Страница 35 из 39
— Родишь малыша, тогда и будешь хозяйством заниматься, а пока слушайся меня: «Жена да боится своего мужа!»
— Ух, как боюсь! — Маша сделала испуганное лицо, и оба рассмеялись.
— Давай прославим вместе Христа, — предложил ей Андрей.
Они оба стали перед иконой, и Андрей запел:
— Рождество твое, Христе боже наш…
Затем сели поужинать.
— Маша, завтра ты думаешь быть в церкви? — спросил Андрей.
— Конечно, — ответила Маша.
— Не ездила бы…
— Не лезь в бабьи дела, мужичок! Сами знаем.
— Смотри, боязно мне за тебя, беспокоиться буду.
— Не беспокойся. Бог не без милости. Приучил ты меня в церковь ходить, теперь не могу в такой праздник дома сидеть. Пойду.
— Только осторожно. Долго не стой за обедней, народу будет много. Могут затолкать.
— Не волнуйся.
— Спокойной ночи, Маша. Я рано утром уеду. Ты спи, а я еще должен богу помолиться: завтра обедню служу.
— Спокойной ночи, дорогой!
Андрей стал читать положенное священникам перед обедней «правило к святому причащению». Оно содержало много молитв, так что чтение их отнимало около часу. Пока он молился, Маша уснула.
Наступило утро. Андрей уехал в храм. Шла рождественская обедня. Народ переполнил церковь. Андрей, совершая службу, поглядывал, не пришла ли Маша. Однако жены не было видно.
«Странно, — думал Андрей, — Маша не любит опаздывать. Может, я ее за народом и не заметил?»
В этот день молодой священник особенно горячо молился, прося бога послать Маше безболезненные роды и здоровенького младенца.
К концу обедни, только священнослужители успели причаститься, как в алтарь вошел церковный сторож. Андрей заметил, что он был бледен и чем-то взволнован. Отозвав в сторонку отца настоятеля, сторож сообщил ему что-то на ухо.
— Подождите до конца службы. Я скажу сам, — донеслось до Андрея.
В этот момент ему надо было выйти с чашей причащать. Служба всецело захватила его. Едва кончилась обедня, настоятель отозвал Андрея в сторону и тихо сказал:
— Отец Андрей! Мужайтесь! Уповайте на бога! Я должен сообщить вам страшную новость.
— Что-нибудь с Машей?
— Ее уже нет…
— Как?!
— Сторож не сообщил мне подробности. Знаю только, что она шла в храм и попала под машину…
Наступили мрачные дни в жизни Андрея. Он не мог ни о чем думать, ничем заниматься. Ему казалось, что со смертью Маши погибло все, и жизнь утратила для него всяческий смысл. Особенно тяжело было находиться дома, одному. В том самом доме, который они благоустраивали вместе, где всякая мелочь напоминала о ней…
Андрей старался найти хоть какое-нибудь утешение в молитвах об упокоении ее души. О малыше же, не успевшем родиться и некрещеном, церковь запрещала молиться. Одна надежда оставалась у отца: господь сам примет ангельскую душу ребенка в райские обители — ведь он безгрешен.
С каждым днем Андрея все больше мучил неотвязный вопрос: «Зачем бог попустил этому случиться?»
«Конечно, пути господни неисповедимы, ему виднее, но и нам разум дан; должны же мы понимать хоть что-то, что совершается с нами, — мучительно думал он. — Чем прогневила бога Маша? Ну, а младенец — ангельская душа, чем он не угодил ему, не давшему на свет ребенку появиться? Кто сможет объяснить все это? Неверующий скажет: случай! А мы… чем оправдать мы можем страдания людей не только грешных, но и тех, кто невинен с самого рождения?»
В душе Андрея поднимался бунт, бунт против бога, повинного в бесчисленных страданиях и гибели людей. «И этому коварному и злому существу мы, священники, поем хвалу, благодарим за «благодеяния». Но где они? Поем в церквах: «Вся премудростию сотворил еси, слава ти, господи, сотворившему вся!» Так в чем премудрость божия? Быть может, в том, что он устроил мир, заставил двигаться планеты по орбитам? Но это ли заслуга и его ли? И, даже приписки нее это богу, я утверждать могу: не сделал он важнейшего, что должен был бы сделать: не смог устроить так, чтобы люди в счастье жили, чтоб не было бессмысленных страданий на земле, несущих смерть, несчастья, гибель невинным детям. Отец жестокий и тот не мог бы оставаться равнодушным к страданиям детей своих. А говорят, бог видит их. Так можно ли любить такого бога?!»
ОСТАТКИ ВЕРЫ
Андрей продолжал служить. Но теперь он не мог уже славословить бога искренне. Он кривил душой, потому что благодарности к богу не чувствовал не только из-за своего горя, но также из-за слез, которые он ежедневно видел у приходивших к нему людей. Редко кто спешил сюда, когда у него все было благополучно. Большинство верующих толкало к богу безысходное горе. Была ли это болезнь, от которой человек не мог избавиться при помощи врачей, было ли это семейное горе — все это заставляло их обращаться к богу и к Андрею, как его служителю, в надежде облегчить свою участь.
Но чем мог помочь им Андрей? Он мог только молиться. Однако он видел, что молитвы не помогали. Сколько раз его приглашали к лежащему на смертном одре, и, как слезно Андрей ни молил бога о помощи, человек умирал. Андрей мог просить бога, чтобы тот вернул покинутой жене ее мужа, но супруг все равно не возвращался.
«Чего же стоят все эти молитвы?» — думал он.
Оставалась надежда, что его слова утешения способны подбодрить унывающую душу, поддержать ее в трудную минуту. Но к чему сводились эти церковные утешения? К словам: «Потерпи!», «Смирись!», «Надейся на бога! Он поможет!» — большего церковь за две тысячи лет своего существования не придумала.
И Андрей все сильнее понимал, что все эти утешения — обман. Оттого, что покинутая жена будет смиряться и терпеть, она не станет милее бывшему супругу. И выходило так, что он, Андрей, не помогал людям, а приносил им новые страдания.
— Батюшка, можно с вами поговорить? — обратилась к нему однажды прихожанка.
— Пожалуйста.
— Хочу с вами посоветоваться. Прямо не знаю, как и быть…
— Что с вами случилось?
— Житья совсем нет. Живу я в общей квартире. Соседи со света меня хотят сжить. «Зажилась, — говорят, — старая на свете». Я им: «Что поделаешь, бог к себе не берет». — «Так мы ему поможем», — отвечают.
— И что же, помогают?
— Помогают, батюшка, помогают. Они меня ругают, случается, и ударят…
— А вы?
— Терплю, батюшка, по божьему закону, что с ними поделаешь. Советовали на них в суд подать, да боязно мне, не покарал бы господь старую, что терпения во мне нет.
Что мог ответить ей Андрей? По-человечески он понимал необходимость обуздать обидчиков законным порядком, но ведь он священник. Он не может идти против евангельских предписаний о любви к врагам и прощении им обид. Возникало душевное раздвоение: приходилось говорить одно, а думать совсем другое.
Тягостно было не только давать советы, но и произносить проповеди. В них приходилось говорить о боге, о его милосердии, тогда как сам он в это уже не верил.
Оставшись вдовцом, Андрей все свободное от службы время посвящал чтению. Его интересовали теперь уже не богословские книги, а художественная и научно-популярная литература. Чтение расширяло кругозор. Теперь на многое священник смотрел совсем другими глазами, чем прежде. Богословские догматы стали казаться ему наивными и антинаучными, а аргументация церкви — смешной.
Все больше начинало тяготить Андрея общение с верующими. Вокруг себя он видел кипучую жизнь с ее проблемами, с ее борьбой за лучшее будущее, а ему приходилось выслушивать одни и те же мелкие «грешки» богобоязненных старушек, интересы которых не шли дальше сна, пищи и молитвы.
Ему не с кем было даже поговорить, поделиться своими мыслями. Жены не было. Гатукевич был в Загорске. Несколько раз им приходилось встречаться на различных церковных торжествах. Из коротких бесед с ним Андрей понял, что интересы их различны. Отец Лев стал ортодоксальным богословом, ревностным защитником религии, Андрей же все больше разочаровывался в ней. С духовенством своего храма говорить о мировоззренческих проблемах было бесполезно. Они были далеки от них.