Страница 16 из 24
Сталин следил за работами в Сарове, следил он и за работами на казахской «Двойке»… И само это внимание показывало и доказывало: не Сталин, а сама ситуация торопит. В США откровенно кичились атомной монополией и считали, что русские не смогут создать свою Бомбу ранее середины 50-х годов. Отсюда делался вывод – можно угрожать России безнаказанно.
Да, лето 1949-го года было для советских ядерщиков жарким во всех отношениях. Первые контрольные сроки окончания разработки первой советской Атомной Бомбы, ранее установленные Сталиным, пришлось корректировать по вполне объективной причине – не было наработано необходимое количество плутония. Но теперь никому не хотелось переносить сроки испытаний еще раз. Причина была не в страхе – как это сегодня пытаются представить супер-«прогрессивные» журналисты и «деятели российской демократии»… Внимательное изучение документов тех лет свидетельствует скорее об элементах чуть ли не разгильдяйства, порой проникавшего даже в среду разработчиков. А заканчивалось все – чаще всего – просто выговором или «нахлобучкой».
Позднее сын Кирилла Ивановича Щелкина, ссылаясь на слова отца, писал, что за все время руководства Берией атомными работами, не был репрессирован ни один работник атомной отрасли. Так что бериевская «политика кнута и нагана» относится к области чистого (или – грязного?) вымысла «демократов». Однако абсолютное большинство сотрудников «Объекта» и без понуканий понимало всю остроту внешнеполитической обстановки, помнило об атомной угрозе Америки. И это заставляло торопиться лучше, чем любые грозные приказы, которых, к тому же, и не было – было достаточно чувства долга и ответственности перед Родиной.
В соответствии с новыми сроками древние целинные земли должны были впервые оплавиться «атомным» огнем в конце августа 1949 года.
Время летело, сроки поджимали.
И ТУТ, возможно – несколько отвлекаясь от темы, а возможно – и нет, надо сказать несколько слов о значении разведывательных данных для создания РДС-1.
К началу атомных работ, в СССР уже имелись научно-технические, технологические, кадровые и экономические предпосылки для решения такой беспрецедентной задачи, как создание новой передовой отрасли промышленности, теснейше связанной с передовыми областями научного знания. Страна еще не оправилась после жестокой войны, погибли миллионы ее граждан, в развалинах лежали многие города, были разрушены целые отрасли промышленности… Но предпосылки были!
Страна восстанавливалась и одновременно создавала новую отрасль – атомную. Именно эта задача была приоритетной в общей ядерной оружейной работе. Ведь Бомбу и все ее составляющие элементы надо было сделать, произвести… И именно это была в состоянии совершить сама страна, опираясь исключительно на свои внутренние возможности. Об этом необходимо помнить, оценивая роль разведки в решении Атомной Проблемы.
По линии внешней разведки были получены, причем своевременно, а точнее – даже заблаговременно, ценнейшие данные, вплоть до конкретных числовых данных по ядерным константам. И все это, хотя сами данные были доступны лишь двум-трем десяткам ядерщиков (полностью – Курчатову, менее – Харитону, еще менее – Зельдовичу, и так далее), имело важнейшее значение. Не в последнюю очередь разведчикам Игорь Васильевич Курчатов был обязан своей репутацией физика с удивительной интуицией, позволяющей чуть ли не из воздуха выхватывать верные цифры! В действительности же его интуиция нередко объяснялась информацией.
Однако усилия разведки обеспечивали – как максимум – получение подробных сведений и данных. А для полноценного их осмысления требовались ученые примерно такого же класса, как и те, кто впервые пришел к верному решению в США. К тому же надо было понять – не имеем ли мы дело с дезинформацией? И разведывательную информацию – ее цифры, надо было проверить вначале расчетом, а затем и экспериментом. Так что даже наличие самых подробных разведывательных сведений само по себе проблемы не решало.
Показательна, например, история нейтронного запала первой советской атомной бомбы. Разведывательные данные из США содержали сведения об инициаторе – источнике нейтронов на основе уникального радиоактивного материала полония-210. Сведения о нейтронном инициаторе были весьма подробными. Но где взять этот самый полоний? Требовалось срочно организовать его производство, и вот тут могли помочь лишь собственный опыт и накопленный в стране научно-промышленный потенциал. Первоначальное количество Ро210 было выделено из радия-эквивалента Государственного фонда Министерства финансов.
Затем было развернуто постоянно действующее производство Ро210. Исходным материалом был облученный в реакторе металлический висмут. В основе же процесса выделения Ро210 лежала технологическая операция его осаждения из азотнокислых растворов висмута на поверхность порошкового металла высокой чистоты, получаемого электрохимическим способом. Многократное переосаждение увеличивало коэффициент обогащения в миллион раз. Все это могли совершить лишь профильные отечественные специалисты, а не мастера разведки!
Можно напомнить и историю с получением графита сверхвысокой чистоты для будущего уран-графитового реактора, ряд данных по которому также был получен разведывательным путем. Требовался материал с крайне жесткими характеристиками сечения захвата нейтронов, а это означает фантастическую химическую чистоту графита, фактически – чистого углерода без малейших примесей. Такого графита страна ранее не производила – в том просто не было нужды. И когда Курчатов выставил свои требования, выяснилось, что необходимо, по сути, качественно иное производство. Такого – сверхчистого – графита в СССР не делали. Новые нормы чистоты графита были настолько непривычны, что сотрудник Курчатова И.С. Панасюк вспоминал как один из заводских инженеров настойчиво пытался выяснить – каким методом и при каких давлениях заказчики графита делают… алмазы?
Надо помнить и о том, что методик измерений, оборудования для аттестации готовой продукции по сечению захвата также не существовало. И по заданию Курчатова И.Я. Померанчук и И.И. Гуревич разработали методы измерения сечения захвата на специально созданной – впервые в СССР – установке.
То есть Россия многое и даже очень многое в Атомной Проблеме делала и сделала сразу – с самого начала – сама В отличие, к слову, от Америки, которой помогал делать Бомбу весь почти научный мир планеты…
Однако тщательно осмысленные и экспериментально проверенные данные из США, полученные разведкой, позволяли сократить время разработки, идти вперед быстрее и увереннее. И это было, конечно, очень важным фактором!
Собственно, фактор времени был тогда важнейшим… Потому так широко и использовались, после оценки и проверки специалистами, разведывательные данные, потому и отставлялись – пока – в сторону собственные идеи и максимально копировалась американская физическая схема Бомбы, что фактор времени становился критическим, а вопрос сроков – вопросом жизни и смерти России. Не успей мы вовремя создать собственную Бомбу, могли бы получить десятки и сотни хиросим на собственной территории.
ВЕРНЕМСЯ, впрочем, в лето 49-го… Все неурядицы и проблемы когда-то иссякают, и начинается последний рабочий этап, завершением которого оказывается испытание – удачное или…
Или – неудачное.
Как уже было сказано, к лету 1949 года подошло время экспериментальной полигонной проверки того, над чем КБ-11 и вся новая атомная отрасль работали несколько лет. Теперь фокус усилий постепенно перемещался в Казахстан, на «Учебный полигон № 2 Министерства Вооруженных Сил СССР» – так, напоминаю, был официально закодирован Семипалатинский полигон. Неофициально его называли «Двойкой», и этот арготизм быстро стал общеупотребительным.
В июне на Полигон № 2 с «Объекта» пошли первые эшелоны с «материальной частью», автомашинами и сотрудниками – предстояли первые работы, размещение материалов, расконсервация и монтаж оборудования, стендов и прочее… Кто-то из прибывших оставался и на испытания, большинство – выполнив задания, возвращалось обратно. На смену им прибывали те, кто должен был окончательно готовить Опыт и проводить его. Полетели с Объекта через среднерусские леса и Уральские горы в гористые степи Казахстана и первые самолеты…