Пламя Атлантиды

Внезапно колесница дрогнула, лошади встали на дыбы, и Латима с трудом удержалась на ногах — противная боль прошила запястье, сжимавшее опору, но верные соратницы сориентировались и поддержали ее за спину, не позволяя упасть. Лучезарная повернулась к тулинарии узнать, в чем же дело, но не успела произнести ни слова — внимание толпы и четырех девушек на повозке переключилось на фигуру юноши с кинжалом, упавшим на колени на мостовую по пути их следования. Латима остановила руку одной из Пантер, которая привычно потянулась за мечом, и слегка подалась вперед, внимательно разглядывая возмутителя спокойствия.

То, что он не собирался нападать, девушка поняла сразу. Острие кинжала дрожало в его руках, прижимаясь к яремной впадине у шеи. Он был молод, не более шестнадцати зим от роду, и потрясающе хорош собой: пронзительные черные глаза, выдающие в нем кровь народа Семи Озер, черные вьющиеся волосы средней длины, точеные, почти картинные черты лица. Его мускулы уже налились силой, выдавая в нем сына знатного рода, которому были дозволены упражнения с оружием.

— Лучезарная! — его голос дрожал. — Я не вижу солнца и Фебуса без твоего прекрасного лика, моя повелительница! Зиму его светлый луч не ласкает мой взор с той поры, как узрел я тебя и лишился покоя на веки!

Нож в его руках слегка дрогнул, оцарапав кожу до мелкой капельки крови, выступившей на месте ссадины. Толпа замерла, а красивые губы Латимы изогнула соблазнительная, но жестокая усмешка. Непонятно, что ее вызвало — искренность юноши или же его не лишенная изысканности поэтическая речь, но девушка незаметно сделала своим подругам жест быть начеку и, подобрав полы шелкового одеяния, сошла с колесницы. Молодой мужчина замер, его огромные глаза расширились, не в состоянии поверить своему счастью, когда предмет его грез и страданий остановилась в шаге от преклоненных колен.

— Право, не стоит, о муж бесконечно почитаемого рода. Имя твое не ласкает мой слух, неизвестность томления неотвратимо ворует упавшие капли. Кто ты, откройся мне, дабы воздать благодать за отвагу твою и смелость. Острый клинок ты отбрось, нет нужды в этот праздничный день предаваться смертельной печали!

Девушка даже не удивилась, когда нож полетел в сторону, только подобие скуки мелькнуло в ее красивых глазах. Юноша поднял на нее взгляд, в котором испуг с поражающей быстротой вытесняло восхищение, и потянулся вперед ладонями, все же не решаясь пока обнять колени заговорившей с ним красавицы.

— Сантал из рода Закария, о Лучезарная, пламя крови и отрада уставшего сердца!

— Сантал из рода Закария, — как эхо повторила Латима. Улыбка сбежала с ее лица, и она подняла руку вверх, щелкнув пальцами. Тотчас юношу окружили пятеро воительниц легиона Пантер, которые наблюдали за сохранением порядка в толпе, нацелив на него острия мечей. Латима резко развернулась, пола платья черным шелком полоснули зарвавшегося мужчину по лицу, и спокойно вернулась на колесницу.

— Отправьте его на площадь правосудия и оставьте распятым на дыбе на солнечный круговорот и четыре меры масла. Двадцать ударов плетью и пурпурная лента. Я дарю его девам великой Атланты. И да, направьте матриарх Справедливой ходатайство о лишении титула того, кто своим недостойным поведением осмелился позорить древний род успешных купцов нашей великой империи!

Несчастного смельчака подхватили под руки, не обращая внимания на сопротивление и вопли отчаяния. Одна из Пантер, стоявшая за правым плечом Латимы, с сожалением покачала головой.

— Пурпурная лента?

Лучезарная презрительно улыбнулась. Приговоренные к пурпуру становились на сутки развлечением для всех без исключения женщин империи, кто пожелает воспользоваться распятым на дыбе узником. Конечно же, никто еще не погиб о такого наказания, но обычно после применения этой меры наказания мужи возвращались домой полностью сломленными и разбитыми.

— Виталия, не стоит печали омрачать твое чело, — ответила Латима Пантере, и произнесла одними губами, ни к кому конкретно не обращаясь: — варвары Спаркалии придутся вам по вкусу куда сильнее, чем бесхребетные атлантские самцы!

Девушки рассмеялись, а Латима приняла из рук молодой горожанки красивый букет белоснежных астропеусов и подняла вверх руку, приветствуя толпу. Народ Атланты любил ее не меньше, чем прекрасную матриарх. Молва твердила о ней разное: что на поле боя жестокая красавица славится запредельной жестокостью, что иногда позволяет крепким рабам горных шахт ублажать свое тело ласками, а после этого их тела находят в прибрежных водах, что не признает слез пустыни, предпочитая им украшения, собранные собственноручно из зубов убитых ею мужчин, но сейчас все без исключения взирали на это прекрасное темное видение, испытывая восторг и запредельное обожание. «Спаркалия падет очень быстро», — шепталась толпа и не сомневалась в собственных словах, сраженная бесстрашной решимостью Лучезарной.

Колесница остановилась у золоченых сходней перед большим кораблем с парусами цвета горного смарагда. Волны бились о каменный причал, свежий ветер едва заметно раскачивал шпили высоких мачт, готовый наполнить собой паруса, чтобы донести посла воли матриарх в страну златокожих варваров за предельно короткий срок. Улыбнувшись последний раз сомлевшей от подобного внимания толпе, прекрасная Латима в сопровождении опасных и грациозных Пантер-воительниц поднялась на палубу шхуны. Тотчас золоченые мостки были убраны двумя крепкими рабами — гребцами. Девушка подняла голову и посмотрела на шпили дворца, сверкающие на солнце.

Как быстро прядет свои сети неумолимый Хронос! Еще совсем недавно они с Лаэр бегали по дворцовому саду, прогуливая уроки сплетения прошлого с грядущим, строили потайные убежища, где их долго никто не мог отыскать, фантазировали о том, что однажды весь мир ляжет к их стопам — и Спаркалия, и Черные Земли, и даже гордая Кассиопея, хранительница слез пустыни. Даже матриарх Атлантида не журила их за эти выходки, лишь благосклонно замечала, что будущей правительнице и ее верной помощнице не подобает так себя вести может случиться непредвиденное, пока они будут играть в свои игры. Что, если дозорный узрит приближение вражеской армады и не посмеет дать отпор без распоряжения матриарх, которую никто не сможет отыскать? Что, если она заставит послов иной державы ожидать до заката, чем нанесет им обиду? Лаэртия после таких бесед испытывала чувство вины, которое быстро таяло, едва горизонт окрашивался заревом восхода, знаменуя собой новый круговорот.

Последние приготовления — и вот уже убраны тяжелые якоря-гарпуны, паруса наполнил ветер, и шхуна «Благодать Атланты» развернулась рукой кормчего к безбрежной водной глади Южного моря. Волны прибивали к крутому побережью белоснежные соцветия астропеусов, которые горожане бросали в воду, и тонкий аромат цветов империи щекотал ноздри. Лишь эти цветы будут напоминать Латиме о родине на протяжении двух солнечных круговоротов пути. По прибытии в Спаркалию они неумолимо завянут, но будут жить в памяти прекрасным напоминанием, что вскоре она вернется и вновь вдохнет их столь родной запах. Латима стояла, опираясь на поручни, пока очертания берега не слились в одну сплошную линию.

Матриарх Изменчивых Вод не чинила препятствий на их пути: ни разу не налетел шквалистый ветер, не встретились по пути суда Кассиопеи, ветер надувал паруса, а ясное ночное небо над головой позволяло держать верный курс по звездам.

Привыкшая к действию Латима изнывала от тоски вынужденного бездействия. Днем она проводила долгие меры масла на палубе, оттачивая и без того высокое мастерство владения мечом, а на закате, пользуясь отсутствием шквальных порывов, ныряла в море, проплывая мили, вслед за не теряющим свой ход кораблем. Лишь на рассвете третьего круговорота их морского пути вдали забрезжили круглые маковки архитектурных построек Алессии, и Лучезарная заметно оживилась. Она с трудом усидела на месте, пока ее личная прислужница натирала отрезом лассирийского шелка роскошные темные волосы, покрывала плечи и ключицы госпожи мерцающей пудрой, подкрашивала глаза угольными стрелками. Кто-то из девушек все же догадался сохранить несколько астропеусов свежими, и теперь большой белоснежный цветок украсил черные волосы посла Атланты. Латима поморщилась, когда ее шею обвило ожерелье из слез пустыни, она не любила драгоценности, но надевать колье из белых пластин, которые и правда были резцами убитых ею врагов, для дипломатического визита было крайне неосмотрительно.