Срыв

Он тоже начал суетиться, вроде как помогать. Опять стал говорить, что очень сожалеет о случившемся, что надеется па встречу. Попросил её адрес, но она резко возразила:

– Да зачем он тебе? Всё равно ведь забудешь меня. Следующая поездка, следующая ревущая дура, следующее утешение – и забыта Светка-горемыка… Скрестились наши пути-дорожки, а теперь опять каждый идёт в свою сторону. Так что прощай, милый!

– Не забуду я тебя, точно говорю!

– Это каждый говорит. Да и ты, поди, не одной вечную память обещал. Так что давай-ка, помоги мне лучше чемодан из-под сиденья достать, а то станцию проболтаем.

Как бы торопя время, он помог ей достать чемодан, проводил на перрон.

Вернувшись в купе, он осознал, что уже больше не тот, каким был несколько часов тому назад. Он сел у окна и увидел уплывающий город. В этом городе остался человек, с которым всего на полтора часа свела его судьба. А, может, и не судьба? Может быть, Бог? Только подвёл Его слуга, не выполнил задания… Даже больше – согрешил. Казалось, он слышит дикий хохот сатаны, доносящийся из преисподней. А, может быть, даже не Бог, а сатана подстроил ему эту встречу? Посмотри, дескать, слуга Бога, на что ты способен!

Вообще-то ему было совершенно ясно, что он сделал. И он ощущал теперь последствия случившегося. Слишком близко подошёл к обрыву и сорвался.

Проповедуя неоднократно об отречении Петра, он любил расписывать его внутреннее состояние после грехопадения, всю глубину его отчаяния. Особый акцент он ставил на пробуждённой совести ученика Христа. Он подчёркивал, что сатана, сделав своё дело, покидает человека. Оставляет его один на один со случившимся, с совестью, и только с усмешкой, со стороны, как бы наслаждаясь делом своих рук, наблюдает за ним. Он любил говорить о раскаянии, о слезах будущего апостола. Но думал ли он, что сам попадёт в такую же ситуацию, сам поддастся на вековечный трюк врага, сам когда-то будет чувствовать на себе этот усмехающийся взгляд?

До него начал доходить весь ужас содеянного. Ему стало душно, дыхание участилось, сердце билось у самого горла. Казалось, в него вселилось нечто инородное, крайне неприятное. На теле выступил пот. Он встал и выглянул в коридор вагона. Там никого не было. Осторожно, точно боясь быть замеченным, он прошёл в туалет, помыл руки и лицо холодной водой. Немного полегчало. Потом прилёг, но желанного покоя ему это не принесло.

Библия, может быть, она принесёт ему облегчение… Кольнула совесть – почему этого раньше не сделал? Позабыл? Или не хотел?

Лихорадочно листая, он начал искать те места, в которых речь шла о блуде и прелюбодеянии. Каждый текст из Слова Божия обжигал его, как раскалённый металл. Но тут же он пытался оправдать себя: «Тут речь идёт о блудницах. Но Светлана ведь не блудница, не проститутка. Это честная, несчастная женщина… Хотя, кто знает, слишком уж быстро всё получилось… Но ведь я не искал, в первую очередь, своего удовольствия, я ведь только пытался утешить её и зашёл слишком далеко. Может быть, Бог поймёт меня?»

Пустые отговорки. Слово Бога жгло его, он изворачивался, как уж, но знал, что приговор Бога однозначен. Грех есть грех. Богу понимать нечего, потому что и так всё ясно.

Потом он начал молиться. Но слова молитвы казались ему бессильными и бездейственными. Ему казалось, что сатана громким смехом заглушает его молитву, а Бог смотрит совершенно в другую сторону, не дозваться до Него. Бог ничего не хочет знать о нём. Он донельзя разочарован поступком Своего слуги.

Слезы текли по его лицу, рыдания становились всё громче. Он не задумывался о том, что в соседнем купе его могут услышать и сейчас, может быть, кто-то зайдёт. Боль его души была такой сильной, что заглушала все доводы рассудка.

Рыдая, он обращался то к Богу, то к своей жене. Он вдруг почувствовал, что любовь к ней всколыхнулась в его груди с новой, необыкновенной силой. Уж она-то этого не заслужила. Ни слова упрёка, когда в очередной раз приходилось ей паковать его чемодан. Приветливое лицо, накрытый стол, когда он возвращался из поездок. Часами могла она слушать его рассказы о людях, с которыми ему приходилось встречаться, ни словом не заикаясь о собственных житейских проблемах. А ведь на её руках оставались дети и хозяйство. Не раз он спрашивал себя, как же она, при его скудном пасторском жаловании и самодурстве рыночных цен, умудряется сводить концы с концами, и никогда не находил ответа. В доме всегда всё было в порядке и даже в изобилии. И для гостей находилось место в их доме. Предал он её, подло предал!

Он достал из кармана бумажник, раскрыл его и достал фотокарточку жены. Однажды пастор-иностранец подарил ему этот бумажник, внутри которого была рамка, и иностранец велел обязательно вставить в неё фотографию жены и почаще любоваться ею. «Со стороны можно подумать, что все вы бессемейные – всегда путешествуете без жён. Нехорошо это, носи хотя бы фотографию жены при себе», – сказал он тогда.

Пусть она не была такой красавицей, как Светлана, фигура у неё была не такая стройная, кожа не такая гладкая и запах не такой таинственный… Всё же возраст сказывался, да и троих детей родила. Но она была его женой, матерью его детей, его подругой в тяжкие минуты жизни. Нет, она не заслужила этого! Прикосновение её рук действовало на него лучше всякого лекарства. Возвращаясь домой, он обычно первый день каждую свободную минуту проводил около неё. Рассказывал о своих впечатлениях, при каждой возможности обнимал её, целовал, зарывался носом в её шею, дышал запахом её кожи. Она была его точкой опоры, местом отдыха и источником вдохновения. Находясь вдали от неё, он мучительно переживал разлуку, считал, сколько раз ещё спать до того, как увидит её.

Даже после двадцати лет супружества он любил её необыкновенно. Любил?! А тут такое! Как он теперь посмотрит ей в глаза? Что скажет при встрече? Что он наделал?! Ему вдруг показалось, что всё разрушено. Она сразу же обо всём догадается… Его семейное счастье раз и навсегда поломано. И виноват во всём только он! Эта мысль повергла его в ещё большее отчаяние, и он заплакал ещё сильнее. Как он мог? Если бы он мог сегодняшний день, с этим событием, прокрутить назад, как плёнку магнитофона, и переписать всё заново!

Неожиданно раздался стук в дверь. В щель просунулось лицо молодой проводницы.

– Чай будете? Ба, да чё это с вами, зарёванный какой-то весь! Случилось ли чё?

– Нет, нет, ничего… хотя, да, действительно, случилось. Согрешил я… Только, извините, вам этого, наверное, не понять…

– Согрешил! Это с этой красавицей-то, чё недавно вышла? Да кто сегодня не грешит?! Стоит ли из-за этого реветь-то?! Так чё, чай нести, или как?

– Нет, не надо, спасибо.

– Ну, как знаете. Если захотите, так скажете.

«…Память постепенно, до мельчайших подробностей, вернула вчерашний день»

На какое-то мгновение ему стало легче. Вроде как исповедовал грех, назвал свой поступок по имени. Только теперь он заметил, что носовой платок был весь мокрый от слёз. Это подействовало на него отрезвляюще. Глубоко внутри он почувствовал какой-то неприятный озноб. «Вообще-то зря я от чая отказался, – подумал он. – Сосёт уже в желудке. Может, успокоился бы немного… Да и какое впечатление я произвёл на проводницу? Что она подумает? Горе горем, а впечатление на людей надо производить хорошее».

Это в нём сказывалось воспитание. Знакомый пожилой пресвитер любил повторять: «Служитель должен всегда производить хорошее впечатление. Некоторые вещи ну просто не положены служителю! Всегда думай, где, когда и какие чувства показываешь. Плакать, конечно, можно, но только к месту и вовремя. Не показывай слабости на людях. Некоторые начнут презирать тебя за них, другие не будут принимать тебя всерьёз, третьи же попытаются добить тебя». Это звучало, конечно, жестоко и не совсем по-христиански, но со временем он убедился в правоте его советов.