Страница 22 из 37
Скучным делом занимались и скучные, мелочные люди. Никого яркого, за исключением главы ведомства, я в этой среде не нашел. Чрезвычайно колоритный и своеобразно яркий Тертий Иванович Филиппов текущими ведомственными делами занимался мало. Заведование ими возложил на своего товарища, в ту пору В. П. Череванского, мужчину, известного образцовой постановкой контроля в Туркестане, а главное, своею замечательною бородою, точь-в-точь такою, какую подвязывали в «Руслане» чародею Черномору, отчего и Владимира Павловича называли то «Череванский», а то и «Черномор». С его мелочностью мне пришлось столкнуться лично в первые же дни моей службы в контроле. Оказывается, он был возмущен моим назначением сразу, без предварительного стажа в Контрольном ведомстве, на казавшуюся ему несоответственно для меня высокою должность младшего ревизора. Это на 2000 р. годового содержания, на должность простого субалтерна, непосредственно подчиненную старшему ревизору, т. е., в сущности, совершенно не ответственную, притом после четырех лет службы в должности ответственного секретаря в Финансовом ведомстве. Как-никак, Череванский назначения моего не одобрил и, по-видимому, возроптал Тертию Ивановичу. Последний меня вызвал и, не поясняя, в чем дело, просил представиться его товарищу. Череванский принял меня прилично. «Очень рад, – заявил он мне. – Но имейте в виду, что назначены на ответственную работу. Для нее нужна основательная подготовка. Не окажитесь в положении институтки, которая знает, что есть сливки и есть молоко. Но не знает, что из чего получается: сливки из молока или молоко из сливок». Я ответил, что рассчитываю разобраться в основах ревизионной работы и не оказаться в затруднительном положении институтки, о которой упомянул Череванский. – «В таком случае желаю успеха, желаю успеха», – заявил он, вставая, протягивая руку и этим давая понять, что «представление» мое окончено. Череванский меня развеселил, и я рассказал о его отеческом напутствии Сергею Филиппову. Тут только я узнал, что Череванский был моим назначением недоволен. «Плюнь, – пояснил Сергей, – это выпад не столько против тебя, сколько против отца. Череванский в последнее время что-то стал к отцу в оппозицию. Как бы ему, однако, шеи не сломать». Шеи он не сломал, но с контролем Череванскому все же вскоре пришлось расстаться. Поводом опять-таки послужили его несогласия с Тертием Ивановичем по части назначений. В контроле особенно близким к Филиппову лицом был чиновник особых поручений, из старших, некто Алмазов. Долгою своею службою совершенно личного характера при Филиппове он стал по отношению к нему в такое положение, что Филиппов справедливо считал себя ему обязанным и захотел своевременно о нем позаботиться, заменив Алмазову службу при главе ведомства, покоившуюся главным образом на личных отношениях, более прочною должностью в кадрах Государственного контроля. По своему рангу (V класс должности) Алмазов мог претендовать на состоявшую в том же классе должность управляющего контрольною палатою в провинции, тем более, что и менее заметною и хуже оплачиваемою должностью в центре принято было вообще больше дорожить, чем более видною службою на местах. Тертий Иванович назначил Алмазова управляющим контрольною палатою на открывшуюся вакансию в Кишинев. Череванский стал на дыбы. Как это? Из чиновников особых поручений? Без специального делового стажа в ревизорских должностях? Оппозицию проявил чрезмерную. Пересолил. И получил без предупреждения со стороны Тертия Ивановича указ о назначении в Сенат. Назначение весьма недурное для товарища государственного контролера и менее всего обидное. Но Череванский стал всюду кричать о нанесенной ему обиде, считая себя по форме состоявшегося назначения выброшенным из ведомства. Нашлись влияния, которые, не столько в дружбу Череванскому, сколько чтобы насолить Филиппову, добились назначения Череванского всего через несколько дней членом Государственного совета. Череванский на своей оппозиции выиграл. А все-таки мелочный и скучный был человек.
Выразившееся в поддержке Череванского отрицательное отношение к Филиппову со стороны некоторых влиятельных кругов мотивировалось не прощавшимися ему скромностью происхождения и перелицовкою из «красного» в молодые годы в реакционера и святошу перед перспективами карьеры[107]. И, говорили, неясным представляется происхождение появившейся у Филиппова, по достижении высших должностей, крупной земельной собственности, доставшейся ему, между тем, совершенно легальным путем, частью унаследованной.
Религиозная настроенность проявлялась Тертием Ивановичем чрезвычайная. И лицо выработал он себе иконописное. И поступал соответственно. Припоминается по этому поводу один достаточно курьезный случай. Однажды, как снег на голову, сваливается ко мне некто Лебедев. Рекомендуется гимназическим товарищем одного из моих двоюродных братьев. Слышал от них, что я вхож к Филиппову. Лишился службы. Бедствует с семьей. Видит сон. Явился, будто бы, к нему с крестом в руке Тертий Иванович. Говорит: «Иди за мной». И исчезает. Из провинциальной глуши Лебедев скачет ко мне в Петербург и просит о доведении его сна до сведения Тертия Ивановича. Самому Тертию Ивановичу поведать о сновидении Лебедева я воздержался. Но сыну его Сергею Тертиевичу о посещении «сновидца» рассказал. Лебедев был вызван в контроль и получил место.
Из другой области курьезов, творившихся Тертием Ивановичем. При встрече с георгиевским кавалером, здороваясь с ним, целовал его орден, красовавшийся на шее или в петличке. Этим каждый раз и каждого кавалера повергал в великое смятение. Еще особенность Тертия Ивановича. Афишировал крайнее нерасположение к Петру Великому.
Оригинальный был человек Тертий Иванович. Нельзя того же сказать о его сотрудниках. О Череванском упомянуто. Теперь о других. В большинстве они наводили тоску. Очень скучен был милейший генерал-контролер Д. Е. Белаго. Славный был у него помощник А. А. Горенко – верзила-хохол из бывших моряков, симпатичный, обходительный, но пороха не выдумавший. Этим единственно я могу себе объяснить, что при чрезвычайно живом темпераменте он не сбежал из контроля без оглядки. Впрочем, он был занят не столько убийственно скучною текущею ревизионною работою, сколько участием в качестве представителя контроля в многочисленных междуведомственных комиссиях. Мое непосредственное начальство старший ревизор Яковлев был умен, но сух до такой степени, что самого себя иссушил, вогнав в горловую чахотку. Приверженность к контролю этого, несомненно, неглупого человека приписываю исключительно его сухости, наводившей ту же тоску, которая веяла от большинства его сослуживцев[108]. Счастливое среди них исключение представлял однокашник мой по университету, бывший студентом другого факультета Н. Н. Кузнецов. Этот попал в контроль по семейной традиции. Она удержала и укрепила его на службе в этом ведомстве. Он был отменно интеллигентный человек, большого развития и солидного образования. Впоследствии, много лет спустя, жизнь свела меня с ним на ином поприще совместной работы…
Не одним, однако, ревизионным делом жил Государственный контроль времен Тертия Ивановича Филиппова. Жил он и широкою русскою песнею, которой его научил, которую собирал и которую побуждал своих чиновников петь выдающийся мастер и тонкий знаток песни Тертий Иванович. Иллюстрациею данных Тертия Ивановича в этой области служит замечательный рассказ, переданный мне упоминавшимся выше членом Государственного совета С. В. Марковым. Тертий Иванович, уже в должности государственного контролера, объезжал как-то контрольные учреждения по Волге. Попал в Казань. По своему высокому положению являлся, конечно, предметом особенного внимания со стороны местной администрации, всюду его сопровождавшей и следовавшей за каждым его шагом. Но с раннего утра в день, назначенный для отъезда Тертия Ивановича из Казани, он неожиданно для всех запропал. Пока хватились, прошло порядочно времени. Пропал государственный контролер. Шутка сказать. Стало известно, что он спозаранку укатил на Волгу, чтобы, переправившись через нее, сесть на поезд на станции Зеленый Дол. Власти вскачь полетели на берег Волги, порядочно отстоящий от города. Подъезжая, усмотрели на берегу большую толпу народа, из которой раздавалось стройное хоровое пение. Протиснулись и видят Тертия Ивановича в кругу поющих бурлаков дирижирующим их хором плавными жестами обеих рук, припевающим вполголоса собственным своим некогда богатым тенором. Оказалось, бурлаки пели не так, как следует. И Тертий Иванович тут же на волжском берегу наставлял их на правильную песню. Примкнули подошедшие грузчики. И образовался громадный импровизированный хор, поразивший слушателей стройностью исполнения.
107
В начале своей карьеры Т. И. Филиппов, вместе с Б. Н. Алмазовым, А. А. Григорьевым и А. Н. Островским, входил в состав «молодой редакции» журнала «Москвитянин». Впоследствии он примыкал к московским славянофилам (И. С. Аксаков, Ю. Ф. Самарин, А. С. Хомяков), редактируя с А. И. Кошелевым журнал «Русская беседа» (Шилов Д. Н. Государственные деятели Российской империи. Главы высших и центральных учреждений. 1802–1917: Биобиблиогр. справ. СПб., 2001. С. 693).
108
Далее в рукописи полстраницы текста заклеено.