Страница 142 из 160
5. Пакт заключается на пятилетний срок.
Как видим, советский проект пакта, нося чисто оборонительный характер, устранял недостатки англо-французского проекта: он разрывал его связь с Лигой Наций, давал точный перечень государств, гарантируемых тремя великими державами, включая прибалтийские страны, т. е. создавал равноправие СССР с его западными партнерами, и, наконец, твёрдо устанавливал, что пакт и военная конвенция одновременно входят в силу. Сверх того, советский проект обязывал всех участников пакта в случае возникновения войны заключать перемирие или мир только до общему согласию (впрочем, это (последнее положение пакта не сыграло сколько-нибудь существенной роли в переговорах).
Если бы правительства Англии, и Франции искренне стремились к созданию серьезного барьера против фашистской агрессии, они должны были бы приветствовать советский проект и в кратчайший срок принять его: ведь он полностью гарантировал все те страны, которые они до того называли, как особенно их интересующие; ведь он в самом деле создавал эффективный, быстродействующий механизм взаимопомощи для борьбы с агрессией.
Если бы… Но как раз этого главного условия не существовало! Чемберлен и Даладье лицемерно заявляли, что хотят пакта и даже возможно скорее, а на самом деле проклинали тот день и час, когда горькая необходимость заставила их начать тройные переговоры. Именно поэтому они так безбожно обкарнали самую «душу» пакта в своем проекте от 25 мая. Именно поэтому, столкнувшись с советским контрпроектом от 2 июня, они вступили на путь нудного, длительного саботажа его с помощью бесконечных поправок, оговорок, дополнений, изменений. Потеряв здесь одну позицию, они цеплялись за вторую, потеряв вторую, хватались за третью и т. д., до бесконечности. Самые очевидные вещи вдруг подвергались оспариванию и сомнению. Под нашим напором англичане и французы вынуждены были все время пятиться назад, но делали это медленно, неохотно, со скрежетом зубовным и притом требуя от нас «компенсации» за каждую свою «уступку».
Когда я вспоминаю то душное, томительное, предгрозовое лето 1939 г., все те споры, беседы, встречи, обсуждения, конфликты, компромиссы, и атмосфере которых мне пришлось провести это лето, могу, положа руку на сердце, сказать, что в моей жизни не было более тяжелого периода. Я чувствовал, что мир быстро несется к катастрофе, что нужны усилия гигантов для предупреждения новой мировой бойни, а здесь, перед моими глазами, на берегах Темзы и Сены, копошились какие-то карлики, которые не хотели понять и не понимали, что творится на земле, и жили целиком погрязнув в мелких ходах и контрходах трафаретно-дипломатической рутины.
Называть или не называть?
Надо отдать справедливость англичанам и французам: по вопросу о Лиге Наций они быстро пошли на уступки и даже попытались изобразить дело так, будто бы в основе возникших разногласий лежало недоразумение; они-де вовсе не имели в виду применения процедуры Лиги в связи с тройственным пактом; речь якобы шла лишь об академической констатации, что тройственный пакт находится в соответствии с принципами Лиги Наций. У меня были большие сомнения на счет искренности такого объяснения, гораздо большую роль тут, вероятно, играла полная дискредитация к этому времени Лиги как инструмента борьбы с агрессией, но факт оставался фактом: уже в первые дни июня данный пункт разногласий был снят с порядка дня. Советская сторона приветствовала шаг вперед в переговорах, но воздерживалась пока от каких-либо прогнозов на будущее.
8 июня в разговоре со мной Галифакс сообщил, что в целях ускорения переговоров он решил направить в Москву видного работника министерства иностранных дел Уильяма Стренга. Это создавало двойственное впечатление. С одной стороны, факт посылки Стренга, человека неглупого и по своей прошлой работе хорошо знакомого с Советским Союзом, свидетельствовал как будто бы о стремлении британского правительства быстрее прийти к соглашению. С другой стороны, однако, казалось несколько странным, что в качестве посланца для достижения столь важной цели был избран не какой-либо крупный политический деятель, а чиновник (пусть способный чиновник, но все-таки чиновник) дипломатического ведомства. Сообщение Галифакса меня несколько насторожило, но я не хотел делать преждевременных выводов. 12 июня Стренг вылетел из Лондона и 14 июня прибыл в Москву. Здесь он принимал активное участие в переговорах вплоть до начала августа.
Чтобы действительно быстро заключить тройственный пакт (это было нашей основной целью), а вместе с тем прощупать подлинные намерения наших британских партнеров, Советское правительство решило пригласить Галифакса в Москву. Однако, не будучи уверенным в его отношении к такому шагу, оно придало своему демаршу более осторожную форму. 12 июня утром, как раз в тот день, когда Стренг вылетел в СССР, я получил инструкцию немедленно посетить Галифакса и «от себя лично» дружески-настойчиво порекомендовать ему как можно скорее поехать в Москву для завершения переговоров и подписания пакта. В тот же день я был у британского министра иностранных дел и выполнил полученное из Москвы поручение.
— Теперь, когда стороны договорились по самому важному вопросу, — говорил я, — и между тремя государствами будет заключен пакт взаимопомощи, очень важно, чтобы этот необходимый дипломатический акт совершился без всяких промедлений. Международная ситуация крайне напряжена, в Данциге не сегодня-завтра могут произойти чреватые опасностями события… Силам мира надо торопиться… Если тройственный пакт будет подписан в ближайшие дни, это может сильно охладить Гитлера… Думаю, мы все заинтересованы в этом… Раздумывая над тем, что могло бы способствовать скорейшему созданию тройственной коалиции против агрессоров, я пришел к выводу, что многое зависит от вас лично, лорд Галифакс. Если бы вы согласились теперь же, на этой неделе или в крайнем случае на следующей, посетить Москву, довести там до конца переговоры и подписать пакт, мир в Европе был бы сохранен. Разве это не достойная большого государственного деятеля задача? Разве для ее достижения не следовало бы использовать все возможные усилия? С полной определенностью могу вас заверить, что Советское правительство приветствовало бы такое решение с вашей стороны, и вы встретили бы в Москве самый теплый и радушный прием.
Я внимательно наблюдал за Галифаксом. Его продолговатое бесстрастное лицо вначале сохраняло привычную скептическую улыбку. По мере того как я говорил, оно принимало все более серьезное выражение. Галифакс был достаточно опытным дипломатом для того, чтобы понять, что советский посол не мог бы с такой настойчивостью советовать ему, хотя бы и в «личном порядке», предпринимать поездку в Москву, если бы он не имел на это санкции своего правительства.
— Если бы вы, лорд Галифакс, — заключил я, — сочли возможным сейчас отправиться в Москву, я попросил бы свое правительство прислать вам официальное приглашение.
Выражение лица Галифакса стало сурово-загадочным. Он внимательно посмотрел на потолок, потом потер переносицу и, наконец, многозначительно сказал:
— Я буду иметь это в виду.
Я понимал, конечно, что Галифакс не может решить вопрос о поездке в Москву без обсуждения его в кабинете. Я подождал несколько дней — ответа на мое приглашение не было. Прошла неделя — Галифакс продолжал хранить молчание. Тогда все стало ясно: Галифакс не хочет ехать в Москву, британское правительство не думает о скорейшем заключении пакта. Его согласие на подписание тройственного соглашения взаимопомощи, заявленное нам 25 мая, есть не искреннее изменение во взглядах, а простой маневр, навязанный ему обстоятельствами. Доверять этому согласию никак нельзя. Таким образом Советское правительство получило ответ на интересовавший его вопрос: пассивность Галифакса (до конца переговоров он так и не вернулся к поднятому мной вопросу) была красноречивее самых изысканных дипломатических заявлений.
Сейчас, много лет спустя, я могу сделать очень важный постскриптум к только что рассказанной беседе с Галифаксом 12 июня 1939 г. В опубликованных английским правительством «Документах британской внешней политики» имеется запись этой беседы, составленная тогда же самим Галифаксом. Как же там изображено мое приглашение в Москву? Привожу подлинную цитату из только что упомянутой записи: