Атомный конструктор №1

И вдруг…

Вдруг буквально через несколько дней на «Объект» приходит Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении ряда специалистов за успешное выполнение заданий по первой водородной бомбе РДС-6с. И Владимиру Федоровичу Гречишникову присваивается… звание Героя Социалистического Труда и присуждается Сталинская премия I степени. Конфуз… Конечно – для политотдела.

Гречишникову срочно предложили написать заявление о восстановлении в партии. Однако тут уж исключенный заупрямился: сами, мол, исключали, сами и выпутывайтесь. «Дело», естественно, «замяли».

Но это все было еще впереди – и неприятности, и радости. Пока же шел 1948 год, и не то что до РДС-6с, но и до РДС-1 было немало дней работы по фактически военному графику.

В ПЕРВЫЕ же дни Духов и Гречишников представили Давида Абрамовича Харитону. Встреча прошла в «Красном Доме» – так скорые на прозвища сотрудники «Объекта» назвали комплекс затейливых зданий, сложенных из старинного красного кирпича, где когда-то размещалось бывшее управление Саровской пустыни. Разговор шел о плане работ по конструкции – как тогда говорили – «единицы» (РДС-1).

В первой нашей открытой монографии «Советский атомный проект», написанной при участии и под редакцией академика Е.А. Негина говорится: «Д.А. Фишман является автором ряда важнейших для лабораторной отработки заряда методик, предложенные им конструкции центральных частей атомных зарядов стали прототипами для последующих поколений зарядов…». Однако в первое время Фишману пришлось заниматься не столько конструированием заряда, сколько вопросами обеспечения – в части, касающейся отдела Терлецкого – высокоточной сборки заряда в полигонных условиях. А отсюда вытекала и его нерядовая роль в подготовке первого «натурного» испытания Бомбы, которое было предварительно намечено на середину 1949 года.

Хотя Турбинер и ошибался, считая летом 1948 года работы по РДС-1 законченными, правда была в том, что конструкторы отдела Терлецкого продвинулись в деле разработки заряда далеко, и вопросы конструкции вели вполне грамотные разработчики. Поэтому Фишмана не подключили к уже налаженным работам, а поручили еще мало разработанный «куст» подготовки РДС-1 к испытаниям: некоторые проверки «изделия», сборка заряда на полигоне, транспортировка его из сборочного здания к месту испытаний, установка на испытательной башне и т. п. То есть, первая специализация Фишмана в новом деле определилась как «полигонная», и это, как показало будущее, сыграло в судьбе Давида Абрамовича роль исключительно положительную и выигрышную.

Во-первых, привлечение Фишмана к подготовке первых натурных испытаний первой нашей бомбы РДС-1 позволило ему (в условиях тогдашнего высокого «дробления» функций исполнителей для обеспечения секретности!) познакомиться со всей технологической «цепью» разработки и отработки боеприпаса и завязать первые широкие знакомства среди представителей смежных подразделений КБ-11 как на уровне исполнителей, так и руководителей. А это углубляло его понимание места и значения отдельных звеньев разработки.

Во-вторых, он сразу же попал в поле зрения самых высоких лиц Атомной Проблемы – вплоть до Курчатова. Позднее ему даже довелось пожать руку самому Берии, прибывшему на полигон к моменту испытаний РДС-1!

Время летело, сроки поджимали… Прошли зима и весна 1949 года – года первого нашего испытания, наступило и лето.

Фишман стал готовиться к поездке в Казахстан – на полигон. Включение в число участников первого испытания было особой, не всем выпадающей честью. «Список работников объекта для выезда в воинскую часть», утвержденный Директором «Объекта» Зерновым 28 июня 1949 года и включающий всего 71 человека, возглавляли фамилии самого Зернова, а затем – Харитона, Щелкина, Духова, Алферова, Зельдовича, Флерова…

Фамилия Фишмана стояла в списке под номером 49 (за Терлецким), и он был одним из двух представителей своего отдела на полигоне. Можно бы сказать, что Фишману крупно повезло, и это не будет неправдой! Однако не только в везении была суть – Фишман подготовил удачу своим трудом. И удача эта оказалась в профессиональном отношении очень богатой, потому что Полигон был идеальным местом для развития самостоятельности и обретения навыков организации динамичных и ответственных работ. Вдали от начальства и «Объекта», задолго до испытания, многое надо было решать самому и решать быстро.

Это была хорошая школа! И казахские степи, где разместился новый ядерный полигон, вскоре стали для Фишмана хорошо знакомыми. Забегая вперед, сообщу, что в период окончательного становления ядерных оружейных работ Давид Абрамович был непременным участником всех полигонных испытаний вплоть до испытания первого термоядерного заряда РДС-6с (у журналистов это называлось «водородной бомбой»), а затем и этапного заряда РДС-37.

В первой же половине июля 1949 года Фишман выехал «в степь» впервые.

МЕСТО дислокации полигона выбрать было не так-то просто даже на необъятной территории СССР. Американцам в этом отношении было проще, потому что в США не только хватало пустынь, но они были еще и удачнее, так сказать, расположены. К тому же, в США не было необходимости в сверхвысоком уровне секретности: они были первыми, и факт наличия у Америки ядерного оружия никто скрывать не собирался, этот факт, напротив, после Хиросимы и Нагасаки афишировали. Положение СССР было иным: мы даже после удачного испытания РДС-1 не сразу признали публично сам факт успеха, и тому были свои причины, о которых – в свое время…

Ядерный полигон (его назвали Учебным полигоном № 2 Министерства Вооруженных Сил СССР) надо было дислоцировать в местах, во-первых, пустынных, а во-вторых – в перспективе не предполагаемых к хозяйственному освоению. Поэтому окончательный выбор пал на район западнее областного центра Казахской ССР Семипалатинска. Равнина в 160 километрах от города – дно древнего моря, окруженная с трех сторон невысокими, до 200 метров горами, оказалась приемлемой во всех отношениях, и на высоком берегу Иртыша в 120 километрах от Семипалатинска быстро возник военный городок испытателей. Началось обустройство и будущих испытательных «площадок» полигона, быстро получившего жаргонное наименование «Двойки».

Территория городка – «Берег», со штабом воинской части, с жилыми зданиями, получила наименование площадки «М». В двух километрах от городка расположилась площадка «О» – научный центр полигона с лабораториями.

Далее, ближе к Опытному полю (площадке «П»), шла площадка «Ш» с двумя 8-квартирными домами для прикомандированных, столовой и котельной с электростанцией.

Еще ближе к Опытному полю, на его восточной окраине, возникла площадка «Н» с рядом сборочных и служебных зданий…

Один подвиг в этих краях уже был совершен – военные строители работали над сооружениями Полигона и зимой (а в этих местах морозы достигают 50 градусов при ветре 20–30 метров в секунду), и летом (когда стоит 50-градусная жара).

Всего надо было построить 693 здания и сооружения – и постоянных, и тех, которые должны были испытать воздействие взрыва и дать первое представление о стойкости зданий к его поражающим факторам. К 27 июля 1949 года было построено 676 сооружений, а остальные находились в стадии завершения. Строителей торопили, и строители торопились… Наступал пик жары, и пота на сухую казахскую землю проливалось немало.

Несладко пришлось и гражданским разработчикам РДС-1, хотя строители и руководство КБ-11 об их удобствах— насколько это было возможным – позаботились… Как вспоминал активный участник испытания 1949 года Виктор Иванович Жучихин, погода в августе стояла тихая, но очень жаркая – под 40 градусов. Досаждала и пыль, к которой, впрочем, привыкли. Зато в кирпичных производственных зданиях было прохладно, кормили отлично, всегда работал душ.

В свободное время (случалось ведь и такое) слушали музыку, читали книги, играли в футбол, волейбол… Все ведь – за редким исключением – были молоды. И, конечно, не последним фактором хорошего настроения было то, что уже прибывшие руководители Проекта (Щелкин, Духов, Алферов и другие), жившие на площадке «М» (то есть, «на Берегу»), имели с площадкой «Ш» постоянную связь и сообщали: тем, как устроены испытатели КБ-11, интересуется сама Москва! Привет от Правительства стимулировал лучше любых премий. Ведь это – собственно, был привет от Сталина, ибо он был Председателем Совета Министров СССР.