Шедевр

Честно говоря, не знаю, почему я с упорством старого осла каждое утро иду именно в эту часть дома, хотя можно было бы пойти в другую, выйдя из столовой через вторую дверь. Но меня словно манит что-то сюда. Словно после того, как Оскар сбежал от меня, скрывшись за дверьми лифта, я стала одержима идеей проследовать за ним. Мои попытки отключить пламя не привели ни к чему – я даже не смогла обнаружить пульт управления. Зато нашелся этот проклятый сейф. Вот будет потеха, если в результате я его все-таки открою, а он окажется пустым. Уже представляю, что по поводу этого скажет Оскар. Мол, «извини, Эмеральда, давно сюда не заглядывал, совсем забыл, что там ничего нет». Насколько я успела понять его характер, подобное было бы вполне в его духе.

– Не ожидал от тебя такой усидчивости, – комментирует он, когда ближе к четырем часам я решаю сделать перерыв и попить чаю. – Мне казалось, ты говорила про любовь к разнообразию. Никак не думал, что ты сможешь так долго заниматься чем-то одним, причем, не имеющим отношения к творчеству.

– Я выросла на RPG-играх, – хмыкаю я, отпивая из кружки и листая исписанные листы тетради. Обычно до окончания произведения я не имею привычки помногу раз его перечитывать, но с этим все иначе. Перед тем, как начинать писать, и после того, как заканчиваю, я постоянно перечитываю написанное, добавляю какие-то незначительные детали и комментарии. И все время такое чувство, что если я не буду этого делать, то непременно произойдет что-то непоправимое. – Я очень терпелива. Могу заниматься одним и тем же неделями, если процесс не вызывает у меня отвращения или если скажу себе: «Надо!»

– Женщины, – негромко ворчит он. – Сборник всех возможных противоречий, подкрепленный такой же противоречивой логикой. Любят разнообразие, а занимаются рутиной. Три часа думают, надеть ли им черное или белое, в результате надевают красное. Говорят, что будут готовы через пять минут, когда на самом деле им надо минимум сорок.

– Что еще за сексизм? – хмурюсь я. Хоть я и поглощена чтением, слушая Оскара лишь краем уха, пропустить столь нелестные обвинения просто невозможно. Я вообще терпеть не могу какую бы то ни было дискриминацию, будь то расовая, гендерная или религиозная.

– Лишь мои наблюдения, основанные на жизненном опыте, – невозмутимо отвечает Оскар, на которого мой недовольный тон не произвел ни малейшего впечатления. – Я бы никогда не стал строить обвинений, основываясь на одних лишь домыслах.

– Говоришь, как прокурор, – внезапно усмехаюсь я, услышав в голосе Оскара знакомые интонации. В мыслях тут же появляется новая теория относительно его личности. – Ты, часом, не работник правоохранительных органов?

Искренний смех, раздавшийся в ответ, убеждает меня в абсурдности этого предположения. Нет, не из-за того, что полицейский или кто-то из той же среды не может быть серийным убийцей – еще как может! Самые неуловимые преступники как раз получаются из тех, кто знаком со следственным аппаратом не понаслышке. Дело в другом. Его манеры, слова, действия ни капли не соответствуют модели поведения полицейских. Нет, конечно, все люди разные, но у людей одной профессии рано или поздно, но непременно появляются характерные признаки. А поведение Оскара куда как больше напоминает психолога, а его способность видеть меня практически насквозь и понимать образ моего мышления только укрепляет эту версию. А вообще, если задуматься, то действительно, кем он может быть? Хозяин такого роскошного поместья не может быть неизвестным человеком. Обычно такие всегда у всех на виду. Но при этом он безбоязненно выставляет напоказ своих жертв. Стало быть, в этом доме никогда никто не бывает, ну кроме кандидатов в экспонаты. Черт, это даже звучит ужасно! Бросив взгляд на висящую под потолком камеру, я размышляю, высказать ли мне эти предположения вслух или лучше смолчать. На откровения Оскара рассчитывать не приходится – это все-таки не разговор о творчестве, о котором мы оба можем говорить бесконечно.

Покончив с чаем, я, поплевав на ладони, возвращаюсь к злосчастному сейфу с твердым намереньем биться с ним до победного конца, даже если на это уйдет остаток вечера и ночь. Даже писать меня сегодня не тянет. Более того, моей душой со всеми ее потрохами овладел Его Величество Азарт. Можно подумать, я и правда на реалити-шоу, а за дверцей сейфа скрывается заветный выигрыш.

Вновь оказавшись в комнате с трофеями, я старательно откладываю возню с сейфом на мифическое «потом». Вместо этого я педантично оглядываю чучела. Странно, что они не вызывают у меня отвращения и возмущения. Как ни крути, я очень люблю животных и всегда была категорически против жестокости по отношению к ним. И снова и снова на ум приходит уже успевшая до тошноты надоесть мне мысль: словно живые. Я провожу ладонью по гладким перьям белоголового орлана, стоящего на массивном постаменте, проверяю на прочность оранжевый клюв. Какая все-таки красивая птица! Стоя тут, рядом с ней, даже не верится, что размах ее крыльев может достигать двух метров – кажется такой миниатюрной. С орлана мое внимание переключается на голову носорога. Никогда не видела их вживую даже в зоопарке. Но, судя по этой голове, мои представления об их размерах были весьма и весьма занижены. Я представляла их гораздо меньше. Рядом с дверью на стене висят два однозарядных курковых пистолета, что веке этак в восемнадцатом использовались на дуэлях. Сомневаюсь, что смогла бы с таким справиться. Впрочем, я давно не практиковалась в стрельбе. Помнится, в детстве могла в тире выбить сто из ста, но потом потеряла интерес. До стрельбы по живым мишеням, слава богу, у меня никогда не доходило и, буду надеяться, что не дойдет.

Когда тщательный осмотр всех достопримечательностей комнаты заканчивается, и я, наконец, решаю вернуться к открытию сейфа, меня постигает жестокое разочарование. К железной дверце скотчем прилеплен маленький листок бумаги, а коротенькая надпись на нем гласит: «+11, -3, +8» И мне хочется зарычать от возмущения! Какого, спрашивается, черта он заставил меня пять часов возиться, когда мог с самого начала сказать комбинацию?! Найду – пальцы переломаю!

– И я в очередной раз поражаюсь женской логике, – усмехается Оскар. – Я только что освободил тебя от долгого и, вероятно, безуспешного разбирательства с сейфовым замком, и все, что ты можешь сказать мне в благодарность, это пообещать переломать пальцы.

– А чего ты ожидал? – огрызаюсь я, коря себя за то, что опять начала думать вслух. – Я полдня убила и собиралась убить еще столько же, но открыть его самостоятельно, раз уж начала! А ты, если собирался помочь, мог бы сделать это сразу же!

Но делать нечего. Дальше возиться со стетоскопом нет смысла, я уже запомнила эти числа и даже при большом желании не смогу их забыть. Так что комбинацию я ввожу, то и дело бросая гневные взгляды на камеру, хоть и знаю, что Оскара этим не пронять, а вот повеселить – очень даже.

В сейфе не оказывается ничего такого, что, по моим скромным представлениям, там должно лежать. Ни денег, ни ценных бумаг, ни драгоценностей. Но, как ни странно, я абсолютно этому не удивлена. Как по мне, все вышеперечисленное было бы в данной ситуации несколько неуместно. Все, что там есть, это какие-то бумаги и непонятная штуковина, похожая на металлический глаз. Хм, помнится, в круглом зале был замок со сканером сетчатки. Не думаю, конечно, что у этого комка железа есть что-то вроде сетчатки, но попытаться стоит. С этими мыслями я убираю «глаз» в карман и, прихватив папку с документами, иду на балкон. В ногах правды нет, да и освещение тут не самое лучшее. А там можно и параллельно записывать свои мысли.

Удобно устроившись за столом с кружкой чая и куском торта, я открываю тетрадь на том месте, где кончаются мои записи, после чего сую нос в папку. Чутье так и вопит, что я нашла что-то интересное, так почему бы с ним не ознакомиться? Документы, все как один, оказываются выписками не то из медицинской карты, не то из истории болезни. По большей части, там результаты различных анализов и осмотров. Мое особое внимание привлекает лист бумаги, на котором красуется круглая печать некоего доктора Джеральда Йохана.