хесус и головы не повернул. Ромулу вернулся к двери и, гадая, не оглох ли тот, постучал ногой, потом, подумав, что если что, брат Хесус простит его, толкнул дверь и вошел в келью.И тут же, охнув, отступил назад – от шибанувшего в ноздри крепкого винного духа.
Выскочив из кельи, Ромулу согнулся пополам, переживая острый рвотный спазм. Судя по запаху, брат Хесус пил уже не один день. А может, и не одну неделю. Первым порывом Ромулу было броситься в маленькую совятню, которая находилась в одной из башен с другой стороны монастырского двора, и написать письмо крестному. Но едва чистый воздух изгнал тошноту, Ромулу подумалось, что крестный не может не знать о том, что здесь происходит. Это немыслимо, чтобы крестный не знал о чем-то, происходящем в монастыре. Разумеется, брат Хесус ему вряд ли докладывался, но у крестного был преданный человек, кто-то типа управляющего, кто уж точно сюда заглядывал. А если нет? Ведь всем известно, что на время реконструкции все мало-мальски ценные вещи отсюда вынесены и монастырь закрыт и не нуждается ни в присмотре, ни в охране. Ромулу выругал себя за малодушие, признавая, что трусит даже не то что встретиться, а и общаться с крестным, и в этот момент дверь кельи за его спиной распахнулась.
Что, не нравлюсь? – спросил брат Хесус, шаря руками в поисках опоры в дверном проеме. Он едва стоял на ногах, но Ромулу было настолько противно, что он не мог заставить себя подойти подставить плечо. – Не нравлюсь? Зверь-то нравится! Вот какая штука – я тебе не нравлюсь, а зверь нравится. Добро не нравится, а зло нравится – поди разберись. – И, оттолкнувшись от стены, старик махнул рукой и шатаясь поковылял вдоль келий.
Ромулу в ужасе провожал его взглядом, пока тот не скрылся за очередной стеной. Как? Откуда? Чувствуя, как захолодело все внутри, он обогнул угол здания и, поднырнув под леса, непонятно зачем выстроенные вдоль здания, не нуждавшегося в наружном ремонте, потянул за кольцо с львиной головой массивную дверь. Внутри было темно хоть глаз выколи. Но та же темноте его и успокоила. Светильники он зажигать не стал, а, вдохнув знакомый запах дерева и пыли, идущий от старых ступенек, поднялся примерно до середины лестницы, прислонился к перилам и представил, что Эрнесто где-то здесь рядом, точно так же, как тогда. Может быть, стоит подняться еще чуть-чуть, чтобы услышать, как позади хлопнет дверь и раздадутся быстрые, даже можно сказать, порывистые шаги. Эрнесто всегда был чересчур энергичен и немного нервен, в отличие от его, Ромулу, инертности. Ромулу вздохнул, вспомнив, как Северус случайно спас его от дуэли с братом. Разумеется, вряд ли бы что-то вышло из этой затеи, кроме проигрыша и вдобавок к нему семейного проклятья. На тренировочных дуэлях на две атаки Ромулу приходились три Эрнесто, и если бы Эрнесто вздумал драться всерьез, а он, как сейчас Ромулу понимал, был тогда действительно на это настроен – потому ли что находился в таком ужасном состоянии, что ему вообще хотелось все разрушить, или по какой-то другой причине, - наверняка смял бы его первым, ошеломляющим натиском. Зато если Ромулу удавалось продержаться, а также использовать слабые места Эрнесто, которые все еще оставались из-за некоторой его небрежности и в атаке, и в обороне, Эрнесто заметно сдавал задолго до того, как Ромулу начинал чувствовать себя вымотанным. Правда была в том, что если бы в реальной дуэли Ромулу и смог бы каким-нибудь чудом выдержать начальный напор и хотя бы перейти в стабильную оборону в ожидании, пока Эрнесто собьется с ритма, у него все равно не достало бы духу воспользоваться его слабостями. Ну и хорошо. Не хватало еще действительно поднимать руку на брата. Содрогнувшись при мысли, что было бы сейчас, как перевернулась бы его жизнь, не окажись тогда в клубе Северус, Ромулу сердито приказал себе не думать о прошлых глупостях и пошел наверх.