Страница 75 из 81
Я, и в самом деле, стоял на берегу. В полном парадоплинге. Хуже даже, чем при проводах рязанского стольника с моими деньгами. В окружении поднятых хоругвей, икон, попов в золочённых робах и многочисленной свиты в дорогих одеждах. Блистая и поблёскивая.
«Как дурак с вымытой шеей».
Серьёзные люди — моя страховка, были не видны. Как, к примеру, две «водомерки» у противоположного берега.
Караван повернул к пристани. Первая победа. Маленькая, но…
Едва Изяслав соскочил на берег, как я быстренько изобразил уместный поклон. Без затягивания, так — мельком от нестерпимой радости, и, широко расставив руки, принял его в объятия:
– Дорогой ты наш…! Радость-то какая…! Ждали-ждали, все глаза проглядели… Я ж тя чуть не кажный день вспоминаю! Слова твои яркие да славные в совете в Янине… Пример! Образец! Вот! Вот как надо за веру Христову! Пострадать — с радостью! У меня ж тут всяких… людишки… сам понимаешь… Честь! Честь и восторгание для всех людей здешних…! Гля-гля — сколь народу собралося — всё на тебя, на надёжу и опору порадоваться… Поедем, поедем светлый князь… э… достойный отпрыск от древа Рюрикова, от ветви Мономаховой… Как куда?! Ко мне! Покажу-похвастаюсь! В баньку сходим, угощений наготовленных… Поедем, по бережку покатаемся… Вспомним как мы здесь, на кручах этих, полчища бесчисленные, поганские да басурманские… одной лишь надеждой на Богородицу питаемы… в одном ряду… за святую веру… бок о бок…
Прошедшие в высоком темпе шестьсот вёрст от Рязани, измученные худой дорожной кормёжкой да непогодами, суздальские гридни были ошеломлены тёплым приёмом. Запах протопленных бань, готовящихся угощений, прогретых изб… Вид бегающих туда-сюда множества радостно-взволнованных баб и девок… Дружина зависла. И была милостиво отпущена княжичем на постой.
Вторая победа. Княжич оторван от основной части своих бойцов.
Не от всех. Шесть приведённых лошадок, хоть и украшены празднично, но под князя… Плачусь. О бедности, о неустроенности, об отсутствии по весне скота вообще, об отсутствии породистых лошадей — ныне, и присно, и взять негде…
У Изяслава проскакивает гримаска недовольства. «Всё попрошайничает. Надоело». Меняю тему. Но некоторое презрение, высокомерие — у него сохраняется. Это хорошо — презираемого не бояться.
Переключаю внимание.
– Изволь взглянуть. Прежде не знакомы? — Однако же в Бряхимовском бое вместе бились, за одним дастарханом победы сиживали. Одну и ту же переваренную баранину… хе-хе… Чарджи. Благородный инал великого ябгу. Чёрный странник пустынных степей и дремучих чащоб. Доблестный витязь, искусный воин…
Я знаю своих людей. Они мне нравятся. О каждом могу рассказать кучу возвышающих его историй. Глаза у Чарджи распахиваются — слышать такой поток комплиментов в свой адрес от меня… Я ж его ещё утром чуть в лицо дураком не назвал!
Изяслав заслушивается. Я ж сказочник! Крысолов с волшебной дудочкой. Только не музыку играю, а словеса сплетаю.
У «фурункулёра» — Алу отведёт лошадей, а мы…
– Княже, не сочти за дерзость. Хочу порадовать тебя редкостью: дорога в небо, грузовой подъёмник. Не для всех. Иные пугаются, иные высоты боятся. Мы на нём детишек катаем — смелость воспитываем.
Третья победа. Приманка невиданным, проверка на «слабо».
Мы едем вдвоём на платформе. Двое его телохранителей остались внизу.
В принципе — уже можно убивать. «Голова на высоте закружилась, споткнулся, упал. Височком княжеским на штырёк железный». А «сигарка» с «эманацией святого духа» у меня всегда с собой. И фиг кто чего поймёт.
Спокойно, Ваня. Андрею плевать на доказательства. Или их отсутствие. Он — самодур, следует чувству, а не аргументам. Ему чувство подскажет истину. Пришлёт мастеров сыска. А уж потом Маноха… Хоть и не в «Весёлой башне», а докажет. «Что люди ходят на руках».
– Хорошо-то как! Красиво живёшь, Воевода.
– И не говори. Каждый день на красоту эту божескую любуюсь и радуюсь. Сердце поёт, княже.
Солнце уже село. На огромное пространство Заочья, распахивающееся перед нами по мере неспешного подъёма площадки, накатывают осенние сумерки. Октябрьские, плотные, мрачные. Тёмные. Но там, впереди, из-за горизонта, небо подсвечивает уходящее солнца. Там ещё «заря вечерняя». «Утраченный рай». А мы — поднимаемся, мы задерживаемся в свете. Кажется, что мы пытаемся догнать вот ту, уходящую за горизонт, в земли незнаемые, радость солнца, радость тепла. Догнать уходящее счастье. Наше. Общее. Стремимся к добру, к свету. Оба. Вместе. И не успеваем. Оно уходит от нас.
Это грустно, печально. И чуточку смешно: мы же знаем, что утром солнце снова встанет, снова будет светить и согревать.
«Когда тоска
Меня берёт,
Не я пою —
Душа поёт».
Наши души поют в унисон. Неслышно, но вместе.
Грусть — смешна, а смех — грустен. Маленький эмоциональный опыт. Который мы проходим только вдвоём. Который нас объединяет. Или разозлит. Если кто-то начнёт над этим насмехаться.
Я — молчу. Он — тоже. Мгновения возникающей душевной близости.
В тишине, в подступающей темноте, они его пугают.
Он ничего не сказал, не сделал. Он почувствовал. Ощутил себя — открытым. Открытым — чувствам. Нашим. Общим. «На двоих». Не показал, не проявил. Даже не осознал. Движение своей души. Выход из состояния «князь святорусский, властный, грозный» в состояние «человек». Маска, постоянно носимая, приросшая к душе, чуть сползла.
Лёгенький оттенок. Оттенок близости. Чуть-чуть… нет, ещё не трепета душевного, не сладости общения, не счастья «когда тебя понимают». Но — возможности.
«Воевода Всеволжский» — уже не чуждый лысый здоровяк, не «хрен с бугра», а кто-то знакомый.
Друг? Со-чувствующий? Задушевный? — Ещё нет. Пока ещё…
Изяслав зябко передёрнул плечами.
– Ну, где тут чего? Веди в трапезную, Воевода.
– А не лучше ли сперва в баньку? Намучились, поди, с дороги. Вымоетесь, пропаритесь. А потом в чистом — и за стол. С полным-то брюхом париться — тяжко.
– А чистое-то дашь? Веди.
Четвёртая победа. «Здесь на вы не говорят». Про «банное братство» — я уже много раз…
Встревоженный своей эмоциональной чувствительностью, проявленной на «фурункулёре», Изяслав снова входит в тональность «господина и повелителя» — требует дождаться своих телохранителей, требует факелов, говорит громко, командно:
– Полотенца-то хоть вышитые? Веники-то хоть запарены?…
И вдруг «даёт петуха».
«Где тонко — там и рвётся» — скачки эмоций, настроения дают отдачу в дыхании, в голосовых связках.
Смотрит на меня испуганно — не заметил ли я? Не буду ли насмехаться?
* * *
Если вы ненароком выверните тарелку супа на соседа, то невежливый человек — выскажет вам своё неудовольствие, вежливый человек — сделает вид, что не заметил. А воспитанный — сделает вид, что сделал вид.
Я — воспитанный. Святорусский этикет мне ставила в Киеве столб-баба из иранского гарема. Так что Изяслав… не знает, что и подумать. Скорлупка «княжеской чести», самоуверенность «господина прирождённого» даёт ещё одну трещинку.
* * *
Баня у меня хорошая, парилка горячая, воды вдоволь, в предбаннике чисто и светло.
– А это что за… за хрень яркая?
– Светильники стеклянные. Сами делаем.
– А внутри у них чего? Вода горючая?!
– Глицерин. Сами варим.
– Гляци…? Чудно…
– У меня много чего разного, чудного да полезного. Будет охота — покажу.
– Об чём задумался, Воевода?
Лавка на глаза попалась. Вспомнилось, как на ней несколько месяцев назад — всего-то ничего — Вечкензу… распластывали для употребления в полусогнутой позиции. Теперь они с Самородом всю мордву под себя нагибают. Как-то там они…
– О делах мордовских, княжич. Люди там… всякие. Но о делах — после, завтра.