Страница 56 из 58
Но света земного, электрического тем временем делалось все больше. Чем далее на запад, тем больше появлялось внизу освещенных автотрасс, рельсовых путей, набережных, выщербленный тесак Балатона был весь облеплен жаркой гирляндой береговых прожекторов, фонарей и маяков, дальше за Шопронем уже угадывалось сплошное мерцание, оно приближалось, наезжало на него, словно Западная Цивилизация — ну да, это уже была она, Австрия, неотъемлемая частичка Электро-Световой Империи. Только Нойзидлерское озеро еще поманило его черным удлиненным пятном, и он сумел почувствовать всю соленость его тепловатой воды, весь шелест его камышей, потому что он вообще мог почувствовать этой ночью что угодно. Но уже не так, не так — и это самое печальное.
Он приближался к Вене с юго-востока. Для этого ему не нужны были ни компас, ни астролябия — россыпь цветных огней внизу, очерченных громадной световой дугой с двумя неправильными овалами на концах, свидетельствовал, что под ним Швехат. В такую пору тут еще ничего не происходило — десятки больших и малых самолетов ночевали прямо на летном поле. Правда, уже начинал заходить на посадку UPS6612 из Кельна, в то время как OS3016 из Бангкока опаздывал на двадцать одну минуту. Позднее начиналась настоящая суматоха: Льеж, Копенгаген, Сидней через Куала-Лумпур, а также — черт побери — Одесса через Львов. Вылеты на Будапешт, Стамбул, Афины, Франкфурт. А потом уже ежеминутно.
Какое-то время Карл-Йозеф держался рядом с кельнским, при этом успел заглянуть через иллюминатор в полупустой салон с большой группой индусов в оранжевых тюрбанах (какого дьявола им нужно в Вене в такую рань?!), но, принимая во внимание все более ощутимое посветление восточной части неба у себя за спиной, он вынырнул из-под крыла «боинга» вбок и продолжил свой независимый от каких-либо авиалиний курс.
Кстати, совершенно неверно представлять Карла-Йозефа в виде некого антропоморфного самолета — горизонтальное положение туловища и ног, руки в роли крыльев, голова с пилотом внутри. На самом деле всю свою антропоморфность он оставил еще там, на сдвинутых вместе письменных столах, в помещении бывшей пыточной, а потом гауптвахты, где-то в Восточных Карпатах. На самом деле он был облачком, Каплей в Океане, просто каплею, точкой, частичкой лунного света.
На самом деле он был всем.
Не покидая своего лунного коридора, Карл-Йозеф Цумбруннен добрался до Зиммеринга и дальше полетел над железнодорожной веткой, перешедшей в многорельсовое сплетение железнодорожного депо Кидеринг. По бокам колеи тянулись пустыри, за которыми начиналась маловыразительная застройка. Где-то там, левее, в одном из тех нелепых домов, неподалеку от Курпарка, кажется, проживала Ева-Мария после замужества — но ему даже не пришло в голову увидеть ее спальню, постель, ее саму, послушать, как она дышит во сне. Вместо того, черкнув о территорию Центрального кладбища, он совершенно четко увидел сожжение своего прежнего тела в тамошнем крематории. Это должно было состояться через восемь дней (вызов австрийского консула в Украине, оформление необходимых документов, пресс-конференция посла, авиарейс Киев — Вена со специальным сопровождением, пара-тройка знакомых, собравшихся на процедуру кремирования, далее уже лишь огонь, огонь, огонь) — именно так должно это пройти и завершиться пригоршней пыли, праха, пепла, умевшей когда-то фотографировать и целоваться. Но Карлу-Йозефу не было дела до этой пыли.
Потому что дальше лежал Зюдбангоф, Южный вокзал — пришел его черед. Да, любимый оазис с пальмами, крылатыми львами, бомжами, сумасшедшими, турецко-арабскими таксистами, балканскими проститутками, вокзал для бедных, юго-восточный форпост лучшего из миров. Да, не одну ночь он убил в этих окрестностях, подслеповатый искатель приключений и фотограф, теперь с именем, а тогда живший целым альбомом ночных вокзалов Вены: переполненные мусором урны, десятки деформированных жестянок из-под пива — всегда почему-то «Оттакрингер» и никогда «Ципфер», пластиковые бутылки, бумажные пакеты, коробки, газеты, реклама. Он и сейчас узнал все тех же в залах ожидания — Предрага, Марицу, Деяна, Вилли, Наташу, Исмаила — неужели они так никогда отсюда и не выходили, целых четыре, да где там — почти пять лет?..
Они его даже не почувствовали. Подавать знаки было напрасно. Его разгоняло — все быстрее и быстрее. Он уже проносился над Веной, над Карлспляцем, над горизонтально зависшими в нишах подземного перехода наркоманами, над первыми трамваями на Кольце, над метрополитеновским дном и всем, что глубже. Он уже видел перед собой там, за культурно-исторической клоакой Внутреннего Города, всю северную окраину с ее Венским лесом, зеленым и липким в эту пору года. Ему захотелось упасть на этот лес.
Но где-то в воздушном треугольнике между Святым Штефаном, Мальтийской церковью и Гробницей Капуцинов его властно ударило о невидимый и непроницаемый занавес. И всего ослепило нестерпимо-белой вспышкой. Перед ним встала Световая Стена, из которой хрипловатым джазовым голосом спросили:
— Кто Ты такой? Кто домогается быть впущенным?
Карл-Йозеф непостижимо для себя ответил:
— Я — Его Сиятельство, император Австрии, король Венгрии.
Зрители (а было их, невидимых, сотни тысяч на этом концерте) засвистели и затопали.
Тогда из Световой Стены тот самый голос промолвил:
— Я такого не знаю. Кто домогается быть впущенным?
На это он снова непроизвольно произнес:
— Я — император Священного Рима Карл-Йозеф, апостольский король Венгрии, король Богемии и Цыгании, король Ерусалимский, в молодости фан «Джудас Прист» и «Айрон Мейден», великий князь Трансильванский, великий герцог Тосканский и Краковский, герцог Лотарингский…
На это их стадион отозвался еще более мощным взрывом возмущения.
— Я не знаю такого. Кто домогается быть впущенным? — спросили еще более хрипло от Стены в третий раз.
И только тогда новоприбывший нашелся с ответом:
— Я Карл-Йозеф, бедный грешник, фотограф и прелюбодей, сдаюсь на Твою милость.
Невидимые Зрители затихли. Всего на полсекунды, хотя показалось, будто на девять тысяч лет.
— Теперь можешь войти, — прозвучало от Стены.
И тогда Стена перестала быть стеною, а стала Световыми Ступенями, и они вели — как это ни удивительно — вверх.
(Представим себе, что все случилось именно так. Ибо что остается нам? Тело на сдвинутых вместе письменных столах?)
В тот же миг Артур Пепа кладет ладонь на Ромин теплый изгиб. Это происходит с ним как раз на середине пути между сном и явью. Во сне только что толпилась ватага шумных людей, что-то вроде гуцульского хора или театра. Они выкрали у него из кармана писанку, всю в оранжевых звездах и крестах, и отказывались ее возвращать. Увидев, что он просыпается, они исчезли гурьбой — кланяясь, пританцовывая и что-то такое срамное стыдливо напевая.
И пусть таким будет уход героев, но уже иных — из иного романа иного автора.
А нам с вами сейчас тоже стоит уйти — в надежде, что на этот раз Артур Пепа все-таки не проспит утренней эрекции.
2001–2003
Болсбург — Фельдафинг —
Станиславо-Франковск
notes
Примечания
1
Лижнык (укр. лiжник) — домотканое орнаментированное покрывало из овечьей шерсти. Особенным качеством славятся лижныки из Косовского района Ивано-Франковской области. (Здесь и далее примеч. пер.).
2
«Ватра» (костер) — сигареты без фильтра, похожие на сигареты «Прима».
3
По реке Збруч с 1921 по 1939 гг. проходила граница между входившей в состав Польши Галичиной и Советской Украиной, входившей в состав СССР.