Настоящее в будущем

С Альбертом связь была более бессодержательная. Альберт был сильнее привязан к матери, почти так же, как Коль к отцу, а их отношения с Румпелем были самыми обыкновенными. Он тоже был довольно замкнут, но его характер был попроще, чем у Адама. Его отличали дружелюбие и доброта, сглаживающие незаурядный интеллект и склонность к манипулированию. Альберт общался с Мо, даже дедом его называл — честь, которой Адам и Коль Мо не удостоили. Именно он удерживал Голда от нежелательной агрессии, и делал это мягко, без истерик, которые когда-то давно устраивал Бэй. Он просто брал отца за руку, обращал на себя внимание и просил прекратить, и это работало.

Альберт и Адам были для него важны, но Голд ни о ком столько не думал, как о Коль. Это не означало, что он больше её любил, просто она была ему ближе и больше других в нём нуждалась. Как же больно ему было от того, что он не смог уберечь свою дорогую милую девочку от страданий. Но прошлого не воротишь и случившееся не изменишь.

Когда Белль опять внезапно забеременела, Голд думал, что готов ко всему, но это было не так. Его беспокоило, что она решила молчать, вероятно, обдумывая, как лучше поступить. Если бы она захотела сделать аборт, то он наверное бы согласился, ведь в конце концов троих им было вполне достаточно. Однако в глубине души он не хотел, чтобы Белль избавлялась от его ребёнка и неосознанно злился из-за одной мысли об этом. Только вот Белль ни о чём таком не помышляла, раздираемая совершенно иными тревогами. Им обоим, как всегда, не хватило чуткости по отношению друг к другу. Из-за этого их танец и длился вечность. Она делала два шага назад, он — два шага вперёд, и наоборот. Даже много лет спустя он боялся, что когда её руки выскользнут из его и музыка стихнет, они просто разойдутся в разные стороны, а без Белль он уже не мог обойтись. Она перестала быть только его любовницей и женой и стала равноправным партнером и другом. Стоя на вершине мира, попирая его ногами, он хотел, чтобы она была рядом.

В какой-то миг Белль прекратила попытки изменить его, или, как ей думалось, спасти его, и начала защищать, в том числе и от него самого. Самой Белль также требовалась защита и поддержка. За эти годы весь её мир превратился в руины. Двойная мораль, деление на чёрное и белое, лицемерная ложь, которой её пичкали всё детство и юность… Она осознала это, выбросила прочь и оказалась с пустотой в душе, которую ей нужно было чем-то заполнить. И она принялась с жадностью приобретать новые знания и навыки, загрузила себя немыслимым количеством дел, лишь бы не думать об этом, но уныние время от времени всё же охватывало её.

— Я никому не нужна, — говорила она. — Я абсолютно бесполезна.

— Ты мне нужна, — возражал Голд. — Нужна нам. И ты совсем не бесполезна. Без тебя мы бы и дня не продержались.

Она смотрела на него и улыбалась, робко соглашаясь с его словами. Ох уж эта улыбка… Он не мог жить без неё, не мог жить, не поговорив с Белль, пусть даже это была какая-нибудь чепуха или задумчивое обсуждение погоды, и она чувствовала то же.

Как-то раз Белль улетела в Париж на конференцию на целых пять дней. Они старались созваниваться по мере возможности, но в один день не удалось обменяться и парой слов. Было одиннадцать вечера, он сидел на диване в гостиной, пил виски и грустил, когда вдруг поступил видеозвонок. Голд чуть не умер со смеху, когда увидел свою жену. Взрослая серьёзная женщина, мать троих детей выглядела как девятнадцатилетняя студентка: джинсовые шорты, толстовка с символикой университета, волосы, собранные в два хвостика и смешные очки на носу. Белль сама забыла, что было на ней, потому что сразу же возмутилась.

— Что? — спросила Белль. — Чего смеёшься?

— Ты себя в зеркало видела?

— Вот чёрт, — покраснела Белль. — У меня есть очень хорошая история, которая все тебе объяснит.

— Флешмоб болельщиц на площади Согласия? — продолжая смеяться, предположил Румпель, подвернув ноги под себя.

— Да как ты только догадался! — притворно изумилась Белль, сняв глупые очки и распуская волосы. — Так лучше?

— О, здравствуй, Белль!

— Как твои дела?

— Мои дела — отлично, — коварно улыбнулся он. — Встречаюсь тут с одной студенткой. Иногда она остаётся у меня, но сегодня так далека… Немного тоскую.

— Ах ты, старый развратник, — шутливо поддержала Белль и грустно добавила: — Она тоже скучает.

— В Париже три ночи. Почему ты не спишь, Белль?

— Вот почему. Прислушайся!

Он прислушался.

— Скрипка?

— Ага. Сначала парочка каприччио Паганини, потом первая соната Баха, — она и сама прислушивалась. — Не могу сказать, что он играет сейчас, но мне интересно, что прозвучит дальше.

— А на самом деле?

— Скажи мне, почему имея всё, нельзя на самом деле постоянно быть там, где твоё сердце? — проигнорировала Белль его вопрос.

— Скажи мне, почему имея библиотеку в тысячи томов, нельзя каждый день перелистывать каждую книгу? — спросил Румпель в свою очередь.

— Мой самолёт вылетает послезавтра, — сказала Белль. — Будешь ждать меня?

— Я всегда жду тебя, — ласково улыбнулся он ей. — Но ты же обещала не раньше 20-го? Ты хотела…

— Да, — прервала Белль, — наверное, ты прав. Мне стоит пойти сейчас спать. Спокойной ночи.

— А можно вопрос? — остановил он её и игриво улыбнулся. — Что там нынче кричат колумбийским львам?

— Спокойной ночи, Румпель, — улыбнулась Белль и прервала вызов.

— Спокойной ночи, Белль…

Чувства к Белль сильно изменились, стали глубже, сильнее. Это сложно объяснить, но раньше он будто вовсе не любил её. Теперь ему была дорога каждая мелочь, каждая её странность, каждый миг тоски, печали и радости, торжества и неопределённости. Она не была той женщиной, которую он себе когда-то придумал, как и он не был тем мужчиной, которого в свою очередь придумала она. Они сняли маски, растерялись от удивления и полюбили то, что было за ними спрятано.

Белль, Коль и Адам, Альберт и Кристофер влились в его жизнь, сделали его частью чего-то большего, чего-то значимого, но это что-то было невообразимо хрупким. Его семья была похожа на карточный домик, где каждая из карт была несущей.

*

Зазвонил телефон.

***

Ровно через пять минут после того, как Мо позвонил Белль, в дверь постучали. Опираясь на трость, Мо подошёл к двери, тяжко вздохнул и отворил. На пороге стоял Голд, обеспокоенный и серьёзный.

— Ну конечно, — проворчал Мо.

— Любезностями позже обменяемся, — сурово сказал Румпельштильцхен. — Где мой сын? Крис!

Он оттолкнул Мо, стремительно прошёл в дом, туда, где она, Белль-из-прошлого, и Альберт успокаивали всё ещё плачущего раненого мальчика.

— Сюда, папа, — позвал Альберт.

Голд опустился на одно колено перед Крисом, осмотрел место укуса — маленькая рваная ранка на тыльной стороне ладони — и вылечил.

— Всё хорошо, малыш? — тихо и ласково спросил Голд. — Не больно?

Крис, наконец успокоившись, покачал головой.

— Никто тебя больше не обидит. Никто не тронет. Я здесь.

Крис кивнул и слабо улыбнулся.

— Откуда у тебя крысы, Мо? — Румпель даже не повернулся к тестю. — Как так?

— Нет у меня никаких крыс! — выпалил Мо.

— Ладно. Где крыса?

— Там, пап, — Альберт ткнул в сторону своеобразной гостиной. — Тьери убил её. И половину проглотил.

Альберт повёл Голда к месту происшествия. Второй, неоткушенной половины не было. Пёс лежал на животе и злобно, сосредоточенно рычал в сторону кресла.

— Это была не совсем обычная крыса, — пояснял Альберт. — Она появилась ниоткуда.

— Ничего не может появиться ниоткуда, — Голд ногами оттолкнул кресло в сторону и ничего не нашёл.

Это привело его в бешенство, но он сдерживался.

— Эй! Полегче! — грубо попросил Мо, предвкушая дальнейшую порчу его собственности.

— Нет. Нельзя полегче! — прорычал Голд. — Ничего бы вообще не было, если бы ты побольше приглядывал за теми внуками, которые ещё не отвернулись от тебя!

— Если кто их и погубит, то это ты! — резко ответил Мо, — или твоё проклятье! Твоя чёртова магия! И я здесь совершенно ни при чём!