Страница 8 из 17
И все же любовь брала свое. Как бы ни заколачивали окна. Приходила пора, и в школе появлялись новые «безумные Анны». Только имена менялись.
…В круглые оконца школьной церкви пробивался скудный свет зимнего дня, мешаясь с тусклыми огоньками лампад. Молодой священник, готовясь к предстоящей службе, негромко пробовал своим жиденьким тенорком псалмы и молитвы.
Время от времени благостную тишину нарушали игривые польки и вальсы, а то и опереточные мелодии Оффенбаха и Штрауса, доносящиеся из школьного театра, находившегося этажом ниже. Священника не так тяготила легкая музыка, как истошно-трагические вопли, издаваемые воспитанниками драматического отделения, которые находились под одной крышей с балетными. Сердцу молодого пастыря любезны были как раз балетные, отличавшиеся кротостью и смирением…
В створе арочных дверей возник знакомый грозный силуэт Варвары Ивановны. Священник почтительно поклонился ей, но Лихошерстова, так и не войдя в храм, грозно ступая, удалилась. Видно, была не в духе.
У Ольги Вознесенской была своя любимая икона. Свеча, которую она зажгла перед ней, едва не погасла от порывистого ветра – в крохотную церквушку, хлопая дверьми, шумно вошли мальчики. Избранник сердца Оленьки появился в Императорской школе танца совсем недавно. Перевели из московской балетной школы. Вместе должны танцевать па-де-труа на выпуске. Он – посередке, а Матильда с Ольгой – по сторонам.
Сначала новенький остановил свой взор на Матильде, но не знал, что эта красивая барышня вообще не воспринимает балетных мальчиков. В упор их не видит. Ольге же москвич сразу понравился. Правда, на первой же репетиции она его чуть не разлюбила. Потный какой-то, лицо красное. Стоит как истукан. Хорошо, что у Матильды язык подвешен. Она умела смешить – мертвый расхохочется. А этот нет. Потом как-то наладилось. Правда, у него, как у всех московских, в танце нет такого благородства, которым славится петербургская школа. Как-то все грубовато. Хотя сила есть. Да и красив, конечно. Ему бы девочкой родиться. Такая длинная шея, просто лебединая. А почерк – как курица лапой. Ошибок полно. Понятно, что сильно волновался, – это ж его первая любовная записка к Ольге. И Ольга ее хранила. Любой почерк приятен, когда тебя любят.
Стоит около золоченой иконы. Выше всех на голову. Длинной шеей крутит, ищет ее. Раньше у Ольги была простая и короткая молитва: «Помоги, Господи, сдать экзамен», «Чтобы скорее перестала болеть коленка», «Хорошо завтра станцевать на концерте». Все осложнилось в этом году. Выпускной класс. Лучшая подруга Матильда перешла в свою католическую веру, и не с кем пошептаться теперь в церкви. И как снег на голову, этот долговязый москвич…
Ольга явно перегрузила Всевышнего перечнем своих желаний… Вокруг нее смышленые воспитанницы посмеивались: долговязый мучительно хочет сунуть записку, а Ольга парит где-то в облаках. Наконец Ольга, сделав последний поклон, отошла от иконы и чуть не стукнулась лбом об своего воздыхателя, а тот неуклюже попытался сунуть ей в руку записку. И тут случилось то, что должно было случиться. Кавалер был замечен, и замечен одной из злющих классных дам. Анной Людвиговной.
– Покажите, что у вас в руке? – потребовала она.
Юноша, пугливо мигая девичьими глазами, поспешно ретировался к дверям, но тут же был настигнут вновь. Ольга поразилась, что ее кавалер не нашел ничего лучше, как разжать кулак с мятой бумагой, исписанной чернилами. Классная дама ловко цапнула ее. Ольга вся сжалась и какое-то время стояла, не поднимая глаз. Ей казалось, что все смотрят на нее. Тем временем священник, забавно окая, излагал события, происходившие с младенцем, родившимся под Вифлеемской звездой. Ольга, стараясь быть незамеченной, уже было выскользнула из толпы, когда ее остановила все та же злющая классная дама.
– Мне надобно в лазарет, – беззвучно прошептала Ольга и побежала вниз по скрипучей лестнице, а затем по длинным коридорам. Подойдя к лазарету, войти не решилась. И случайно забрела в глухой заброшенный коридор хозяйственной части школы. Перешагивая через ржавый хлам железных кроватей и другого инвентаря, Ольга подошла к наполовину заколоченному фанерой окну.
Главной примечательностью внутреннего дворика была баня. Из низенькой трубы клубился светлый, едва видимый дымок. В крошечных оконцах желтел свет. Подле аккуратно сложенных поленниц дров неуклюже топтались воспитанницы младших классов в ожидании своей очереди. Сегодня у них банный день. Их покачивающиеся фигурки на голубоватом снегу напоминали пингвинов. Видно, не случайно так прозвали дети форменные свои шубки, подбитые рыжей лисицей. Сходство усиливалось тем, что на головках были одинаковые капоры из черного шелка, а на ногах – высокие ботинки с бархатной оторочкой. Ольге стало жаль себя. Ей так захотелось вернуться в детство. Топтаться маленьким пингвином, держась за теплую ладошку подруги. По команде войти в душную баню и, раздевшись, робко зайти в мыльню. Служанки, одетые в длинные полотняные рубашки, с грубоватой силой примутся мыть девочек на скользких деревянных скамьях, а потом отправят в парилку. Ольга плакала и никак не могла остановиться. В морозном окне было видно, как приоткрылась дверь бани и на улицу высыпали «чистые». Классная дама поправляла большие платки с бахромой, наброшенные детям на головы. Выстроившись в пары, девочки покинули двор, а затем в дверцу, откуда клубился дым, юркнула последняя пара «нечистых»…
Матильда готовила туфли к назначенной репетиции, когда вернувшиеся с церковной службы товарки разом принялись описывать случай в церкви. Матильда тотчас подумала о себе. Из-за каких-то дурацких записочек лишаться репетиции? Надо прежде всего найти Ольгу. Все обыскались ее. Матильда сразу вспомнила, что как-то, выйдя из лазарета, они с Оляшей открыли для себя глухой и всеми забытый закуток. Единственное окно, забитое фанерой, выходит в так называемый третий двор. Вспомнила, как тогда смеялись – отличная идея пришла Матильде в голову: затащить сюда Лихошерстову и завалить выход сломанными кроватями. Год будут искать эту злюку и не найдут.
Услышав приближающиеся шаги в коридоре, Ольга насторожилась, а затем, увидев Матильду, опять принялась плакать, да еще пуще прежнего.
– Перестань реветь… Я все знаю, – шептала Матильда, обнимая подругу.
– Ты не все знаешь… Каков оказался… Подлец!
– Хороший мальчик. Наивный, чистый…
– Просто дурак.
– Это правда. Ты что, среди балетных других встречала? Оттого у меня в школе не было ни одного романа, – по-взрослому проговорила Матильда, гладя по волосам подругу.
– Его и так в классе невзлюбили, а теперь я боюсь, что он уедет обратно к себе в Москву.
– Вот станцует па-де-труа и может катиться на все четыре стороны, – губы Матильды стали лезвием.
– Матрешка… как это у тебя язык поворачивается?
– Поворачивается… Показать? – Матильда шутливо поиграла высунутым языком и, порывисто обняв подругу, несколько раз страстно поцеловала.
– Матрешка… белены объелась. Ты же по-настоящему целовала! Теперь на шее синяк будет! А губы вспухнут.
– Ничего не будет…
– Ты, наверное, нарочно мне синяк посадила. С умыслом. Я тебя знаю.
– Просто я люблю тебя, Ольгуня. Сама себя не ценишь. Никакой гордости нет. Он слез твоих не стоит, поверь.
– Шальная ты, Матрешка… Напугала меня.
– А тебя надо разок так напугать.
– Посмотри. Не будет синяка? Этого только мне не хватало.
У Матильды в сумке оказался кусок пирога с капустой. По балетной диете – подобно самоубийству. Перед выпуском позволить себе такое! Подружки позволили. Уписывали за обе щеки. Взобравшись с ногами на подоконник, глядели во двор. Из банной трубы шел дымок.
– Ты запомни… Партнеров балетных и не очень балетных у тебя будет больше, чем этих поленьев… И что, обязательно слезы лить по каждой колобашке? И влюбляться в каждую чурку с глазами?
Ольга рассмеялась, но смех разом оборвался, когда она увидела своего долговязого, окруженного воспитанниками. По всему было видно, что они собираются избить москвича. Даже, может, из-за Ольги, за его неблаговидный поступок в церкви. Его молча и неотступно теснили к стене. Завели в глухое и укромное место. Вначале, видимо, несчастный пытался сопротивляться. Вытащил полено, размахивал им, как палицей. Но полено выбили из рук. Москвич споткнулся, выпрямился и с ужасом оглянулся. За его спиной была глухая стена… Тогда он опустил руки и покорно стал ждать избиения. На какой-то короткий миг Ольга возненавидела Матильду: та, весело щуря глаза и кровожадно усмехаясь, с нетерпением ждала драки. И еще Ольга отметила, что Матильда даже похорошела. Жестокость ей была к лицу! Но это был какой-то миг… Ольга выдрала фанеру из оконной рамы и дико заорала: