Генерал Коммуны

Маркс настойчиво доказывал необходимость решительного наступления на Версаль. Он предупреждал о том, что Тьер просит Бисмарка отсрочить уплату первого взноса по мирному договору до занятия Парижа. Бисмарк принял это условие, и так как Пруссия нуждается в деньгах, она предоставит версальцам всяческую помощь, чтобы ускорить взятие Парижа. «Поэтому будьте настороже», — писал Маркс. Он советовал укрепить северную сторону высот Монмартра — прусскую сторону: «Иначе коммунары окажутся в ловушке».

Для Домбровского Маркс был вождем Интернационала, философом, защитником польской революции; для Варлена Маркс был прежде всего живым человеком. Говоря с Домбровским, Варлен вспоминал скромный коттедж в Майтланд-парк-Роде на окраине Лондона. Кабинет Маркса. Широкое окно, выходящее в парк. Вдали холмы Хемстед-Хиса. Желтые кусты цветущего дрока, крохотные, темно-зеленые рощицы сбегают по отлогим склонам. Там он гулял с Марксом. Сам Маркс возникал в памяти Варлена обязательно в движении. Большеголовый, широкоплечий, с энергичным лицом; разговаривая, обдумывая что-нибудь, он стремительно шагал по своему кабинету из угла в угол. На старом, в чернильных пятнах, ковре тянулась вытоптанная тропинка. Груды сваленных в мнимом беспорядке газет, журналов, вырезок, книг… Теперь, наверное, поверх всего — карта Парижа. Маркс и Энгельс были в курсе всех дел Коммуны, как будто военные действия происходили под Лондоном. Варлен все время чувствовал помощь Маркса. Во все страны летели призывы Маркса в защиту Коммуны. Сотни писем слал он в Антверпен, в Нью-Йорк, в Лейпциг, Амстердам — туда, где действовали секции Интернационала. Несмотря на то, что вся буржуазная печать ополчилась на Коммуну, Маркс пытался рассказать миру об истинном характере великой революции Парижа.

Домбровский задумчиво сорвал лист каштана, надкусил черенок.

— Наступление! Пора переходить в наступление, — проговорил Варлен. — Ты согласен?

Домбровский улыбнулся улыбкой молчаливого человека, для которого мысли лучше слов, а действие лучше длинных рассуждений.

Он приехал к Варлену, чтобы рассказать о положении в Неси. Там стреляют камнями, хотя арсеналы города полны снарядов. На дворе Военной школы валяются стволы дальнобойных орудий, лафеты к ним стоят в другом месте, и три недели тянутся переговоры между ведомствами о том, как собрать пушки и установить их на южном валу, откуда они смогут помочь форту.

Но теперь… письмо Маркса, слова Варлена, — Домбровский чувствовал себя так, как в первые дни Коммуны, когда он настаивал на наступлении, когда главное не успело еще заслониться бесчисленными заботами боевых буден. Снаряды для Неси, саперы, пушки… в конце концов это все только оборона. Хорошо, он снова потребует наступления, Варлен его поддержит, а остальные? А Совет Коммуны?

Стоило ему вспомнить путаницу политических страстей и взглядов, которая раздирала правительство Коммуны, и снова его охватили сомнения.

Имеет ли он право взять на себя инициативу, отбросить в сторону все дела и разработать план наступления? Кто уполномочивает его на это?

Солдат боролся в нем с революционером. И в этой борьбе все преимущества были на стороне солдата. Домбровский чувствовал себя всего одним из трех командующих фронтами, а мнение Варлена, он знал, поддержит лишь меньшинство в Совете Коммуны.

За дверьми послышался шум, кто-то басом воскликнул: «Вот и ладно, он мне как раз и нужен!» — и в комнату, стуча палкой и деревянной ногой, вошел пожилой рабочий. Синяя потрепанная блуза болталась на его костлявых плечах, как будто ветер раздувал ее. Красное лицо его блестело от пота.

— Ну как, Урбэн, разобрался? — спросил Варлен. Заметив взгляд Урбэна, он добавил: — Это гражданин Домбровский.

Домбровский крепко пожал коричневые загрубелые пальцы, осторожно охватившие его узкую руку.

— Ого! — одобрительно улыбнулся Урбэн. От Урбэна исходил резкий и свежий запах дубленых кож. Он работал прессовщиком на кожевенно-обувной фабрике Пешара. Несколько дней назад этот самый Пешар явился в интендантство и предложил понизить расценки за изготовление сапог для Национальной гвардии.

— Кто-то из военных начальников утвердил новый контракт, — Урбэн посмотрел на Домбровского. — Послали в Совет Коммуны, там тоже подписали.

Домбровский нахмурился. Очевидно, Урбэн знал, что этим начальником был Домбровский, но из деликатности избегал говорить об этом прямо. Да, действительно, памятуя, как бедствовала Коммуна с деньгами, Домбровский обрадовался возможности сэкономить десятки тысяч франков и, не задумываясь, разрешил подписать новый контракт.

— Ну и что тут особенного, — холодно сказал Домбровский. — Допустим, я был этим военачальником. Мы выигрываем сотню франков на каждой паре сапог.

— А ты не подумал, с чего вдруг этот буржуй Пешар стал таким добреньким? — язвительно спросил Варлен.

Лицо Урбэна скривилось от ярости.

— Он добренький, как же… за наш счет.

— Домбровский считает, что он оказал услугу Коммуне, — усмехнулся Варлен.

— Да черт возьми, в чем дело? — повысил голос Домбровский. — Мне надо обуть солдат. Я же не могу быть в курсе ваших… всяких соображений.

Урбэн выставил вперед здоровую ногу и постучал об пол грубым башмаком, показывая на него пальцем.

— Коли наш Пешар берет за них вместо трехсот франков двести, ты полагаешь, гражданин Домбровский, он себе в карман положит меньше на сто франков? Дудки! Как бы не так. Мы, мы, рабочие, получим меньше.

— Зачем ему это нужно? — недоверчиво спросил Домбровский.

Урбэн с укоризной вздохнул и, вытащив огромный цветастый платок, стал утирать потное лицо. Неудобно было ему, простому рабочему, поучать генерала, да еще такого, как Домбровский.

Варлен объяснил — крупные подрядчики, хозяева больших мастерских, фабрик хотят восстановить рабочих против Коммуны. Видите ли, дескать, при Коммуне жить стало хуже, чем при старом правительстве. Коммуна снижает расценки, покупает сапоги по более низкой цене.

— Так точно он нам и преподнес, — подтвердил Урбэн. — Понимаете, какая каналья!

Домбровский исподлобья, неприязненно блеснул на него глазами. Да, этот кожевник разбирался в политике лучше, чем он.

— Я сейчас от Франкеля, — сказал Урбэн и почему-то добродушно рассмеялся. — Представляете — министерство земледелия. Привратники. Ковры. Кабинет министра. Письменный стол длиною с квартал. За ним в зеленом бархатном кресле наш Франкель. Зеленый цвет ему здорово идет. Так вот Франкель тоже обещал заняться этим делом. Он сказал мне: «Мы не должны забывать, что революцию совершил пролетариат. Если мы ничего не сделаем в интересах этого класса, то какой же смысл в Коммуне? Для чего ей тогда существовать?» Правильно, Варлен?

Далекие идеалы революции вдруг приблизились, очутились рядом, стали вот этим сегодняшним делом о сапогах, вот этим Урбэном, которому надо было заработать на хлеб и который требовал этого заработка у своей Коммуны. Домбровский не любил признаваться в своих ошибках, его сердило, что он оказался таким наивным, и в то же время он радовался тому, что все, о чем он мечтал, существует, и плоды революции уже созрели, и рабочий Урбэн уже требует этих плодов. Впервые в жизни Ярослав почувствовал, что не только борется за будущее, но уже защищает настоящее.

Он стоял между Варленом и Урбэном, отковыривая концом ножен грязь, присохшую к носкам начищенных сапог.

— Надо что-то придумать, — огорченно сказал Варлен. — Придется расторгать контракт.

Он вернулся к своему столу, взвесил на руке часы, оставленные женщиной, задумчиво приложил их к уху.

— А денег действительно нет, Урбэн… Гвардейцам платить нечего.

Тяжело стуча деревяшкой, Урбэн заковылял по комнате.

— Как так нет денег?! Миллионы лежат во французском банке… Миллионы! Вы церемонитесь. А они расстреливают!. Чего вы боитесь взять деньги? Нам теперь бояться поздно. — Урбэн размахивал огромным коричневым кулаком. — Я сына послал на фронт, мне больше нечего дать… А вы там фигуряете друг перед дружкой: ах, какие мы честные, не берем чужое золото, вот, мол, о нас подумают… да плевать, что они подумают. Они думают, олухи сидят в Коммуне.