Страница 18 из 22
А в Санкт-Петербурге, в Зимнем дворце Николай и Александра находились под обаянием личности безумного монаха Григория Распутина. Влияние его на императорскую семью ширилось, а с ним росли и его злоупотребления – и его дурная слава.
Царевич Алексей, унаследовавший гемофилию от матери, с детства жил от одной беды со здоровьем до другой: даже малейшие ушибы могли серьезно угрожать его жизни. Александра была преданной матерью и проводила у его ложа не одну бессонную ночь, его отец – тоже. Поэтому когда выяснилось, что тобольский старец одним своим присутствием способен останавливать у царевича кровотечения, Александра уверовала, что монах – «человек Божий». Даже когда Распутин через доверчивую, однако волевую Александру начал влиять на политику правительства, царь расценивал его пророчества как богоданные, а самого его считал святым. Это слепое восхищение отлично характеризует катастрофическую неспособность Николая разбираться в людях. Однако все разговоры с царем о Распутине были под запретом:
Мне так говорил Штюрмер: «Вы можете критиковать, сколько хотите; но я вас предупреждаю, что разговоры о Распутине могут вызвать для вас нежелательные последствия». Я говорю: «Борис Владимирович, запрещенный плод самый сладкий. Это вещь давно известная. Оставьте в покое, и что вам Распутин? Если справедливы слухи, что он вас назначил, тогда дело другое». – «Я ничего с ним общего не имею». – «Отчего же вы его защищаете? Это негодяй первостатейный, которого повесить мало». – «Это, – говорит, – желание свыше», и т. д. – «Но, – я говорю, – желание свыше ограничивается тем, что даже в формуле права сказано: «Выслушай мое мнение и поступай, как хочешь». – «Как же мне сказать правду, когда чорт знает, что делается (извините за выражение). Распутин бог знает что делает. Катается пьяный по улицам; протоколы составляются в Москве и Петрограде. Как не предупредить? Какой же вы после этого монархист, вы, напротив, самый ярый республиканец, который путем поблажек колеблет монархическую идею. Кто такие вещи делает?»[64]
Распутин частенько наезжал к цыганам – в места вроде Мокрого, описанного Достоевским в «Братьях Карамазовых». Цыгане разбивали там свои таборы со времен Екатерины Великой, чей друг граф Орлов пристрастил русскую аристократию к цыганской музыке. К концу XIX века такие деревни превратились в излюбленные места отдыха – с трактирами, игровыми притонами и публичными домами, где все проходило под перезвон цыганских гитар. Одним из самых известных цыганских музыкантов того времени был Иван Димитриевич-старший: сам он играл на семиструнной гитаре и пел преимущественно на разных цыганских диалектах. По воспоминаниям его сына Алеши, однажды ночью во время очередного загула Иван попытался убить Распутина, но попытка не удалась, и вся «кумпания» в 1915 году вынуждена была пуститься в бега. А двадцать лет спустя, уже в Париже, семейство Димитриевичей сыграло очень важную роль в судьбе внука Жюля – Юла.
В августе 1914-го с покушения на наследника австро-венгерского престола эрцгерцога Фердинанда началась Первая мировая война. Для протокола: Австро-Венгерская империя объявила войну Сербии; Германия объявила войну России и Франции; Британия объявила войну Германии; Австрия объявила войну России; Сербия и Черногория объявили войну Германии; Франция и Британия объявили войну Австрии; Австрия объявила войну Бельгии; а Россия, Франция и Британия объявили войну Турции. При таком сжатом изложении все это звучит комично, если бы не миллионы жертв в окопах от бомб и пуль, горчичного газа и болезней.
Первая мировая на передний план против Германии выдвинула Россию, на глаза публики попались тевтонские корни Александры Федоровны, и Николай все более оказывался в невыгодном свете перед своим народом – особенно с учетом того, что Россия проигрывала битву за битвой высокомеханизированной германской военной махине. Дума, не имевшая конституционной роли в международных делах, беспомощно наблюдала, как армия совершает все новые ошибки. Общественное недовольство постепенно сосредоточилось на Александре: все считали, будто она работает на победу Германии. С началом войны Николай всеми силами взывал к русскому патриотизму – даже название столицы с германского «Санкт-Петербурга» поменял на славянский «Петроград». Но пока Николай все свое время проводил в ставке верховного главнокомандования вдалеке от столицы, Александра – очевидно, под воздействием Распутина в том, что касалось министров, политики и даже военной стратегии – начала играть все более активную роль в правлении империей. Однако в социальной своей изоляции она не понимала, насколько ее ненавидят широкие массы.
Великая война – какой и запомнят ее те, кто ее пережил, – воздействовала на Владивосток непосредственно. Судам местных пароходств теперь грозили торпедные атаки. Рудники Бринера резко сократили добычу, к тому же многие инженеры и специалисты там были немцами. В армию забрали и множество русских горняков, и тысячи поселков вроде Тетюхе обезлюдели – в них осталось население, не способное себя прокормить: старики, женщины и дети. Хотя Жюль всеми силами старался помочь семьям горняков, тысячи людей поддерживать из собственного кармана долго он не мог.
В значительной мере новая волна антивоенной агитации произрастала непосредственно из тех же чувств, что выплеснулись ранее в «Кровавом воскресенье», – и по большей части тем же населением против того же царя, хотя ненависть была уже новой. Главное отличие теперь состояло в огромном организационном ресурсе, подготовленном профсоюзами, рабочими советами и местными земствами. Это неприятие войны и политический пыл, им вдохновленный, происходили уже не из абстрактного пацифизма, не из недостатка патриотизма или мужества – и тем и другим русский народ обладал в изобилии. Три года антивоенные настроения раздувало из тлеющего уголька до пылающего костра: то была животная реакция на чудовищные страдания, какие терпели из-за Первой мировой войны деревни и поселки, где жизнь сделалась непереносимой. По всей сельской России не заготавливалось сено на корм скоту, не добывалось мясо, не чинились крыши, а преступники лиходейстовали безнаказанно.
И все эти страдания, казалось, – лишь ради того, чтобы царь Николай II совместно со своим кузеном английским королем Георгом V могли победить другого их кузена кайзера Вильгельма II, когда напыщенный германский монарх решил, что может оттяпать себе Францию. Русские потери в войне росли, общественная ненависть к императрице Александре широко распространилась даже в прессе: утверждалось, к примеру, что германская принцесса передала «распутному старцу» всю власть над Россией, пока супруг ее «играл в солдатики» в ставке. Стоило Николаю как-то выразить свою любовь к жене, общественное отвращение лишь возрастало.
В 1916 году Распутина наконец убили аристократы, убежденные, что безумный монах губит монархию – особенно в том, что касалось назначений новых министров с его подачи. Дума уже превратилась в бурлящий котел коллективного гнева, идеологической поляризации и личной вражды. Антицаристская риторика на заседаниях Думы стала настолько подстрекательской, что Николаю приходилось Думу распускать, тем самым превращая в насмешку единственное достижение революции 1905 года.
Российской империи настал конец 12 марта 1917 года – созданием нового Временного правительства, – а 15 марта последний русский монарх Николай II отрекся от престола – не только за себя, но и за сына. Тем самым настал конец 300-летнему правлению дома Романовых. В ноябре 1917 года Временное правительство, в свою очередь, было низложено, и власть в свои руки взял Всероссийский съезд советов под руководством партии большевиков, ведомой Лениным и подкрепленной усилиями ЧК. Их бездушный руководитель Феликс Дзержинский был одним из наиболее пламенных «рыцарей революции», и сам Ленин считал его своим героем. Организация, созданная Железным Феликсом, просуществовала впоследствии не одно десятилетие, меняя только названия.
64
Из допроса М. В. Родзянко. Цит. по: Падение царского режима. Том 7 (Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. в Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного Правительства) / ред. П. Е. Щеголев. Л.: Государственное издательство, 1927, стр. 157.