Страница 17 из 21
Локальные меры, связанные с надзором за недопустимостью сброса нечистот в городские каналы и чисткой водных бассейнов, должного эффекта не имели[254]. Практические попытки были неудачными. В документах сообщалось: «Чистка же этих каналов дело совершенно невозможное, как доказал сделанный однажды опыт на Фонтанке; изобретенная нарочно на сей предмет машина стоила огромной суммы, и потом оказалось, что она преграждала сообщение барок даже на самой Фонтанке, которая вдвое шире прочих каналов, и во время чистки вода делалась еще мутнее, совершенно негодная для всякого употребления, даже для полоскания белья! К тому же по медленности действия машины, которая могла быть употреблена только в летние месяцы, надлежало бы употребить на это несколько десятков лет, и по очистке каналов, опять снова начать эту операцию, а вода все-таки осталась грязною и вредною к употреблению, от постоянного истока в нее нечистот из домов и улиц»[255].
Обрисовав в красках проблему, чиновник осторожно подталкивал высшее руководство к ее разрешению. Его вывод можно разделить на несколько тезисов. В первую очередь отмечалось: «В Москве не щадят трудов проводить воду из такого дальнего места, как Сухарева башня, а в Петербурге, где Нева не единственная в отношении отличной воды река в мире, в таком близком расстоянии от всех мест, нуждающихся там в чистой воде, – и по сие время, решительно не предпринято ничего по этому предмету»[256]. То есть подчеркивалось, что финансовые затраты, объем работ будет не только сопоставим, но даже меньше московского строительства.
Затем в ход шел медико-санитарный аргумент: «Неудивительно после этого, что в Петербурге не прекращается и никогда не может в черном народе или в бедном классе жителей прекратиться холера, которая в настоящее время даже начала опять усиливаться – ибо по объявлениям в «Полицейской газете» в короткое время число холерных от 10 или 15 человек вдруг дошло уже до 200! Тогда как в Москве и других городах России народ уже забыл о холере»[257].
Для чиновника полиции значимость «водопроводного дела» была большей, чем уже реализовывавшаяся идея газового освещения города. Поэтому он сетовал: «Если весь Петербург изрыт трубами и каналами для газоосвещения, то не менее было бы полезнее провести таковые же и для провода невской воды в предположенные, но, к несчастью, давно забытые фонтаны! Впрочем, кажется, в этом отношении Петербург принял себе в девиз: L’agréable avant d’utile»[258].
Ну и, как водится, последний аргумент был наиболее ярким, значимым для власти и политизированным: «Кроме очевидной, неоспоримой пользы от фонтанов или водохранилищ в Петербурге, они составили бы величайшую красоту сего единственного, по великолепию своему городу в мире, и сравнили бы его в этом отношении с прочими первейшими столицами Просвещенных Европейских Держав, – и если начатие железных дорог в России, постоянный Николаевский мост и освещение Петербурга газом увековечили царствование Николая I, то конечно продолжение сих дорог по всей России и устройство водопроводов в Петербурге невской воды в числе прочих общеполезных учреждений не менее бы ознаменовало и настоящее царствование»[259]. Лакировка фасадного облика имперской столицы могла стать решающим аргументом. Во всяком случае, может быть, под влиянием приведенных донесений в 1859 г. в Петербурге начались работы по постройке водопровода[260].
В документах Третьего отделения вообще довольно часто можно обнаружить сопоставление двух столиц. В той же коллекции агентурных сведений найдено яркое, написанное в духе некогда популярных «физиологических» очерков донесение из Москвы. Привычное для литературной традиции противопоставление Москвы и Петербурга здесь основывается на аргументах полицейского благочиния.
Автора (им был старший чиновник Третьего отделения А. К. Гедерштерн) сразу поразил ритм городской жизни и внешний вид москвичей: «Для наблюдательного человека, не бывалого в Москве, с первого шагу бросается в глаза разительный контраст между бытом, движением и, так сказать, народным характером жителей той и другой столицы, особенно торгующего класса людей из черного народа. Петербург в этом отношении совершенный щеголь или нарядная кокетка против матушки-Москвы»[261].
Петербургу А. К. Гедерштерн отдавал явное предпочтение – чистота, опрятность, богатство, щегольство делают Петербург европейским городом, а это наиболее значимая оценка. Казалось, что все то неустройство, о котором «сигнализировали» служившие в Третьем отделении чиновники, куда-то исчезло: «В Петербурге все чисто опрятно, – на барскую ногу, исключая разносчиков, извозчиков и мастеровых, изредка только встречаешь простолюдина и то в отдаленных только улицах – вся остальная же масса жителей заключается в барах, щегольски одетых военных и гражданских чиновниках, пышных по последней парижской моде разряженных дамах и вообще людях хоть и различного звания и состояния, но весьма и весьма прилично одетых – словом, Петербург в этом отношении представляет общий вид не русского, а иностранного города, – Москва же напротив, царствует еще настоящий тип русского народа, начиная даже с самой физиономии черни»[262].
Торгово-купеческий лад древней русской столицы удивлял чиновного «европейца»: «Здесь, можно сказать, все нечисто, неопрятно, – просто грязно, и к величайшему удивлению, даже в самом центре города, на лучших улицах, около Кремля и в Кремлевских церквах, чрезвычайно редко встречаешь военного или гражданского чиновника и вообще порядочно одетого человека, – а о дамах и говорить нечего, – их, кажется, как будто и не существует в Москве, но зато встречаешь на каждом шагу простого купца, грязно одетого мужика или бабу, разнощика, толпу пирожников и подобной черни, все это в вечном движении, суетах и как муравейник толпится по грязным площадям, узким улицам и около рынков, и на лицах всего этого люда как бы написано, что все их помышления устремлены на торговые обороты и большее приобретение; у них, кажется, каждый шаг рассчитан и имеет свою цель»[263].
Кажется, что петербургский светский лоск Москве не знаком: «Судя по тому, что видишь на улицах в Москве, должно думать, что здесь и не существует того звания людей, которые в Петербурге составляют красу столицы, то есть тех, которых всюду, не только среди города, но и в отдаленных улицах видишь разъезжающих в щегольских открытых экипажах или беззаботно и величаво прогуливающихся по всем направлениям Петербурга, не в суетах, как в Москве, без всякой торопливости, как бы на гулянье»[264]. Для А. К. Гедерштерна наиболее значимы – военные и гражданские чиновники, а достойное времяпровождение горожан – это неспешные прогулки по городским проспектам, поездки в модных экипажах и посещение театров.
Даже московские театры ранят «тонкую», «возвышенную» натуру петербуржца: «В московском Малом театре (единственном, в котором играют во время лета, и то только два раза в неделю), даже и в ложах не заметно высшего общества; все это довольно просто, обыкновенно и представляет класс людей среднего звания. Военных почти нет, и если видишь генерала, то смотришь на него даже с некоторым удивлением, и все это, когда театр бывает совершенно полон, в представление единственной московской театральной знаменитости: Щепкина[265], ныне, как говорят, весьма редко играющего»[266]. Поведение московской театральной публики вообще давало основание задуматься об эффективности полицейского надзора в Москве: «Для петербургского жителя, посещающего часто тамошние театры, чрезвычайно странно слышать в Императорском московском театре во время пьесы той или другой актрисы, вместе с аплодированием, и громкие, довольно продолжительные, невежливые шиканья, свободно, как видно, допускаемые московскою полициею, чего в Петербурге ни один порядочный человек себе не позволяет не только из осторожности преступить соблюдаемый в тамошних театрах порядок, но из уважения к себе и зрителям. Это заставляет думать, что в Москве существуют две оппозиционные партии театрофилов, довольно сильные, чтобы полиция могла укротить энергические их порывы»[267].
254
15 июля 1858 г. агент Третьего отделения зафиксировал, что «ночью у Екатерининского канала на набережной мужик, привозивший нечистоты из отхожих мест к барке, опускал жидкость из ящиков, по жолобу, не в барку, а через оную в канал». Очевидцы попытались обратить внимание городовых, но те никак не отреагировали. Шеф жандармов распорядился проинформировать об этом столичного обер-полицеймейстера (ГАРФ. Ф. 109. СА. Оп. 3. Д. 3229. Л. 46 об.).
255
ГАРФ. Ф. 109. СА. Оп. 3. Д. 3214. Л. 43 об.
256
Там же. Л. 44.
257
Там же.
258
Приятное раньше полезного (фр. яз.). ГАРФ. Ф. 109. СА. Оп. 3. Д. 3214. Л. 44–44 об.
259
Там же. Л. 44 об.
260
Очерки истории Ленинграда. Т. 2. Период капитализма. Вторая половина XIX века. М.; Л., 1957. С. 832.
261
ГАРФ. Ф. 109. СА. Оп. 3. Д. 3214. Д. 37 об.
262
Там же. Д. 37 об. – 38.
263
Там же. Д. 38–38 об.
264
ГАРФ. Ф. 109. СА. Оп. 3. Д. 3214. Л. 38 об.
265
М. С. Щепкин (1788–1863), русский актер.
266
ГАРФ. Ф. 109. СА. Оп. 3. Д. 3214. Л. 38 об. – 39.
267
Там же. Л. 39–39 об.