Страница 3 из 9
Гончаров. Знаю. Я вижу.
Женя. Так. Я знаю ее два года, а ты два месяца. Мягко говоря, ты в двенадцать раз наблюдательнее меня.
Гончаров. Почему – мягко говоря?
Женя. Потому что грубо говоря – умнее.
Гончаров. Ну-у… В двенадцать – это ты немного преувеличиваешь…
Женя молча уходит в кухню. Гончаров, оставшись один, погримасничав от неловкости, идет в комнату.
Гончаров. Добрый день.
Толоконников. А-а, Борис. Вот кто нас рассудит. Тереза говорит, что музыкальный слух нельзя развить. А?
Гончаров. Развить можно все, что развивается. В том числе и слух.
Толоконников. Верно. И я так сказал.
Тереза. Но если у человека абсолютно нет слуха?
Гончаров. Если… Если растопить льды Антарктиды, сколько останется островов?
Тереза. Это можно подсчитать.
Гончаров. Да. От нечего делать.
Тереза. Тоже занятие.
Гончаров (улыбаясь). Согласен.
Толоконников. Может, ты сыграешь что-нибудь, Борис? Десять лет эта мебель без дела стоит.
Гончаров. Я виолончелист.
Толоконников. А-а. Вот так характерец. В третьем классе отрезала – не буду – и с тех пор хотя бы пальцем ткнула.
Мстислав Романович. Женя хорошо играет.
Толоконников. Да ты что? Ты шутишь?
Мстислав Романович. Ну, так, не плохо. Я не знаю.
Толоконников. Да-а. Женя! (Идет в кухню.)
Гончаров. Сейчас что-то случится.
Тереза. Ничего не случится. Женя тоже не подарок.
В кухне.
Толоконников. Что это за тайны мадридского двора?
Женя. Что?
Толоконников. Ты что, играешь на пианино?
Женя. Играю.
Толоконников. Да как же это… Что такое? Десять лет!..
Женя. Ты сам сказал, что эти гаммы бьют тебя по голове.
Толоконников. Когда?
Женя. Тогда и сказал.
Толоконников. Черт… н-не понимаю… десять лет прошло!
Женя. С тех пор симпатии к музыке у тебя не прибавилось.
Толоконников. Так это по телевизору, а ты же дочь!..
Женя. Значит, если ты не любишь капусту, а дочь любит, то и ты полюбишь?
Толоконников. При чем тут капуста?!
Женя. Я хочу, чтобы любили музыку, а не меня за то, что я играю. Ну ладно, не будем дальше развивать. Как попросишь, так и сыграю.
Толоконников шумно вздыхает, топчется, в недоумении пожимает плечами и уходит. Звонок.
Мария Романовна открывает.
Входит Рюмкин с букетом и бутылкой «Шампанского». Мария Романовна непонимающе смотрит на него.
Рюмкин (он в форме старшего лейтенанта). Здравствуйте… Женя?
Мария Романовна. Женя! (Рюмкину.) Проходите, пожалуйста.
Женя. О-о! (Смотрит на часы.) Армейская точность.
Рюмкин. Поздравляю вас от всего сердца, Женя.
Женя. Да ты проходи! Это ничего, что я так сразу на «ты»?.. Ну и хорошо.
Входят.
Женя. Познакомтесь. Георгий. Рюмкин. Лейтенант.
Гончаров (жмет руку). Борис. Гончаров. Музыкант.
Тереза. Тереза. Шишкова. Санинструктор.
Женя. Не смущайтесь, Георгий. Они придуриваются. Этой мой отец, Петр Иванович. Управляющий трестом. Большой человек. Моя мама, Мария Романовна. Мой дядя, Мстислав Романович. Оба чудесные люди. Ну, и о чем вы тут говорили?
Мария Романовна уходит на кухню.
Тереза. О влиянии музыки на льдообразование в Антарктиде. Борис обнаружил здесь тайную связь.
Гончаров. А что думает по этому поводу Георгий?
Рюмкин. Я… не в курсе.
Женя. Я же сказала, они придуриваются, Георгий.
Рюмкин. Я понимаю. Я просто не в курсе того, как здесь шутят.
Гончаров. Ого. Я так посмотрю, посмотрю и осторожненько уйду в тень.
Тереза. А я не люблю быть в тени. Правда ведь, Петр Иванович, в тени холодно?
Толоконников. В тени холодно, Тереза, но безопасно. Да, вот всё хочу спросить и забываю: откуда у тебя это имя – Тереза?
Тереза. Дурной родительский вкус.
Толоконников. Нет, мне нравится. А то – Маша, Клава, Вера – скучно. Женщина – это праздник.
Гончаров. Интересно, Тереза, как тебя называет твой папа – Тери или Реза?
Тереза. Мой папа, к счастью, меня никак не называет.
Гончаров. Теперь мне надо с удивлением и участием спросить – почему?
Тереза. Мой отец – бич. А чтобы вам было понятнее, поясню, что не бич божий, а просто – бич. Бичи – это те же цыгане. Они ездят по Сибири без имущества, без прописки и пьют. Они уже не помнят ничего и им хорошо.
Толоконников. Хорошо?
Тереза. Хорошо. Мне кажется – хорошо. Ведь они абсолютно свободны. Отец всегда был под каблуком у мамы, и мне было лет четырнадцать, когда он взбунтовался. Он уехал без пальто, в нейлоновой курточке, зимой. И из Красноярска написал совершенно жуткое письмо. Я его прочла. Мне казалось, что я имела на это право. Он назвал маму смертестроительницей. А она детский врач. И еще он написал: «Я сбичуюсь вконец, но не вернусь к тебе, Анна». Стоит ли удивляться после такой фразы, что меня назвали Терезой?
Женя. Я пойду помогу маме, нам немного осталось.
Уходит.
Толоконников. Ну что, молодежь? Торжества задерживаются, может, по маленькой? А? Тереза? Борис?
Достает бутылку коньяка, рюмки.
Гончаров. Я не буду.
Толоконников. Ну вот, начинается. А вы, Георгий?
Рюмкин. Пожалуй.
Толоконников (наливает, смотрит рюмку на свет). Где я ее только не пил. И знаете, что самое приятное в этом деле?.. Это выпить, когда пить категорически запрещено. А? Мстислав? Хлопнешь?
Мстислав Романович. Я бы выпил. Сухого.
Толоконников. Это я мигом оборудую.
Идет на кухню, возвращается.
Толоконников. Ну как не порадеть родному человечку.
Мстислав Романович. Спасибо.
Толоконников режет яблоко на четыре части, кивает, подняв рюмку. Все пьют.
Толоконников. Вар-рварство. Не можем мы пить. А почему? Нет культуры поведения за столом. В армии кто последний, тот посуду убирает. В столовых ножей нет, мяса жуй, как хочешь. В кафе к вину стаканы подают. Порядки… И все-таки, скажу я вам честно, нравится мне это. Нравится и всё. Как представлю только канитель с ножиками, рюмочками, соусниками, салфетками, с палочками – жуть! Нация мы скороспелая и на промежуточных ступенях долго не задерживаемся. Да, ошибаемся. Да, ломимся иногда в открытую дверь. Но это болезнь роста. Это пройдет. Пройдет, Мстислав?
Мстислав Романович. Я не знаю.
Толоконников. А я знаю. Пройдет. Ну, что это вы приуныли? Борис? Ну?
Гончаров. Мне, видимо, надо сказать – ничего я не приуныл. Я задумался.
Толоконников. Вы, Георгий, в каких войсках, если не секрет?
Рюмкин. Я танкист.
Толоконников. О-о! Так я ж тоже танкист! Интересно. Всегда смотрю передачу по утрам об армии. Ох и сила же, а? А красота! Как на параде. Но смотрите. В тридцать девятом, помню, и полеты на бреющем, и танки сомкнутым строем… Что?