Генерал Коммуны

Домбровский вскочил, но сразу же опустился, стиснув подлокотники кресла.

Речь Врублевского развязала языки.

— Здесь все расписано слишком гладко, — хмуро сказал Бержере, кивая на карту, — а в сущности это повторение идеи Флуранса и…

— Вылазка Флуранса прошла бы успешно, если бы не предательство форта Мон-Валериан, — смиряя голос, возразил Домбровский.

Бержере только рукой махнул.

— Положение с тех пор изменилось. Версальцы стали гораздо сильнее. Ты спросишь, что делать? Бержере перегнулся через стол и протянул руку, загибая пальцы. — Восстановить укрепления — раз. Навести порядок в нашем военном аппарате — два. Проверить офицерский состав — три. Создать резерв в десять-пятнадцать батальонов — четыре.

Домбровский разочарованно смотрел на руку наборщика с набухшими жилами, с черными от въевшейся краски и свинцовой пыли ногтями.

— На это нужно две недели. После этого мы сможем наступать, — заключил Бержере.

Искоса Домбровский следил, как Россель, надев пенсне, склонив расчесанную на два гладких крылышка голову, аккуратно измерял что-то на карте циркулем, время от времени рассеянно вскидывая глаза на очередного оратора. А они, преодолевая смущение от его пренебрежительного молчания, выступали один за другим, торопясь освободиться от накопившегося груза сомнений и нерешительности.

Пожалуй, среди всех присутствующих только Россель мог разобраться и оценить неумолимый замысел операции. В ней было то озарение, вдохновенное и редкое, какое выпадает человеку, может быть, раз в жизни.

Среди скрещения красных и синих стрел таилась единственная возможность победы. Что мог Домбровский требовать от вчерашних наборщиков и механиков? В конце концов Россель прав, пренебрегая мнением сидящих здесь честных революционеров, но безграмотных полководцев. А они поучают его, Домбровского! Самолюбие его было уязвлено.

Генерал Эд, командующий второй резервной бригадой, осторожно покашливая в сложенную трубочкой ладонь, усомнился: правильно ли будет считать военную политику Коммуны наступательной?

— Народ возложил на нас задачу защищать Париж. Малейшая неудача при наступлении обнаружит нашу слабость. Следует оборонять подступы к городу, не подвергая Коммуну риску. Враг сам обессилит себя в бесплодных атаках. Ты, гражданин Домбровский, не знаешь парижан, — он добродушно улыбнулся, — они плохо воюют по ту сторону городской стены, это не в духе Национальной гвардии. Ты подходишь теоретически, как профессионал военный, а вот жизнь…

— Да, я военный, — яростно перебил его Домбровский. — Армией должны руководить военные!

Он словно ощутил рядом обнаженное потное плечо артиллериста из форта Исси, вспомнил женщину в кабинете Варлена. Какого черта, он тоже имеет право говорить от имени народа. Злая решимость добиться своего во что бы то ни стало, не уступать крепла в нем по мере того, как ход совещания принимал все более безнадежный оборот.

Сняв пенсне, Россель откинулся в кресле и, близоруко щурясь, оглядел сверху донизу мешковатую, неуклюжую фигуру Эда; потом, вытащив белоснежный платок, не торопясь стал протирать стекла пенсне. Поджав губы, дослушал последние слова Эда и тотчас начал сухим, скрипучим голосом:

— Мне, военному делегату Коммуны, принадлежит решающее слово. Я в основном одобряю предложенный генералом Домбровским план, — властно и высокомерно чеканил фразы Россель. — Выдвинутые возражения считаю необоснованными. К ним могут прибегать люди, ничего не понимающие в тактике…

Домбровский на цыпочках вернулся на свое место.

Напряженные ожиданием мускулы дрогнули, ослабели. «Молодец, так им и надо!» — облегченно вздохнул он.

— …люди нерешительные, привыкшие рассуждать, а не действовать, — Россель стукнул ребром ладони по столу, повысил голос, — такие люди засели и в артиллерийском комитете и мешают мне организовать артиллерию. Начальники батальонов научились у вас митинговать, прежде чем по приказу идти в бой, и, наконец, вы здесь рассуждаете, не имея на то ни теоретических знаний, ни опыта.

Домбровский посмотрел на Валерия Врублевского. Тот сидел, упрямо, по-бычьи наклонив голову, так, что из-под лохматых нависших бровей не видно было глаз. Правая щека его нервно подергивалась.

«Что с ним?» — удивился Домбровский.

И тотчас почувствовал вызывающую оскорбительность тона Росселя. «Ах, вот оно что! Но это же не главное, — примиряюще подумал Домбровский. — Главное в том, что план будет принят».

— Командир Эд изволил заметить, что не в духе парижан воевать вне линии укрепленного района, — лицо Росселя приняло ядовитое выражение, — но не будете ли вы любезны разъяснить мне, что у меня под командованием — армия или духи? Армия должна воевать хоть в Африке, а всюду одинаково хорошо, иначе это сброд, а не армия! — Он надел пенсне, спрятал платок и закончил царапающе, как росчерк пера: — Предлагаю приступить к разработке плана генерала Домбровского.

Изменения, внесенные Росселем, во многом смазывали неожиданность замысла Домбровского. Они как бы превращали красочную картину в геометрический чертеж. Попытки Домбровского настоять на своем кончились тем, что Россель резко оборвал его. На завтра было назначено наступление, строго подчиненное академическим правилам военной науки, — на большом участке фронта, со сложным маневрированием, требующим значительных сил. Командирам поручалось собрать к 11 часам утра на площадь Согласия двенадцать тысяч бойцов. Такова была минимальная цифра, на которую согласился Россель. Все отдавали себе отчет в том, что собрать такое количество людей в течение одной ночи почти невозможно. Эд наклонился к Домбровскому:

— Ну что, добился? — и тревога в его голосе была сильнее обиды.

Все же разъезжались взбудораженные, с тем особым чувством, которое всегда царит в войсках в последние часы накануне сражения.

Домбровскому любое наступление казалось лучше безнадежной обороны. Спускаясь по лестнице, он уже давал подробные распоряжения своему начальнику штаба Фавье о пунктах сбора, о том, какие части откуда брать, куда подтянуть резервы… Их догнал Ля-Сесилия. Длинная сабля, стуча, подпрыгивала за ним по ступенькам.

— Ух, до чего же я соскучился по настоящему сражению, Ярослав! — крикнул он, хищно скаля белые зубы. Сам буду драться… Версаля дойду!

— Смотри не заблудись, — меланхолично пошутил Бержере, идущий следом.

Домбровский вышел в сад. В холодном воздухе стоял густой, почти вязкий запах отцветающих каштанов. Валерий Врублевский догнал Ярослава, взял его под руку, и они пошли по аллее к воротам, где ординарцы взнуздывали коней. Врублевский заметно хромал, тяжело опираясь на руку Ярослава.

— Поди, с седла не слезаешь? — неодобрительно спросил Домбровский, косясь на больную ногу товарища. Старая рана, полученная Врублевским восемь лет тому назад в Польше, во время восстания 1863 года, снова открылась от частой верховой езды.

— Что же мне — в экипаже кататься? — рассеянно отозвался Врублевский. — Послушай, Ярослав, — продолжал он, спеша высказать беспокоившую его мысль, — я боюсь, что мы не успеем собрать людей…

Домбровский молча пожал плечами.

— …тогда этот чиновник отменит наступление. Я не верю ему. Не верю!

— Обиделся? — сказал Домбровский и шутливо толкнул Валерия локтем в бок. — Оседлал Россель вашего брата, а? Да я шучу, шучу. Конечно, главное, что пойдем вперед. Ведь благодаря ему…

— Знаю, знаю… Благодаря ему принят твой план и так далее. Ты считаешь, что это все? Думаешь, остальные были против? Не понял ты их. Они, как неумелые пловцы, торопились снять с себя всю лишнюю одежду, прежде чем броситься с моду. Ты не почувствовал за их жалобами воодушевления! Думаешь, меня обидела резкость Росселя? Он честолюбец — вот что страшно. Армия Коммуны — это дубинка в его руках. Он угрожает ею Версалю, чтобы заставить Францию продолжать войну с пруссаками. Не выйдет — и Коммуна ему не нужна. Потому ты молчал, когда он калечил твой план? Думаешь, мы не поняли? И если завтра он изменит, ты будешь также молчать?