Срыв

Он высморкался, вытер лицо и открыл дверь. В проходе вагона всё ещё было пусто. Он опять прошёл в туалет, ещё раз умылся. Возвращаясь, встретил проводницу.

– Вы меня извините, пожалуйста, но я передумал. Стаканчик чая можно?

– Ну, какой разговор, конечно, можно! Сию минуту!

Он достал бутерброд, сделанный хозяйкой той семьи, где он ночевал, и кулёк со сладостями. Каждый раз, складывая его вещи, жена давала в дорогу некоторые сладости. Знала, что после длинного, напряжённого дня мужу приятно будет, лёжа у кого-то дома на диване или в гостинице в постели, или просто на вагонной полке, пожевать что-нибудь сладкое. «Полезно для нервов», – считала она. Пусть это были порой простые карамельки, но это была видимая нить их невидимой любви. Почти всегда кулёк имел другое содержание и каждый раз вызывал в его груди приливы новых чувств любви и благодарности к жене.

Сейчас же это была не радость, а боль. Он раскрыл кулёк, заглянул в него, опять закрыл и прижал к лицу. Имел ли он право прикасаться к тому, что с такой любовью было упаковано любимым человеком? Он развернул карамельку, сунул её в рот, начал жевать. Всякое желание есть пропало. Он сам не знал, что с ним происходит. Чувство голода вдруг резко перешло в тошноту, озноб сменился потом. Но он заставил себя выпить чай и несколько раз откусить от бутерброда. Вроде бы немного полегчало. Хорошо, что больше у него попутчиков не было.

День начал клониться к вечеру. Деревни, машины, стоявшие на железнодорожных переездах, маленькие станции – всё это проносилось мимо окна, и он удивлялся, что жизнь, как ни в чём ни бывало, идёт дальше. Люди куда-то ехали, кто-то с кем-то разговаривал, а в соседнем купе громко смеялись. Заходившее с другой стороны поезда солнце подсвечивало всё жёлто-оранжевым светом и придавало проплывавшим за окном пейзажам загадочный вид.

Обычно это время дня навевало на него романтическую тоску, и теперь он не мог её изгнать. Хотелось, как в молодости, писать стихи или гулять с женой, только обязательно держась за руки. Порой ему вдруг хотелось страстно влюбиться, да так, как он когда-то влюбился в свою Валентину. Иностранец, который подарил ему бумажник, видно, разбирался в психологии и рассказал ему, что все мужчины в возрасте между сорока и пятьюдесятью годами переживают кризис. Он назвал это мудрёным английским словом, которое в переводе вроде бы означает «кризис середины жизни». Некоторых тогда полностью выносит из колеи. Может быть, у него сейчас тоже такое?

Надо расслабиться и обдумать произошедшее. «Что это такое со мной произошло? Есть ли для меня возврат? Как на всё это смотрит Бог? Что мне сказать жене? А говорить ли вообще?» Скоро ему выходить, и как смотреть братьям в глаза? Можно ли продолжать служение? Что делать? Как быть?

Эти вопросы роем кружились в его голове, теснили друг друга. Он не успевал сосредоточиться ни на одном из них, не успевал принять какое-либо конкретное решение. И вдруг он почувствовал в себе небольшое облегчение оттого, что ещё несколько дней будет находиться вдали от дома – может быть, удастся успокоиться и обдумать создавшееся положение.

В таких сумбурных размышлениях прошёл остаток пути. На улице стемнело, в вагоне зажгли электрический свет. Муха исчезла, видимо залезла на ночь в какую-то щель. Скоро выходить. А он так и не принял никакого решения по всем мучившим его вопросам. Как хорошо всё было – и вдруг сатана всё поломал, разрушил.

Но действительно ли всё было хорошо? Не катился ли он уже давно к этой точке? Не находился ли уже давно на самом краю обрыва? Нет, об этом он сейчас думать не хотел. Да и некогда, приближается станция.

– Добро пожаловать, Олег Николаевич, приветствуем вас. Как доехали? Всё нормально?

– Приветствую вас, да, конечно, всё замечательно.

И сам ужаснулся от того, как легко соскочила с его языка ложь. Вместо того чтобы рухнуть на колени и громко исповедовать свой грех – «всё хорошо».

– Пойдёмте, на стоянке нас ждёт машина, а дома вкусный ужин, поди проголодались?

– Спасибо, есть немного.

Вначале он подумал, что братья по лицу увидят, что с ним что-то не в порядке. Ему казалось, что на нём с этого момента будет стоять клеймо. А оказывается, никто ничего вроде бы не замечает. Но, может быть, это только поначалу, в темноте всё нормально, а потом, по ходу вечера, всё раскроется? Может быть, лучше сразу всё исповедовать? Не ждать, пока народ догадается?

Он был рад, что вечером не надо будет идти на собрание, предстояла только беседа с руководящими братьями.

Ужин был вкусным и не по-перестроечному обильным. Сказывалась сельская местность. В отличие от городов, люди в селе выкручиваются легче. У кого огород, у кого коровы и пару десятков кур, гусей. А у самых старательных – даже и то и другое. Хозяйка попалась сердобольная, гостеприимная.

– Брат, ну, вы кушайте, что это вы так скромно? Давайте я вам ещё добавлю. Или не вкусно?

– Нет, что вы, всё очень вкусно, спасибо! Только у меня что-то аппетит сегодня не очень… Устал, наверное…

Всё окружающее доходило до него как сквозь туманную пелену. Мысли постоянно возвращались к событию в купе. Он пытался их оттеснить, просто не думать, но они, как та назойливая муха, возвращались.

Пытался отвлечься разговором. Крепкий кофе, видимо, заграничный, немного прояснил мысли. «Как это гуманитарка добирается до таких глухих мест?» – промелькнуло у него в голове.

В беседе с руководящими братьями местной церкви он смог даже внести несколько конкретных предложений. Вначале ему, правда, казалось, что все на него немного странно смотрят, но потом это чувство улеглось. По окончании совещания он попросил как можно скорее дать ему возможность отдохнуть.

Потом он лежал в отдельной комнате, на тщательно приготовленной постели, и удивлялся сам себе, как это у него всё отлично получилось. Вроде бы никто ничего не заметил. Да и что они собственно должны были заметить? Они что, сердцеведцы что ли? Хотя, если вдруг это выйдет на люди, что тогда? Позор неописуемый. По всей области, а, может, и по всей стране пойдёт слух. Как ему потом смотреть людям в глаза? Да и вся жизнь разрушится. Нет, только не это! Он знал несколько случаев, когда видных братьев уличали в подобном грехе. Что с ними потом было! Некоторые пытались такой поступок скрыть, другие выкручивались. Третьи сразу каялись. Было несколько случаев, когда, спустя несколько лет, они сами приходили с повинной. Но не все были в его положении. В любом случае грозило отстранение от служения или даже отлучение от церкви.

А сколько разочарования это влекло за собой! Сам он два раза разбирал такие случаи и наказывал, конечно, виноватых по всей строгости закона. Хотя в душе жалел. У молодых, согрешивших по молодости до брака, это было проще. Женятся, потом когда-то выйдут вперёд, попросят прощения – и всё позади. Правда, некоторые пожилые сестры, отличавшиеся хорошей памятью на такие случаи, долго ещё вспоминали в беседах чужой грех. Скольким молодым, перспективным братьям это перекрывало дорогу к служению…

Опять придётся идти на завод работать. Может, возьмут на старое место? Или лучше на другом предприятии поискать? Но как объяснить бывшим коллегам возвращение из пасторов в токари? А ведь не хочется…

Привык к такой жизни. Сам распоряжайся своим временем, сам составляй распорядок дня. А на заводе опять по гудку начинай, по гудку кончай. Запах эмульсии, грязь неубранной стружки… Нет, не хочется. Да и очень больно будет. Посещавшая его иногда тоска по старой жизни вдруг резко улетучилась.

«Может быть, всё пройдёт? Может быть, я всё вижу в слишком мрачном свете? Может быть, я из-за происшедшего события слишком эмоционально перегружен? Может, завтра, всё будет выглядеть иначе? Ведь между Светланой и мной огромные расстояния. Постараюсь не бывать в её краях, – решил он. – Ведь она, кроме моего имени, ничего не знает. Ни фамилии, ни адреса. Даже не знает, в каком городе я живу. Может, обойдётся?»