Исчезнут, как птицы

Но вот одна маленькая девочка, совсем рядом с Гостевым, болтая ножками на коленях у мамы, беззаботно пропела: «Мы едем, едем, едем в далёкие края, хорошие соседи, весёлые друзья!» – и он ей не поверил. Не мог он этого ни спеть, ни подумать.

Жарко было, душно. В приоткрытое окно влетал не свежий воздух, а пыль вперемешку с уличным шумом и выхлопами всё тех же автобусов, другого транспорта. Гонки. Ралли.

Девочка, мотая косичками, снова завелась: «Мы едем, едем, едем…» «Куда? Куда мы едем?» – подумал Гостев. Он отметил что-то болезненное в её лице. Да мы все тут больные, решил он, у меня вон целый континент болен.

Пустыня. Африка. Он облизал сухие губы. Очень хотелось пить. Солнце стояло высоко. Раскалённый песок обжигал пятки. Обувь он потерял. Какая досада… Язык – шершавая подошва. Солнце стекает тонкой струйкой по ложбинке позвоночника… Он шёл первым вдоль гребня песчаного холма. За ним кто-то ещё тащился. Он не оглядывался. Тесно в груди, тесно в голове. Он чего-то ждёт. Он куда-то идёт. Далеко в стороне едва различимой точкой пронеслась машина. Наверное, из Парижа. Наверное, в Дакар. Мир понятий, мир функций, производных от понятий, мир людей, производных от приданных им функций. Стоп. Остановка. Совсем недолго. Снова в путь. Движение приносит результат. Видение на горизонте: пальмы, глинобитные стены, приятный ветерок от небольшого озера. Вода. Наконец он добрался до оазиса. Он попросил напиться. Его попросили закомпостировать абонемент. Он вздрогнул и очнулся. Важная операция. Напоминание о нелегальности положения и необходимости быть настороже. Ведь только определённое количество чётко пробитых на клочке бумаги дырочек твердо заверяло возможных контролёров, что пассажир оплатил проезд именно в этом авто-бусе, а не сделал этого вчера, год назад в другом автобусе, или не нашёл его на остановке.

Гостев знавал в детстве одного парня, который специально собирал закомпостированные абонементы со всех имеющихся на маршрутах троллейбусов (их в городе было меньше, нежели автобусов). Тогда, зная номер троллейбуса и то, какой абонемент ему соответствует, он мог больше не платить, если, конечно, не поставят компостеры с новым узором дырочек. Скажем, сев в троллейбус с бортовым номером 187, он, порывшись в своём каталоге (поговаривали, что у него такой имелся), вытаскивал соответствующий данному номеру, вечный, никогда не стареющий закомпостированный абонемент и ехал очень даже спокойно, не волнуясь и не оглядываясь по сторонам в поисках вершителей скорого суда.

Сам Гостев проезда так и не оплатил.

Принято почему-то считать, что большинство «зайцев» составляет молодёжь, но это ошибочное мнение. Среди них попадаются и люди в возрасте, по внешнему виду которых можно с уверенностью сказать, что это вполне добропорядочные граждане. Безбилетники рискуют не ради экономии. Одни считают, что просто не обязаны платить, – не за что; напротив, им бы должны были выплачивать компенсацию за езду в «таких» условиях. Другие просто стараются как можно меньше платить вообще за что-либо, кроме самой крайней необходимости. Гостев не платил по лени.

Он был опытным безбилетником и настолько поднаторел в искусстве бесплатного проезда, что его никак не отличить было от спокойных за свою совесть (которая, как известно, лучший контролёр) пассажиров. Весь его облик, когда к нему обратились бы с требованием предъявить билет, словно говорил: «За кого вы меня принимаете? Да я уже четырежды обилеченный!» Под его внешней невозмутимостью крылся трезвый расчёт. Ему не нужен был никакой каталог. На всякий случай у него всегда имелся при себе чистый абонементный талон. Он знал всех контролёров города в лицо. Ему были известны все остановки, где вероятность проверки билетов наиболее велика. Он изучил психологию водителей, иногда берущих на себя обязанности контролёра. Он никогда заранее не двигался на выход к задней двери, – очень наблюдательный водитель именно в эту минуту объявит: «Выход через переднюю дверь!» Что тогда делать? Остановиться на полпути и не выходить? Тогда к тебе подойдут… Билет уже не станешь компостировать, поздно, водитель наблюдает в зеркальце и улыбается: хоть и сосед ты, возможно, хороший и друг наверняка весёлый, а всё ж попался, гад! Такого случая у Гостева быть не могло. Каждодневная возможность встречи с опасностью приучила его, рассчитав время до сотых долей секунды, шагнуть к двери тогда, когда она откроется, и спокойно выйти. Или он сразу, как входил, останавливался у задней двери. Его так просто не проведёшь, он такие трюки здорово изучил!

«Мы едем, едем, едем…»

«Закомпостируйте, пожалуйста!» Гостев обернулся. Девушка. Очень симпатичная. Длинные светлые волосы. Её лицо обдувает лёгкий ветерок в открытое окно. Но просьба не к нему, а к его соседу, ставшему совсем недавно законным пассажиром. Улыбающийся, слегка вспотевший, потом задыхающийся, он долго возится с талоном, прежде чем устанавливает его в компостере, затем поднимает руку, чтобы размахнуться для удара и… билет улетает на улицу. Пауза. Ветерок – коварный насмешник. Или это сам билет испугался чудовищного удара, подумал Гостев, и вовремя ретировался. «Извините…» Уже слышится чьё-то короткое «ха-ха». «Я вам сейчас возьму…» – «Да не беспокойтесь…» – «Ну что вы, девушка, мне так неудобно!..» Пострадавший, весь красный и теперь основательно вспотевший, идёт к водителю. Виновен. На опустившегося бродягу, пьяницу так не глядят, как ему смотрят в спину. Словно он предатель какой или жену с малыми детьми бросил. Скверный случай. Не только для него. Для всех, кто рядом, кто назван был «хорошими соседями» и «весёлыми друзьями» .

Снова остановка. Кто-то вздыхает за спиной Гостева: «Как в Африке», и он отвлекается. Поворачивает голову в сторону выхода. Кто бы это мог сказать? Шедший за ним по пустыне… Он? Посмотреть бы на него. Нет ничего проще, пожалуйста, – как бы с самой земли, с четверенек, вскарабкивались в автобус, поддерживая и одновременно отталкивая друг друга, Витюшка и Ага, более мертвецкие, чем живые когда-то, так что все потеснились, освобождая им проход. Как две слепые, вынырнувшие из тумана собаки, с какого-то невероятного Крыма приехавшие, отдыха затяжного и беспробудного. «Идиоты!» – подумал Гостев, вглядываясь в их внезапно загорелые лица. Как они здесь оказались? А где Шестигранник?.. Ему сразу же захотелось выйти. «Только бы не встретиться с ними взглядом». Но он совершенно напрасно беспокоился. Они вроде бы были здесь, и в то же время их здесь не было… Ага пробрался к сиденью, на котором сидела девушка, и, настойчиво задыхаясь в заикастых подступах, проваливаясь голосом и снова взлетая, внезапно разговорился: «Что ж ты здесь с-с-сидишь-то … а?.. Тебя же до-ма м-м-м… ать ждёт!» Девушка смутилась и встала. Все опешили. А Гостев изумился его неожиданному красноречию, и ему стало стыдно, он отвернулся.

Витюшка покачивался у дверей. Сейчас он был похож на только что проснувшегося верблюда, немного ошалевшего от жары и чуждой ему обстановки. Лицо глупо-удивленное, какое-то осевшее. Одинокий всадник. Худая, спотыкающаяся лошадь. «Передайте, пожалуйста, на…» – попытались было обратиться к нему, но вовремя отступились. «Куда там, – подумал Гостев, – он же ничего не соображает», – и подивился его взгляду, смурному, опустошённому, устремленному в безбрежную пустыню; да, перед ним расстилалась пустыня, отражение которой в его глазах было похоже на тихое, но очень веское сумасшествие, сопряжённое с тем зноем, что пылал внутри его организма и выступал через поры лица змеисто-багровыми переливами.

«Так это… нам выходить пора!» – оживился вдруг Ага.

«Ага», – кивнул Витюшка и тяжёлым, незрячим плечом потащил за собой растерявшегося Гостева.

Они оказались в дверях. Сверху, уверенно задирая ногу, шагнул Ага. Автобус остановился, и Гостев, чтобы не выпасть на улицу, обеими руками ухватился за… две бутылки, горлышки которых торчали из вместительных карманов его неизменной робы.

Он устоял, а Витюшка и Ага, так и не узнав его, и более того, не обратив на него никакого внимания, вошли в жаркую полосу дня и, потихоньку разламываясь на отдельные части, исчезли в облаке угара, которое опустилось им на головы.